План курса будет примерно такой: Достоевский, Эсхил, Гомер, Софокл и Пушкин. Вот последовательность имеет смысл, но она вскроется по мере того, как будет излагаться тема. Ну а почему Достоевский, почему «Преступление и наказание», и именно сейчас, почему это есть важно сейчас? Не потому что криминала много, дело не в этом.
Хочу рассказать вам одну историю, это эпизод из урока по литературе. Учитель спрашивает:
- Почему Раскольников сознался в убийстве?
Ученик: - его совесть замучила.
- Садитесь, два.
Если бы Раскольникова совесть мучила, роман был бы очень простой, и всё было бы понятно каждому, в ком есть совесть. Но в романе не было того. Раскольников сознался в преступлении, принял наказание, но совесть его была совершенно спокойна, он покаяния он был бесконечно далёк. Пошёл на каторгу, почему? Решился страдание понести. Почему? Совесть спокойна, покаяния нет тени! Вот первый вопрос, за который будем держаться, читая роман.
Будем держать в уме этот вопрос: почему Раскольников сознался в убийстве, когда, цитирую: «совесть его была совершенно спокойна, и свою теорию, что люди делятся на два разряда, он считал верной». Вот что так мощно движет человеком, когда совесть его спокойна, а всё-таки нечто заставляет его принять наказание. Скажу сразу: не голос Божий, который, мы могли бы думать, что он звучит в душе человека, - ничего этого не было тоже.
Вот важный это вопрос, почему? Потому что этапы духовного выздоровления нации, а мы сейчас находимся в бедственном положении, болезненном, крайне болезненном положении, - так вот этапы духовного выздоровления нации будут те же, что и у Раскольникова.
Вот я очертил примерно круг вопросов, первый хотя бы круг, который должен приковать к себе наше внимание.
Что это вот в человеке есть такое? Достоевский это знал досконально, потому что словами это практически не выражается. Это может быть выражено только средствами художественного произведения, и то на пределах и за пределами. Но он хотел показать именно это, вот его мысль, его воображение, оно бьется над этой работой, над этой задачей, он её держал очень крепко. Вот если мы схватимся за этот вопрос, у нас есть шанс во взрослом нашем состоянии прочесть Роман немного другими глазами, чем в девятом классе, когда мы были, если мы читали школьную программу.
Одна из самых пронзительных идей Достоевского, всем известно, это тоже будет нашей опорой: если Бога нет, то всё позволено. Что всё? Всё! Без ограничения. До убийства? До убийства. До массовых убийств? Да. До миллионых? Да. Если Бога нет, то всё позволено.
И вот эта идея дала толчок Достоевскому старому спору: можно ли быть нравственным вне религии? Существует ли автономное и независимое от религии этика? Можно не верить в Бога и быть нравственным человеком?
Так вот похоже, что Достоевский эту проблему как философскую специально не ставил, а он наблюдал. Что произошло на Западе? 150 лет назад он высказал эту мысль, высказал четко и категорично: вера в Бога в личностях пала.
Вот его суждение о том, что такое культура Запада 150 лет назад.
И вот он смотрел на эту проблему «если Бога нет, то всё позволено» из своего отечества, как русский мыслитель. И вот он что хочет сказать-то нам? Что вот на Руси точно так. На Руси точно так, о Западе — не говорит. Если Бога нет, то всё позволено. Нет у нас этики отдельной от религиозности.
Простите, это что значит? Что существует национальная нравственность? Да. Вот он не останавливался перед этим выводом и называл себя «почвенником» в этом смысле. Есть особая русская нравственность, которая является нашей опорой, но там где высокая идея, там обязательно самые страшные искушения. И он в романе именно «Преступление и наказание» страшное искушение, которое подстерегает русский народ назовёт точными и ясными словами. До формулы точными.
И в России сегодня что? Всё позволено. Если... Вот вы не задумывались, что вот в России всё позволено, если есть крыша. Ну, связи, говорят, да? Есть технический, хороший термин: крыша. Всё позволено, если есть крыша. То есть, в России сегодня есть крыша от закона. В России сегодня нет суда. Правоохранительная система сейчас превращается в органы, которые помогают внедрять принцип, что всё позволено. А что всё позволено? Всё.
Вот если не ужаснуться этому «всё», то не будет первичного чувства, когда душа сталкивается с главными проблемами бытия.
Из романа «Преступление и наказание» школьники даже знают теорию Раскольникова, что все люди делятся на два разряда, вот, и первый разряд имеет право... Дальше интересный момент, зафиксируйтесь. Два разряда. Ну, мало ли, философы делят на разряды, социологи, психологи. Нет. Какое основание деления всех людей на два разряда? Первый разряд имеет право и даже дозволяет своей совести... вот это важный момент. Совести своей дозволяет. …правом распоряжаться жизнью людей из второго разряда. И в России сегодня все люди поделены на два разряда, и тем, кто первого разряда всё позволено.
То есть, Достоевский, вот если так его читать, он актуален.
И первый разряд имеет власть, и дозволяет своей совести распоряжаться жизнью людей из второго разряда, важно только что? Самому... вот в чём проблема, самому закрепиться в этом первом разряде. А второй может вымирать. На земле стало много лишних людей, и тем, кто не нужен для первого разряда, можно дать умереть.
И вот важный ещё момент, важный для специфической русской нравственности: для людей первого разряда нет понятия «народ». Там, где есть деление на разряды, там исчезает, аннигилируется понятие «народ». Вот был народ, и потом раз и нету народа, а есть что-то другое, другой процесс.
Было такое в Священной истории? Да, был. Пророк Давид об этом пишет очень ясно. Псалом 13. Гениальная формула: «они едят народ мой как едят хлеб». Вот хорошо сказано. Они едят народ мой, как едят хлеб. Вот почему царя Давида любили? А потому что когда он стал царём, он не перестал быть тем, кто называется «народ», и народ чувствовал, что царь свой.
Вот кто эти «они», которые едят народ мой, как едят хлеб? Это не враги-захватчики, это не фашисты, это не этническая группа, это не агенты влияния империалистических государств, это те из своих, которые должны в строго смысле слова называться «враги народа».
Так вот, в псалме 13: «неужели не вразумятся...». Это Давид спрашивает. Это вопрос Достоевского. Вот чисто один в один, только это вот на еврейском языке, а Достоевский — на русском. Вот перевод с еврейского: «неужели не вразумятся все, делающие беззакония?». Вот действительно, кстати, вразумятся или нет? Это ужасно интересный вопрос. Неужели не вразумятся все, делающие беззакония, съедающие народ мой, как едят хлеб и не призывающие Господа.
Очень острый вопрос. А вот как они вразумятся, если совесть их совершенно спокойна? Больше того, они говорят и повторяют, это их заклинание, это их мантра: «на Руси воруют», другая мантра: «всегда так было». Это рефрен спокойной совести, который позволяет ещё эту совесть сделать так, чтобы эта совесть и пребывала в спокойном состоянии. Этот вот рефрен, эта мантра звучит как молитва: «всегда так было».
Вот с этим соглашаться никак нельзя, что так было всегда. Потому что если бы так было бы всегда, вот, то не было бы того, что называется народ.
Вот я прочту сейчас из прямого предшественника Достоевского. У Достоевского в нашей литературе был только один прямой предшественник, который высказал нечто из идей Федора Михайловича. Вот прямой предшественник Достоевского, сейчас я прочитаю, я надеюсь, что вы узнаете, откуда эта цитата: «Знаю, подло завелось теперь на нашей земле. Думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их. Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи, гнушаются языком своим. Свой своим не хочет говорит, свой своего продаёт, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Но..». Но. Это вопрос царя Давида. «... Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства, и проснётся оно когда-нибудь, и ударится он горемычный об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело».
Кто это? Тарас Бульба, конечно.
Вот год назад я спрашивал одного человека, который приехал с Украины, и досконально знал ситуацию. Я спросил: ну что на Украине? Он очень кратко ответил: - как при Тарасе Бульбе.
И всё встало на свои места, всё понятно стало.
То есть, Тарас у Гоголя, он кто? Он в точном смысле герой. Это мы будем с вами выяснять, когда мы будем Гомера изучать, что такое «герой». Это очень такой спецефический род человеков — герой. И он точно уверен, что есть путь возврата из ужаса, из той продажности, куда погрузилась его земля. Но что должно быть в человеке, чтобы когда-нибудь настал момент, и он громко проклял подлую свою жизнь, готовый муками искупить позорное дело?
Вот Тарас не называет это «совесть», смотрите. Он же не говорит: «проснётся в нём совесть и возникнет в нём светлое, покаянное чувство, и пойдёт он к батюшке под амафор и расскажет, что он натворил». Ничего подобного! Не о совести он говорит и не о покаянии, а о какой-то вот крупице, говорит, русского чувства. Что такое крупица русского чувства, которое проснётся? Какое-то семечко живое там, в душе есть. Но может проснуться и прорасти.
То есть, русское здесь совсем не удалое, не казацкое, не славное, не доблестное, чему посвящена повесть, а вот эта странная способность вот какая-то: поворотить против себя и против своей подлости и, чисто по-Достоевскому, страдание принять.
Вот что это такое? Мы можем спросить у Гоголя. Мы можем спросить у Достоевского.
То есть, у Русских есть такая особая надежда. То есть, от русских этого можно ждать и требовать. А от тех, которые жили в России, но не стали русскими, вот этого от них точно ждать не надо. Вот есть особая национальная нравственность, на этом стоит Достоевский, и он границы этой нравственности всё время ощупывает, он хочет стоять в этих границах, внутри них. И вот вопрос: что в человеке предшествует покаянию и предваряет совесть?
Ничего себе! Вы только вдумайтесь, как поставлен вопрос. Что в человеке предшествует покаянию и предваряет совесть? Это какое-то, какое? Вот какое-то, но есть. Гоголь — уверен, Достоевский точно знает — есть, какое-то русское чувство.
Вот смотрите, куда Достоевский хочет добраться, и он не успокоится, пока не доищется и пока не выразит то, что предваряет покаяние и предваряет совесть. Но одно известно точно: там, где нет деления на разряды — там русское чувство; там, где есть деление на разряды — там нет русского чувства. Там, где нет деления на разряды, там народ, поэтому народ у Достоевского и у Гоголя, и пожалуй только у них, (Ну, у Толстого там отдельная история), народ это нравственная категория, причём очень высокая.
Итак, преступник поделил всех людей на два разряда, себя отнёс к первому разряду, которому всё позволено, убил, почему-то сознался в убийстве, пошёл не каторгу. И там он как-то и почему-то, а вот это заметим, - как-то и почему-то.... Так, в Романе шесть частей. 6Я часть в Романе заканчивается: «это я убил старуху-чиновницу топором и сестру её Елизваету и ограбил». Всё, конец 6й части.
То есть, выполнил автор свою задачу: преступление и наказание, наказание принял. А дальше идёт странная часть очень, которую очень мало понимают, потому что просто не читают её внимательно, называется «Эпилог». И вот там почему-то и как-то преступник дошёл до состояние, когда его теория, что два разряда есть, рухнула в пыль, в небытие, вот просто подсеклась. Вот что-то с ним произошло, что его теория уничтожилась в нём.
То есть, там, где нет деления на разряды — там народ. Это важно для Достоевского и для нас с вами, если мы хотим быть народ Божий, потому что в Церкви есть иерархия, но нет деления на разряды. А Церкви нет господ, всевластных распорядителей, которым, конечно не всё, но много-много больше позволено, чем низшему разряду. Иерархия есть, деления на разряды — нет. В православии нет князей церкви. В православии немыслима ситуация, когда один человек представляет богословскую истину. Церковь это народ Божий без выделения первых, как сказал Христос апостолам: «кто хочет быть первым, будь из всех (!это замечательно, между прочим), будь из всех последним и всем слугой».
И когда этот порядок будет в церкви совершенно нарушен, а такое время настанет... когда такой порядок будет в церкви нарушен, тогда не просто беда, вот, наступит катастрофа худшая, чем социальная революция, потому что это уже будут последние времена, когда разруха проникнет в ограду Церкви.
Вот сколько бы ни продлились эти последние времена, но признак их вот такой. И его точно и ясно и страшно описал св. Иоанн Кронштадский. Он пишет, это в 1900 году, о самом трагическом событии, которое может произойти в Церкви. Это не революция, это не гонения, это нечто другое, сейчас я вам процитирую этот текст. Удивительно, что этот текст прошёл духовную цензуру. Вот, от Санкт-Петербургского комитета духовной цензурой печать разрешается, поэтому я процитирую его страшный текст. Он пишет, что последние времена истории отмечены, прежде всего тем, что в церкви появится отдельный разряд, он называет это «предстоятели», этот разряд отмечен одной чертой: равнодушие предстоятелей церкви к поглощению истины неправдой. И вот по мнению Иоанна Кронштадского слова Господа Кладикийской церкви в Апокалипсисе, есть обличение Господне именно этих предстоятелей. (Апок) «Знаю твои дела, ты ни холоден ни горяч, но если бы ты был холоден или горяч, ибо ты говоришь: я богат, разбогател, и ни в чём не имею нужды, а не знаешь, что ты несчастен и жалок и нищ и слеп и наг».
Выделение предстоятелей в отдельную касту это признак последних времен мировой истории. Так мыслил Иоанн Кронштадский, и так он пишет об этом: «индифферентизм пастырей будет последним явлением церковной жизни при необычайном развитии материальной обеспеченности. Наступит такое явление: пастяри, пасущие самих себя. Проповедь - звуки голоса. Куда будет стремиться такая церковь? Как блуждающая комета стремится куда-то и сталкивается с чем-то, с какой-то другой кометой, так и церковь блуждающая стремится к слиянию с другой блуждающей церковью — синагогой иудейской, ибо обе они в лице предстоятелей, отпавших от истины, поклоняются золотому тельцу, то есть блуждают во тьме подобно своему прототипу — лже-апостолу Иуде предателю».
То есть, фактический распад церковной иерархии с выделением первых, как отдельного разряда, это явление крайне бедственное, антинародное и антицерковное. Вот этого надо страшиться. Там, где нет деления на разряды — там народ, там народ русский, народ Божий, и Достоевский сегодня в теме дня, и, повторяю, мы доберёмся до того места в романе, до того состояния преступника, но он должен пройти по всем мытарствам без исключений. Всю душу наизнанку надо ему вывернуть, чтобы довести его до такого состояния, что вот эта идея его вреднющая, гибель несущая, что люди делятся на разряды, чтобы эта идея для его чувства умерла. Он её из ума придумал, но эта идея должна умереть для его чувства.
Вот к этому, это ещё не скоро, но мы к этому обязательно с вами должны дойти. Что в душе человека предшествует покаянию и предваряет совесть.
Ну, а теперь по Роману.
Это великое счастье наше и достояние школы, что такой роман в программе. Не знаю, как сказать, сокровище. Но если у учителя нет хотя бы первичных представлений о св. Писании, он, конечно, понимания Романа ну никак достигнуть не сможет. Ну, вот можно начать от названия. Очень название претенциозное, очень оно громко о себе заявляет. Слова очень значительные: преступление и наказание. Эти слова имеют толкование библейское, святоотеческое, и несут национальный опыт понимания.
Преступление. По смыслу слова: переступание через черту. То есть, в жизни есть пределы, которые нельзя переходить почему-то. А преступник — тот, кто переходит. Речь в романе идёт об определённом преступлении — убийстве человека, но Достоевский-то хочет показать все этапы преступления. Понимаете, все! Это значит, он будет прослеживать преступление от того момента, где преступного замысла нет. Он хочет показать все этапы преступление и сущность наказания.
То есть, задача Достоевского одновременно художественная и мыслительная. На психологию очень любят упирать люди, когда читают этот роман. Глубины психологии! Да ничего подобного. Это духовно-психологический роман. Там без духовной составляющей, которая превышает всякую психологическую достоверность...; если мы эту духовную составляющую не фиксируем тщательно, то и достоверности в Романе мы не почувствуем никакой.
То есть, что делает Достоевский? Он показывает, что человек в преступлении как бы переходит предел самой человеческой природы. Как бы, конечно, потому что человеку не дано исступить из своей человеческой природы. Но вот преступник как бы переходит предел самой человеческой природы, и тогда открывается вопрос: а что такое человек? Что будет с человеческим началом в преступнике? Как оно вообще может после преступления быть?
То есть, сам преступник должен с неизбежностью столкнуться с иной реальностью кроме человеческой.
Представляете, он так переступил, что переступил и через себя, и должен столкнуться с иной реальностью кроме себя, как человека. Роман антропологический. С иной реальностью должен человек столкнуться, он должен встать в строгие определённые отношения к иному миру, а к иному миру есть только две возможности, там строгая дихотомия. Вот как в православии? Ну нет чистилища, понимаете, нету. Этой утешительной середины, где можно отсидеться, вычистить свою душу перед тем, как войти в обители Божьи, ну нету середины. Тот, кто не любит Бога, тот Его ненавидит. Почитайте внимательно 10 заповедей, там этот текст есть. Середины нет.
Поэтому, что значит столкнуться с иной реальностью, кроме человеческой? Это значит принять мир Божий и жизнь, либо не принять Бога и жизнь, а это значит — покончить собой.
Вот так поставлен вопрос, вот такое либо-либо.
То есть, человек может сказать Богу «нет», но индифферентизм невозможен. Вот невозможно то самое, о чём предупреждает св. Иоанн Кронштадский, самое страшное — индифферентизм перед поглощением правды неправдой.
То есть, религиозный индифферентизм по замыслу Романа невозможен.
То есть, Роман о такой жизненной ситуации, в которой отношение человека с Богом должны уясниться с роковой необходимостью. Что такое роковая необходимость, этот вопрос мы будем с вами изучать вместе с Эсхилом.
С роковой необходимость. Начинает действовать рок над человеком, и человек проходит все этапы предназначенного пути.
Вот таков масштаб художественной мыслительной задачи. Масштаб. С чем его можно сопоставить? Только с описанием первого убийства в истории человечества. Вот, а превое убийство, мы с вами его изучали доскональнейшим образом. Первое убийство, описание этапов преступления и наказание, это Книга Бытия глава 4я. То есть, основные этапы преступления и сущность наказания воспроизводят древний библейские рассказ об убийстве Каином Авеля.
Вот в Романе «Преступление и наказание» Достоевский разрабатывает этот библейский сюжет. Но вот я абсолютно уверен, что это делал это не сознательно. Он не осознавал прямую перекличку того, что он делает с этим библейским сюжетом.
Вот почему я уверен, что он не осознанно работал над этой библейской темой? Ну, во-первых Достоевский обладал исключительным для светского писателя качеством: он мыслил последовательно библейски. Ни один из наших писателей в этом отношении не может стоять рядом с Достоевским. Ни один.
То есть, он сознательно..., он школил себя, понимаете, он мыслил сознательно библейски. Он мог не иметь в уметь сюжета о Каине, но мог сделать всю это проблематику ядром своего романа.
Вот, во-вторых Достоевский обладал той способностью, которую он сам обозначил, как «всемирная отзывчивость», это он считал характерной чертой всей русской литературы. Отзывчивость есть свойство души, а не одного только сознания.
То есть, обозначив в заглавии Романа тему «Преступление и наказание» Достоевский отозвался душой на великий сюжет о Каине — братоубийце. Вот сейчас мы увидим, как эта связь непосредственно прослеживается.
С чего начинается библейский рассказ о преступлении Каина? С чего начался процесс, когда Каин в результате принёс в жертву брата? Принеси жертву. Да. То есть, я предваряю то, что мы будем говорить об Эсхиле. Священное Писание, Достоевский и Эсхил одинаково полагают, что преступление начинается с принесения жертвы.
С принесения жертвы, которую Бог не принял. Ну, это вы помните, я не буду читать: «и призрел Бог на Авеля и на дары его, а на Каина и на жертвы его не внял».
Ну, с Каином — понятно, приносили в жертву от своих трудов: Каин — от трудов земледельца, Авель — от трудов скотовода. А что для современного человека значит приносить жертву Богу, приносить дары Богу? Как это можно делать? Как Христос говорил..., как Царь скажет праведникам на Страшном Суде: «скажет царь тем, которые по правую сторону его: алкал я, и вы дали мне есть, жаждал и вы напоили меня, был странником, и вы приняли меня, был наг и вы одели меня, был болен и вы посетили меня, в темнице был и вы пришли ко мне, они скажут: когда мы это делали? И царь скажет им в ответ: истинно говорю вам, так как вы сделали это одному из сих братьев моих меньших, то сделали мне...». Вот что такое приносить дары, приносить жертвы Богу.
На что не обращают внимание в Романе? Герой романа Раскольников..., вот цитата: «в бытность свою в университете из последних средств своих помогал одному своему бедному и чахоточному университетскому товарищу и почти содержал его в продолжении полугода. Когда же тот умер — ходил за оставшемся в живых старым и расслабленным отцом умершего товарища. Помести наконец этого старика в больницу, и когда тот тоже умер — похоронил его. Раскольников во время пожара ночью вытащил из одной квартиры загоревшейся двух маленьких детей, и был при этом обожжен...».
Из Писания мы знаем, что жертву Каина Бог не принял, герой романа Достоевского готов к самопожертвованию и сострадателен он, он деятельно сострадателен, он имел сострадающее сердце. Принимает ли его дары Господь? Умирают близкие люди молодые. Вспомним смерть невесты, молодой девушки. У него невеста была, у Раскольникова. Молодая девушка, отношения к которой было тоже вот такое вот, послушайте. «Она больная такая девочка была, совсем хворая. Нищим любила подавать и о монастыре всё мечтала, и раз залилась слезами, когда мне об этом стала говорить. Дурнушка такая. Будь она ещё хромая али горбатая, я бы, кажется, ещё больше её полюбил.». Умерла девушка.
То есть, если Достоевский показывает все этапы преступления, он прослеживает корни из таких глубин, где преступного замысла отнюдь нет. Преступление начинается с того, что герой Романа готов и делает то, что Христос говорил делать брату: напоить жаждущего, одеть нагого, посетить больного. То есть, преступник был из тех, кто способен пройти и воспринять сознанием и тем, что глубже сознания, все этапы наказания.
Понимаете, ещё же надо всё пройти, и из этого всего надо выйти, не потеряв ума.
То есть, по замыслу, характер преступника должен изначально в чём-то сильно контрастировать с преступлением.
Кто лучше всех обратил внимание вот на эту черту в Романе, был человек, который много работал над трагической поэзией — директор классической гимназии императорской Инокентий Анинский, филолог- классик, переводчик Эврипида. То есть, для него этот роман был понятен. Почему? Ну школа у человека была трагической поэзии. Он понимал, что перед ним трагическое произведение.
Что он пишет, Анинский: «Преступление будет отвратительным: кровь с мозгом, запахом и грязью, а тащить преступную идею осуждён очаровательный мальчик, нежный, сильный и даже умный, для большей прозрачности скажу даже сильнее: более явной наглости, чем Раскольников художественная мысль себе у Достоевского никогда не позволяла».
Наглость -да, но смелость такая, что... Анинский может себе позволить, вот он хорошо словом владел. Наглость это, что такое преступление чудовищное: двух женщин топором убить, совершает человек изначально сострадательный и готовый к самопожертвованию.
Но здесь была не только смелость художественной мысли, всё-таки Достоевский оставил нам замечательное, просто замечательно свидетельство, свои наблюдения за жизнью каторжников. Вот послушайте, это из «Мертвого дома». Я считаю, всякий, кто хочет вообще с Достоевским разбираться, начинать надо с записок из мертвого дома. Первую часть надо прочитать самым тщательным образом.
«В продолжении нескольких лет я не видел между этими людьми ни малейшего признака раскаяния, ни малейшей тягостной думы о своём преступлении. И что большая часть из них внутренне считает себя совершенно правыми. Это факт. Только в Астроге я слышал рассказы о самых страшных, о самых не естественных поступках, о самых чудовищных убийствах, рассказанные с самым неудержимым, с самым детски весёлым смехом. Я знал даже убийц до того весёлых, до того никогда не задумывавшихся, что можно было биться об заклад, что никогда совесть не сказала им никакого упрёка. Посмотрите на разницу в самих последствиях наказания. Вот человек, который в каторге чахнет, тает как свечка, и вот — другой, который до поступления в каторгу не знал даже, что есть на свете такая развесёлая жизнь, такой приятный клуб разудалых товарищей.»
Значит, был, конечно, порыв художественного наблюдения, художественного воображения у Достоевского, но был и расчёт и плод осмысленных наблюдений. То есть, именно неизмеримая дистанция между характером преступника и характером преступления позволяла показать, как человек в преступление входит и как он проходит через наказание.
То есть, Достоевский идёт на страшный риск, но он ломает стереотип нашего мышления, что преступление совершают плохие люди. В его трактовке преступления мир не делится на преступников и хороших людей. Давайте задумаемся, да? Ведь он имеет в себе - это вырабатывается, это можно достичь — такой взгляд на человека, когда он смотрит изначально без осуждения. Не делится мир на преступников и хороших людей. И это неправда, что преступление совершают всегда дурные люди. Вот этот стереотип мышления нужно сразу поломать.
Итак, герой Романа изначально сострадателен, ему постепенно открываются беды, ужасы жизни, он касаются его сердца, что происходит в душе? Как в св. Писании: и стало весьма печально Каину.
И вот уже после преступления, когда Соня начинает пытать Раскольникова и допытывается, где же, откуда, с чего всё началось? И когда он пытается ей что-то объяснить и чувствует, что врёт, он сам сознаётся, что врёт, он продолжает его допрашивать. Это вообще пытка такая своеобразная, безжалостно в этом смысле она себя ведёт. Она допрашивает его.
С чего всё началось? С мысли о деньгах? Нет. С теории, что всё позволено? Нет. С чего началось? С чувства. Вот это вот самая загадочная сфера человеческой жизни. Вот всё началось с чувства. «Соня, у меня сердце злое, ты это заметь, этим можно многое объяснить. Я озлился...». Именно озлился, это слово хорошее. «... я тогда как паук в угол забился».
Огорчился человек. Сострадательный человек, видя сколько беды кругом, огорчился. В Писании сказано: «и стало весьма печально Каину и он испал лицом».
Вот это «испал лицом», поникло лицо его, когда человек опускает голову к земле, вот пожалуйста зафиксируйтесь, это не значит, что это он сам сник и что душа его обессилила. Ничего подобного! До совершения преступления в душе человека последовательно происходят некоторые превращения, когда поражаются одна за другой основные способности души.
Душа человеческая по христианскому учению трёхчастна, триедина: ум, чувства и воля. И поражение души Раскольникова началось от сердца, от чувства, когда естественное чувство жалости переходит в возмущение несправедливостью мира и в озлобление.
Вот когда приходит возмущение и озлобление, тогда чувство превращается в страсть. Вот тончайшая это грань, и это произошло.
И озлобление сердца и огорчение чувства ведёт к порабощению ума. То есть, чтобы ум свихнулся, нужно чтобы чувства были очень огорчённые. Чтобы сердце озлилось, вот это огорчение чувства и создаёт ту почву, на которую садится и прорастает злая мысль. Свидригайлов, оппонент духовный Раскольникова, последовательный оппонент, потому что он покончит собой, вот Свидригайлов это всё ясно понимает, он говорит: «разум-то ведь страсти служит».
Вот так. Сам-то по себе ум такие теории, как Раскольников, не выдумывает. Для того, чтобы вот такое выдумать, как вот эти два разряда и возвести это в принцип, в теорию, для этого нужно было, чтобы сердце человеческое было огорчено. Ну, а потом возникает уже на почве огорчённого чувства, на почве страсти, возмущения, озлобленности, возникает отвлечённый взгляд на нравственную возможность преступления.
Ну, вот, кратенько, вы это знаете, кратенько напоминаю: «некоторые необыкновенные (по Раскольникову) имеют право разрешить своей совести перешагнуть через иные препятствия единственно только в том случае, если исполнение идеи нногда спасительной может быть для всего человечества того потребует».
И эта идея приобретает у Раскольникова обоснование историческое. Думать он умел. Вот думает он так: «все законодатели и установители человечества, начиная с древнейших, продолжая Ликургами, Солонами, Магометами, Наполеонами и так далее, все до единого были преступники за тем одним, что давая новый закон, тем самым нарушали древний, святочтимый обществом, и от отцом перешедший, и уж конечно не останавливались и перед кровью, если только кровь иногда совсем невинная, могла им помочь».
Вот Разумихин говорит: идея не нова, да. Но что в ней действительно оригинально, что грех отрицается, а совесть сохраняется. Получается абсурд: кровь по совести. То есть, слово «кровь» подменило слово «грех». Нельзя сказать «грех по совести», а вот раз и получилась кровь по совести. Так это чистая подмена, это же ментальная ошибка.
Это не жульничество, нет. В случае с Раскольниковым это ошибка, подмена. И она скрывает от Раскольникова абсурдность его теории. Его ум болен, и среди законодателей, установителей человечества Христа, конечно, нет, и в его логике не может быть.
«От полного состава ума... (И тут Достоевский беспощаден) остаётся только рассудок, логика, арифметика».
Достоевский очень не любил эту черту в человеке, когда от всего целостного состава ума остаётся вот эта обгрызенная, безнравственная, расчётливая, беспощадная умственная способность — рассудок.
Так вот, Раскольников что, ведь он до последнего называет то, что он задумал: мечта, фантазия, игрушки, так сам себя тешу, предприятие. Он даже не говорил «убийство», предприятие.
Почему он надеется, что выдержит его воля? Вот трёхчастное строение души: чувство, ум, воля. Он уверен, что воля его выдержит. И он ошибается. Воля выдержать не может.
То есть, что показывает Достоевский, что такое преступление в его случае: это насилие помысла над огорчённой душой. Насилие, когда воля падает, помысла, когда ум болен, над огорчённой душой, когда страсть заменяет чувство, а сердце озлилось.
Так вот, важно знать, что Господь не оставляет огорчённого человека. Вот, Каина ведь Господь предостерегал. Кратко напомню этот текст: и сказал Господь Бог Каину, когда Каин уже задумал убийство: «Почему ты стал так сильно опечален? Почему испал лицом? Умолкни в себе. К тебе обращение его (дьявола), а ты господствуй над ним».
То есть, когда лицо Каина поникло, это не было состояние пассивности или бессилия, в наоборот, исходила какая-то крайне интенсивная деятельность. Эта деятельность — непрекращающийся разговор с самим собой, и не только с самим собой. Враждебный дух обращался к Каину и уже постепенно забирал над ним какую-то власть.
То есть, конечно, когда созревает преступный замысел, в помыслы человека входит дьявол. Это азы для Достоевского, это очень просто. Но он Раскольникову даёт высказать эту мысль.
Чувствовал Раскольников, что кто-то с ним рядом всё время к нему прислуживается. Обстоятельства вся время так подстраиваются, чтобы подтолкнуть его к этому роковому, решительному шагу. «Не рассудок так бес» - говорит Раскольников, - «а старуху черт убил».
Странные слова из уст свободомыслящего, и в общем-то, как он сказал, неверующего человека.
Так вот, Господь предупреждает Каина, и Он говорит ему очень важные вещи. Вот вы задумайтесь, говорит Господь Каину: ты огорчился не потому, что Бог не принял твоих даров. Вот попытайтесь проследить, это очень тонкая мысль. Вот Каин принёс жертву Богу, Бог не принял жертву, Каин огорчился, а Господь говорит: а ты не потому огорчился, что Я не принял твою жертву.
Был.. вот делал всё, что Христос велел делать брату, делал Раскольников, а беды меньше не стали нигде: смерть и смерть, смерть и смерть, нищета, беда, страдание. И в окружающем мире много беды, но если Раскольников озлился, то не потому, что много беды кругом. И вот это одна из капитальных идей Достоевского. Никакая внешняя причина, естественно никакая среда, тем более социальная среда, не может объяснить преступление. Причина, почему Раскольников из сострадательного человека стал беспощадным убийцей только в нём самом.
Так вот, герой Романа имел предупреждение от Господа в реальности и во сне. Он делает последний визит к старухе, который назвал «пробой». То есть, взял и попробовал, как он зайдёт, сколько шагов надо пройти от каморки до старухи, шаги считал. И испытывает инстинктивное отвращение к своему замыслу. Говорит так: «неужели такой ужас мог придти мне в голову? На какую грязь однако способно моё сердце».
Дальше встреча с Мармеладовым. Итоговое состояние Мармеладова: «некуда больше идти». Вот точто в таком состоянии будет Раскольников после убийства, когда некуда ему будет больше идти.
Дальше Раскольников получает письмо от матери, самого близкого человека, который его хорошо чувствует, мать за него молится.
Следующий поворот в сюжете: молитвы матери сбываются, Раскольников видит себя ребёнком во сне вместе с отцом, отец уже покойный. Это сон-предупреждение, сотканный сплошь из сочетающихся символических деталей: не имею возможности всё это пересказывать, но если прочитаете, всё в этом сне взаимосвязано и ведёт к его финалу: он видит забитую насмерть лошадь, и мальчик обхватывает мертвую окровавленную морду лошади, целует её в глаза, в губы.
А ведь это сон, ведь во сне себе человек не приказывает как себя вести, во сне мы ведём себя невольно, помимо наших сознательных намерений. Оказывается, на глубине души он сострадательный человек, он лошадь забитую вот так жалеет, что вот целует её в губы, мертвую уже. То есть, он увидел себя сострадательным. И что же после сна, смотрите:
«- ведь я знал же, что я этого не вынесу, так чего же я до сих пор себя мучил? На душе его вдруг стало легко и мирно. Господи, молил он, покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой мечты своей. Точно нарыв на сердце вдруг прорвался. Свобода, свобода.».
Это один из последних эпизодов перед убийством! И сердцем умилился, и к Богу воззвал, а после — убил. А потому что перемены души не произошло, от каинских мыслей Раскольников не отрешился, покаяния не было.
В переводе с греческого «покаяние» - перемена мыслей. Так его сострадание, пережитое с такой силой во сне не сумело победить мысль, что он, Радион Раскольников, имеет право требовать крови.
И что сказал Господь Каину? К тебе обращение его, Дьявола, и ты господствуй над ним. А вот тут чёрт, а вот тут бес, а вот тут всё время совпадение обстоятельств, которые тихонечко-тихонечко так, очень определённо подталкивают его к этой роковой черте. Кто-то ему подслуживался, и он сам это чувствовал.
Ну надо же так, вот случай, опять-таки. Подслушал он разговор, не прислушиваясь услышал. Не искал, а нашёл разговор о том, что старуха останется одна.
И вот, что с ним происходит: он вошёл к себе, как приговорённый к смерти. Вот преступник наш каков! Ни о чём не рассуждал и совершенно не мог рассуждать, но всем существом своим вдруг почувствовал, что нет у него ни свободы рассудка ни воли, и что всё вдруг решено окончательно.
Раскольников, ведомый на преступление, цитирую: «как на казнь, механически, как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой неотразимо, слепо, с неестественной силой, без возражений, точно он попал клочком одежды в колесо машины, и его начало в неё втягивать».
До того, как убил, Каин переступил предел какой-то внутри себя. Он вышел с братом своим за порог в поле, «и было, когда были они в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего и убил его.»
И до того, как убил, Раскольников перешёл предел внутри себя: он расчитывал, что воля его выдержит, но воля не выдержала, не могла выдержать этого непомерного давления ожесточённых чувств и озлобленного ума. То есть, произошло крушение души.
Последовательно ещё раз: от огорчённого чувства сердечного к больному уму, когда от ума остаётся только его часть безнравственная, которая есть рассудок или логика, и уже после этого, когда не даёт воля санкции даже на преступление, а когда она просто побеждена и подавлена, когда уже человек чувствует, что он воли-то лишён. То есть, преступление начинается с того, что человек требует воли, а в самый момент преступления оказывается воли и свободы лишён.
Это преступление, теперь наказание.
Значит, наказание в мире человеческом это кара, возмездие, месть, мучительство. Ты сделал это, а тебе вот за это будет нечто другое. Вот ты убил, а тебе будет заключение сроком на столько-то лет, ты украл, тебе будет штраф или, опять-таки, заключение на столько-то лет. Вот это так в мире людей, и в мире человеческого правосудия, и иначе быть не может. Вот, ноу Бога — не так, и в языках — не так: русском, греческом, древнееврейском — не так.
Наказание это указание на что-то. Это также наказ, что делать, что не делать. При этом тебе что-то сказано, открыто явно. Теперь ты можешь делать это или нет.
То есть, наказание идёт за преступлением как милость Божья. Человек может принять его или не принять.
Смотрите, в восприятии человека достаточно проницательном наказание идёт вслед за преступлением, как указание на то, что ему теперь нужно делать. Но при более пристальном, при чисто богословском рассмотрении, преступление уже есть наказание. Вот грех уже есть страдание. Вот сам момент, когда человек грешит, он уже страдает, но это ему не ясно до времени. Проходит какое-то время, и человек может быть начнёт понимать, что именно когда он грешил, он уже проходил эту вот фазу страданий, которая ему была дана.
Каин был первым из людей, который был проклят, но мы помним, что никто Каина не проклинал, потому что Господь не проклинает никогда никого. Каин был проклят от земли, он стал стенающим и трясущимся на земле. «И сказал Бог: что ты сотворил, голос крови брата твоего вопиет ко мне от земли, и ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей. Когда будешь возделывать землю, она не прибавит силы своей, чтобы дать тебе. Стенающим и трясущимся будешь ты на земле»
Вот, Господь знает, что Каин не из тех людей, кто примет наказание. И вот здесь важный момент, который резко отличает героя Романа от Каина-братоубийцы. Каин получил проклятие, потому что он наказание не примет, а Раскольников получит очень специфическое наказание от Бога. Сейчас мы к нему уже приближаемся. Что же это будет за наказание для Раскольникова?
«И сказал Каин Господу: грех мой больше, чтобы оставить мне». Это уныние. Эта же фраза в переводе с еврейского имеет два значения: 1. «грех мой больше, чтобы оставить мне», это уныние, и эта же фраза переводится иначе: 2. «наказание мой больше, нежели снести мне можно». Это ропот.
«Вот Ты», говорит Каин Богу, «теперь изгоняешь меня от лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду стенающий и трясущийся на земле».
То есть, Каин бежит от Бога, за ним никто не гонится. «Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним».
Вот, Каин сам скрывается от лица Господня, а боится одного: быть убитым. «Буду стенающий и трясущийся на земле, и будет: всякий встречающий меня убъёт меня».
Вот они, стенания уже и страх. Каин уже не может молчать, он уже стенающий, и он уже трясушийся, он испуган насмерть, и он выпросил себе у Бога Каинову печать.
«Сказал ему Господь Бог: не так. Всякий, убивший Каина в семеро расслаблен будет. И положил Господь Бог знамение на Каина, чтобы не убил его всякий, встречающий его. И исшёл Каин от лица Бога, и был Каин, созидающий город, и он назвал город во имя сына своего».
Знамение, которое дал Господь первому убийце по его просьбе, охраняет его от всякого преследования и насилия. Вот что делает Каинова печать: она охраняет преступника. То есть, его наказывают отнюдь не муки совести, опять мы к этой теме возвращаемся, а наказывает Раскольникова вот эта двузначная каинова печать, когда он совершенно охранён от преследования.
Ведь многие-многие знают, что это он — убийца, но Раскольников совершенно охранён от преследования, и он отлучен от общества людей.
Ну вот важно не упустить отличие между Каином и Раскольниковым. Ещё раз: Каин подвергся проклятию и получил каинову печать, а Раскольников получил каинову печать как наказание.
Может быть вы догадываетесь, куда я веду. Наш народ получил тоже каинову печать в революции, и она не снята. Достоевский честно предупреждал, вот этим романом он предупреждал, как могут развиваться события, потому что тот субъект, о котором он рассуждает, он всё время держит его в уме. Это субъект истории. Кто есть субъект истории? Народ. Народ есть субъект истории.
То есть, нам идёт сейчас история о братоубийце Каине, идёт история об убийце Раскольникове, и идёт в общем-то ну, такая, занаете, метафизическая какая-то, очень трудно улавливаемая, но пророческая идея о том, что с нами будет. Потому что ведь стоит вопрос: хорошо, если я наказан каиновой печатью, страдать мне, да, а как её снять с себя? Вот к этому пойдёт рассказ.
Так вот, тема каиновой печати становится доминирующей в наказании убийцы Раскольникова. Вот это его специфика этого страшного наказания, но это специфика и того наказания, которое, иначе и быть не могло, которое мы приняли на себя в реколюции. А что же мы хотели? Что мы сделали, мы - народ? Мы же это совершили, значит мы должны понести вот именно эту метку на себе, и мы её до сих пор несём, она не смыта.
Итак, каинова печать дана Раскольникову в наказание. Это знак нечто понять, пережить.
Вот, после убийства Раскольников совершенно охранён, отлучен от людей, но вот здесь гениальный ход у Достоевского: три человека видят на Раскольникове эту печать и проникают за неё. Ну если не считать детей, вот Полечка, она сразу, её детская душа проникает к нему в общение. Ну не будем мы говорить о детях... три взрослых человека:
1. это следователь Порфирий Петрович, он уверен в преступлении Раскольникова и оставляет его до времени погулять;
2. это Соня, она тоже преступница, и к ней Раскольников пытается пробиться из своего одиночества;
3. И Свидригаилов: «мы с вами одного поля ягода», говорит он при встрече.
А вот теперь, как каинова печать непосредственно ощущается преступником сразу после преступления. После преступления Раскольникова вызвали в полицейский участок, он не знал причины, почему его вызвали, и вот его чувства. А мы уже знаем, что печать его будет охранять, никто его не потревожит, он сам только должен пройти весь этот свой путь. Вот, что с ним происходит. Каинва печать, каинова печать, ведь Библии нету её описания, а вот её описание, вот более достоверного пока что не существует: «теперь, если бы вдруг комната наполнилась не квартальными, а первейшими друзьями его, то и тогда, кажется, не нашлось бы для них у него ни одного человеческого слова, до того вдруг опустело его сердце. Мрачное ощущение мучительного, бесконечного уединения...». Вот оно, бесконечное уединение, «...отчужение, вдруг сознательно сказались в душе его. Не то, чтобы он понимал, но он ясно ощущал всею силою ощущения, что не только с чувствительными экспансивностями, как давеча, но даже с чем бы то ни было, ему уже нельзя более обращаться к этим людям. И будь это всё его родные братья и сестры, а не квартальные поручики, то и тогда ему совершенно не за чем было бы обращаться к ним даже ни в каком случае жизни. И что всего мучительнее, это было...». Ну а дальше Достоевский в чистом виде: «...более ощущение, чем сознание, чем понятие непосредственное ощущение, мучительнейшее ощущение изо всех жизнью пережитых им ощущений».
Ну, он бъётся вот, он хочет нам передать, что помимо ума вдруг раз, и человек чувствует: он одинок, отчуждён и ни в каком случае жизни ни к кому обращаться не захочет.
Он думает, что это со страху с ним случилось, он же не понимает этого, что в нём в духе произошло, поражение духа в нём идёт. Он думает: а, это случилось потому что я улики не скрыл: бегает, скрывает улики. Нет. Не помогло, а нечто даже прибавилось.
Это было какое-то бесконечное, почти физическое отвращение ко всему встречавшемуся, окружающему, упорное, злобное, ненавистное, ему гадки были все встречные, гадки были их лица, походки, движения, просто наплевал бы на кого-нибудь, укусил бы, кажется, если бы кто-нибудь с ними заговорил.
Он к Разумихину идёт, он хочет проверить: ну Разумихин, дружище! Может быть с ним хоть как-то можно заговорить?
Нет, ничего не выходит. Вот оказывается первое появление Разумихина, как персонажа: «я к тебе пришёл, потому что кроме тебя никого не знаю, кто бы мог начать, потому что ты всех их добрее, а теперь я вижу, что ничего мне не надо, ни чьих услуг и участий: я сам, один.»
Вот Мармеладов же ему говорил: некуда больше будет идти. А вот хочешь ты это почувствовать, как это всё?
Ну ещё дальше прибавляется... Достоевский в этом смысле, когда он знает, что он хочет описывать, ну он ничем не смущается, потому что когда стилистически это читаешь, ну понимаете, это коряво написано. Только в Библии, вот знаете, когда есть мысль, она корявыми словами высказывается. Совершенно не стесняется Достоевский коряво говорит, но так что душу царапает. И ясно, о чём он говорит, он знал о чём пишет. Почему? А потому что роман «Преступление и наказание» он задумал на каторге, когда, как он сказал «лежал на нарах и разлагался», имеется в виду внутренне. Он всё это понимал. То есть, это в общему-то знающий человек говорит.
Идёт по мосту, «...кучер ударил его кнутом, он злобно заскрежетал и защёлкал зубами, кругом разумеется раздался смех, тут ему дают милостыню ради Христа. Он ничего этого даже не успевает понять, настроение его меняется, боль от кнута утихла. В какой-то грубине, внизу, где-то чуть видно под ногами, показалось ему теперь всё это прежнее прошлое, и прежние мысли...» Чувствуете? В глубине, внизу, под ногами, далеко. «...прежнее прошлое, прежние мысли и прежние задачи, и прежние темы, и прежние впечатления, и вся эта панорама и он сам и всё, всё, казалось он улетал куда-то вверх, и всё исчезало в глазах его. Сделав одно невольное движение рукой, он друг ощутил в кулаке своём зажатом двугривенный. Он разжал руку, пристально поглядел на монетку». И что он сделал? «Размахнулся и бросил его в воду, затем повернулся и пошёл домой. Ему казалось, что он как будто ножницами отрезал себя от всех и всего в эту минуту».
Вот что такое каинова печать, как она ощущается непосредственно. Цитата:«Бесконечное уединение, бесконечное отчуждение, бесконечное отвращение»...
Где тут психология, скажите? Там, где появляется слово «бесконечная», психология испаряется вмиг.
Вот так он ощутил в первый день. Это первый день. Так он ощутил, что такое каинова печать. А к вечеру пришёл домой, дрожа как загнанная лошадь. Помните лошадь? Лёг, забылся... Что сказал Господь Каину? «Голос крови брата твоего вопиет ко мне от земли». И Раскольников в бреду, он слышит, что поручик, полицейский Илья Петрович избивает его квартирную хозяйку. Таких неестественных звуков, такого воя, вопля, скрежета, слёз, побой и ругательств он никогда ещё не слыхивал, он и вообразить себе такого не мог такого зверства, такого исступления».
Однако всё это внутри него происходит, и кухарка потом, Настасья, ему говорит: «это кровь. Никто не приходил. Это кровь в тебе кричит. Это когда её выходу нет».
Вот три дня он пребывал в таком беспамятстве. Три дня это символическое время, удостоверяющее смерть.
Ну вот, начинается теперь построение Романа. Теперь чуть-чуть мы можем понять, как строит свой сюжет, какие персонажи, в какое время входят.
Каждый персонаж появляется по ходу повествования, как событие в жизни главного героя. Новый персонаж — новая мысль, а некоторые персонажи — новый этап в сознании героя.
Так вот, как устроен наш герой? Помните, его характер находится на абсолютной дистанции от преступления. В нём мысль сострадательная и мысль бунтующая найдёт отклик. Вот когда приходит человек с ясной мыслью к нему, к нему Раскольников поворачивается, мгновенно воспринимает самую суть, не путаясь в словах и впечатлениях.
И здесь вот нужно сказать, но, конечно придётся немножко сделать отвлечение, ну никак нам этого не миновать, потому что по своей форме «Преступление и наказание» это роман, то есть произведение эпического рода литературы, а по сути своей — трагедия. То есть, роман трагического содержания.
А чем отличается трагедия от не трагедии? Тем, что трагедия выстраивается при помощи мысли. То есть, когда трагедия была на вершинах своего развития, греческая трагедия, это только два трагика, это только Эсхил и Софокл.
Трагедия была искусством богословским, потому что богословские идеи и темы выстраивали художественный образ целого. И для понимания трагедии нужно уметь отвлечься от психологической картины действия. То есть, надо уметь не увлечься переживаниями героев. Всё это мы увидим на конкретном материале. То есть, трагический поэт даёт персонажу нести предельное мыслительное содержание. Поэтому в античной трагедии брали героев не из жизни, а откуда? Из мифа. А здесь — реалистическое произведение трагического стиля. Вот. То есть, действующие лица, каждый из них является полноценным образом абсолютно живым персонажем, живой образ. Но в то же время, как персонаж, он входит в систему мыслительную: каждый персонаж несёт свою мысль и высвечивается через своё отношение главному герою.
Три персонажа видят на Раскольникове каинову печать, им дана способность проникать за неё, говорить с ним душа в душу вне зависимости от психологии героя: хочет он, не хочет, готов или не готов, каковы его намерения.
Такова мысль каждого из этих трёх персонажей. Это три заставы, и их герой должен пройти с роковой необходимостью, потому что через них он будет решать последний вопрос.
В Романе являются следователь, самоубийца и блудница. Вот Федор Михайлович, чувствуете? Взял три, но очень острых, уж каждый сам по себе, да? Каждый сам по себе, ну явно острая, необыкновенная судьба. Следователь по твоему делу, блудница и самоубийца.
Вот этим трём дано разговаривать с ним.
Что делает Порфирий в первом разговоре? Пусть Герой пройдёт по собственному следу. Порфирий так подстраивает, что Раскольников сам излагает свою теорию. А когда человек сам свою теорию излагает, ну он себя же проявляет как? А тот только смотрит. Раскольников сокровенным делится, понимаете? Он рассказывает то, что вообще-то заставило его совершить вот такой поступок. А тот наблюдает. И Раскольников сам идёт по своему следу, а следователь не вмешивается, это повадочка его такая будет.
И вот Раскольников излагает свою теорию и сам набредает на тот единственный аргумент, который может его опровергнуть: он проговаривается. «Разделенность людей друг от друга и война между ними пребудут в мири сем до нового Иерусалима».
Ну так, сказал словечко «до нового Иерусалима». Новый Иерусалим это конец мировой истории, второе Присшествие, Новый Иерусалим на небе.
Вот Раскольников сам это слово сказал. И вот тут его ловит, вот тут следователь вмешивается, он его ловит на слове: «так Вы всё-таки верите же в новый Иерусалим? - Верую, твердо отвечал Раскольников. - И в Бога веруете? - Верую, повторил Раскольников, - И...» Ну замечательно коварный вопрос: «- И в воскресение Лазаря ». Четырехдневного, протухшего «И в воскресение Лазаря веруете? - Веерую, зачем вам это?». Тот не отстает, вот следователь! «- буквально веруете?» А то мало-ли какие у нас верующие сейчас? «Буквально веруете? - Буквально». То есть, Порфирий его допрашивает, и у Раскольникова появляется новое чувство. Смотрите, это новый абертон в ощущении каиновой печати. «-Истинно великие люди, мне кажется, должны ощущать на свете великую грусть, прибавил он вдруг задумчиво даже не в тон разговора». Это у Раскольникова впервые появляется чувство ошибки. Это чувство покойное и большое — великая грусть. А чём его ошибка? В себе или в теории? После разговора со следователем, Раскольников понимает, что он ошибался в себе.
«- Нет, те люди не так сделаны. Настоящий властелин, кому всё разрешается, громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит пол-миллиона людей в московском походе, отделывается каламбуром в Вильне, и ему же по смерти ставят кумиры, а стало быть и всё разрешается. Нет, на этих людях этаких-то видно не тело, а бронза.»
Вот, на тех не тело, а бронза, а Раскольников-то сам в ознобе, губы его вздрагивают, запеклись. «Он с омерзением вруг почувствовал, как он ослабел, физически ослабел».
А что сказал Господь Каину: «Будешь стенающим и трясущимся на земле». Вот оно.
Вот не имел в виду Достоевский историю Каина, он шёл своим путём. Но смотрите: по всем точно позициям идёт его повествование. Почему? А потому что он не психологию пишет, а он идёт от одной опорной точки до другой. Говорил о себе Раскольников: «я право имею или я тварь дрожащая?». А ты тварь дрожащая, так он во всяком случае себя ощущает. И на себя злобится.
На себя злобится — ещё один обертон в ощущении каиновой печати. Он злится теперь на себя.
Вот вопрос возникает: властелин, которому всё разрешается, Наполеон. Вот эмблема Наполеон и трёх наших гениев: у Пушкина, Достоевского и Толстого, это одинаковая эмблема: «западный всеевропейский эгоист». Есть такое очень хорошее определение: всеевропейский эгоист. Ну то есть, вообще эгоист в чистом виде и всеевропейский и западный. И очень понятно, вот его эмблемища это вот Наполено.
Так вот, Наполеон ни стенает ни дрожит. Тот, которому всё разрешается, он никак не отмечен знамением Каина. Почему это так? А потому что печать Каина даётся только религиозному человеку, тому кто способен понять и что такое проклятие и что такое наказание. Наполеон это продукт цивилизации такого состояния человечности, когда, напоминаю ещё раз формулу Достоевского, 150 лет назад он просто написал то, что увидел на западе: «вера в Бога в личностях пала». И это самый характерный признак того, что называется цивилизация по Достоевскому, об этом обязательно будем говорить.
То есть, наказание каиновой печатью могут ощущать такие как Раскольников. И ошибка его в том, что, как он говорит: «хотел переступить в иной разряд, убил, а переступить-то не переступил, на этой стороне остался, только и сумел, что убить».
После таких мучительных мыслей он засыпает вмёртвую, спит, а в это время в его комнате появляется следующий персонаж. Сидит Свидригайлов и терпеливо ждёт, когда проснётся Раскольников. Не будит, рассматривает. Он о нём много знает, потому что он сватался к его сестре, к Дунечке. Сидит, ждёт. Ему Раскольников очень интересен, потому что Свидригайлов из тех людей, который может с первого взгляда понять, кто перед ним. Он - мистик, страшный преступник, но и очень обаятельный и проницательный человек.
То есть, Свидригайлов это удивительный персонаж. Ну ни грамма мы не чувствуем, что автор его хоть в чём-то осуждает — ни тени нет осуждения, по отношениюк этому страшному, на самом деле человеку.
Вот сидит он и ждёт. А между прочим, Раскольникова три человека ждали: Соня ждала его по-своему, ждал его следователь, как говорит он: «ждал вас изо всех сил», и вот сидит Свидригайлов, и тоже ждёт.
Свидригайлов видит, что между ними есть какая-то, как он говорит, точка общая. «...Как я вошёл и увидел, что Вы с закрытыми глазами лежите, а сами делаете вид, тут я и сказал себе: это тот самый и есть».
Какая общая точка у Раскольникова и у Свидригаилова? Оба несут каинову печать, но Раскольников несколько дней, а Свидригайлов — много лет. Раскольников только-только начал сознавать своё положение, а Свидригайлов сознаёт его досканально, вполне. Раскольнико ни на что не решился, а Свидригайлов уже решился, он называет это «вояж», «путешествие в Америку», то есть на тот свет. То есть, он уже замыслил самоубийство.
То есть, Раскольников ощутил каинову печать, как бесконечное одиночество, бесконечное отвращение, бесконечное озлобление, потом как чувство ошибки, грусть великую, на себя злобится, а Свидригайлов ему открывает: это только первое ощущение, это вот только-то только начали Вы себя ощущать так, а вот что будет с Вами через много лет жизни вполне безопасной, вполне благоприличной, вполне обеспеченной? Вот что в ваших ощущениях откроется? Три ощущения.
Вот Достоевский исследователь: он не просто пишет Роман, он исследует феномен, который называется каинова печать. Вот три следующих через много лет, следующих признака этой каиновой печати. Это скука, специфическая, когда ну очень скучно, это отрывки других миров (привидения) и третье, это комната с пауками.
Вот я сейчас только цитату прочитаю: «Восемь лет Свидригайлов прожил в деревне с женой...». Послушайте. Это трагический монолог на тему первую — скуки. «...никуда мне не хотелось, а за границу Марфа Петровна и сама меня раза два приглашала видя, что я скучаю. Да что, за границу я прежде ездил, и всегда мне тошно было...». Да, Свидригайлов чисто русский человек. Ничего ему там не интересно. Было это в те годы ещё, тошно было. «...не то, чтоб... а вот заря занимается, залив неополитанский, море, смотришь, и как-то грустно. Всего противнее, что действително о чём-то грустишь. Я бы может теперь в экспедицию на Северный полюс поехал, потому что я в пьяном виде нехорош, и пить мне противно, а кроме вина ничего больше не остаётся. А что, говорят, Берг в Воскресенье в Юсуповом саду на огромном шаре полетит. Правда?».
Раскольников: «а что же, Вы полетели бы?
«- Я нет, так,- пробормотал Свидригайлов, действительно как бы задумавшись, - Ведь я особенно-то ничем почти неинтересуюсь, её богу, особенно теперь ничем-таки не занят. Я Вам откровенно скажу: очень скучно, особенно эти три дня.»
Эти три дня, пока Раскольников лежал у себя в каморке, в бреду, Свидригайлов бродил по Петербургу, и именно в эти три дня скука его достигла завершения, и Свидригайлов по-особому чувствует город. Вот есть такая тема школьная: «Петербург Достоевского». Не так надо, надо острее: «Петербург Свидригайлова», не хотите? Вот что такое город, между прочим, каиново изобретение.
Вот, Петербург для Свидригайлова, смотрите: «третий день ведь слоняюсь, и сам узнаю,и меня, кажется, узнают — не признаюсь никому. А тут ещё город! То есть, как это он сочинился в нас, скажите пожалуйста, город канцеляристов и всевозможных семинаристов». Ну, это Федор Михайлович, это его стиль, конечно. Понимаете, это явно поделился своим стилем со своим героем. Вообще, он ядовитый был человек, кстати.
«... всевозможных семинаристов. Право я много здесь прежде не примечал лет 8-то назад. А в Петербург я на счёт женщин скорее приехал».
Кстати, он разврат чувствует широко, Свидригайлов, и он чувствует его дух и буквально запах.
«Знаете, у Марфы Петровны в деревне меня до смерти измучили воспоминания о всех этих таинственных местах и местечках. Черт возьми, народ пьянствует, моложешь образованная от бездействия перегарает в неизбыточных снах и грёзах, уродуется в теориях, откуда-то жиды понаехали, прячут деньги, а всё остальное — развратничает. Так и пахнул на меня этот город с первых часов знакомым запахом. Тут такой канкан, каких нету, и каких в моё время не было. Да-с, в этом прогресс!»
Ну, опять мы чувствуем, что Достоевский поделился со своим героем своей мыслью, потому что прогресс и разврат и чувство крови - это всё свойство того состояния, которое называется «цивилизация».
Вот, с другим миром у Свидригайлова за последние дни отношения складывались через покойную жену Марфу Петровну. Мы так, кстати, и не знаем, убил он её или нет. Вот, он рассказывает Раскольникову, как женился на Марфе Петровне: она его выкупила у кредитора за тридцать тысяч сребренников. Понятная аллюзия, да? Она любила его очень и документ против него держала. И он рассказывает, как поучаствовал в смерти жены: ударил всего только два раза хлыстиком.
«- А Вы по Марфе Петровне, кажется, очень скучаете.
- Я? Может быть. Право, может быть. А кстати, верите ли Вы в привидения?
Раскольников: - В какие привидения?
- В обыкновенные привидения. В какие.
- Являются что ли?
- Марфа Петровна посещать извилит.
- Как это посещать изволит?
- Да уж три раза приходила.
- Наяву?
- Совершенно. Все три раза наяву. Придёт, поговорит с минуту и уйдёт в дверь, даже как будто слышно...».
Ну, Раскольников говорит, Вы как будто не здоровы поэтому привидения Вам являются. Свидригайлов твёдо знает о себе всё он не соглашается:
«- Я Вас не про то спросил, верите ли Вы или нет, что привидения являются. Я Вас спросил, верите ли Вы, что есть привидения?».
Чувствуете какой он герой? Он не останавливается. Свидригайлов не остановится, он убьет себя. Он не останавливается. «Я же не спрашиваю, являются или не являются, что за детский сад? Я спрашиваю, есть привидения?»
«...Привидения это, так сказать, клочки и отрывки других миров, их начала. Здоровому человеку их не зачем видеть. Ну а чуть заболел, чуть нарушился нормальный земной порядок в организме — тотчас и начинает сказываться возможность другого мира. И чем больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше, так что когда умрёт совсем человек, то прямо и перейдёт в другой мир. Я об этом давно рассуждал. Если в будущую жизнь верите, то этому рассуждению можно поверить.
- Я не верю в будущую жизнь, сказал Раскольников.»
А что он сказал следователю? Верю. В Лазаря 4х дневного буквально верит, а здесь решительно говорит «не верю». Вот на этом пункте мы будем отдельно останавливаться. Это капитальный момент.
Вот, в смерти жены, в смерти дворового человека, который повесился из-за него, Свидригайлов себя не винит. Опять-таки, совесть в высшей степени покойна на этот счёт. А вот когда скука Свидригайлова достигла завершения, когда привидения стали его посещать, вот, и в будущую жизнь он готов поверить. В будущую Вечную жизнь, казалось бы! Теперь послушайте. В будущую вечную жизнь готов поверить. Вечность.
«...- А что если там одни пауки или что-нибудь в этом роде?,- сказал он вдруг.
- Это помешанный, подумал Раскольников.».
Мысль, что исходная точка, преступления есть безумие, это в св. Писании, это у Достоевского, это у Эсхила. И Достоевский и Эсхил будут биться, это отдельная тема, будут биться над тем, как определить исходную точку безумия.
Ясно, что ответа не может быть. Безумие потому и безумие, что никак его не определишь.
Но они-то знают вокруг чего они бьются, и поэтому по-разному тот и другой трагик нам эту будет предъявлять мысль. Конечно, Свидригайлов в этом смысле помешанный человек, безумный.
«Это помешанный, подумал Раскольников.
Свидригайлов: - Нам вот всё представляется вечность как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное, почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится.
Раскольников: «- Неужели, неужели Вам ничего не представляется утешительнее и справедливее этого?, - с болезненным чувством крикнул Раскольников.
- Справедливее. А по чём знать, может быть это и есть вправедливее. И знаете, я бы непременно нарочно сделал, - ответил Свидригайлов неопределённо улыбаясь. Каким-то холодом охватило вдруг Раскольникова при этом безобразном ответе.»
Вот она каинова печать созревшая, когда человек находится в одном шаге от самоубийства.
Больше нельзя вас напрягать. Вопросы.
- На каждом преступнике каинова печать?
- Нет. Только на том, который является в принципе религиозным человеком. То есть, Каин был религиозный человек. Каин был богоборцем, он точно знал, что он делал. Раскольников, совершенно очевидно, человек религиозный, потому что ему дано пройти все этапы наказания. Он дойдёт до покаяния, но он должен будет пройти все мытарства.
То есть, Наполеон не испытывал никаких в этом смысле проблем, потому что он был человек цивилизации.
Замечательный персонаж, отдельно очень хочется мне поговорить, это Лужин. Вот, это человек цивилизации на русской почве. Это, ну просто вот, наш современник. Просто замечательный портрет, 150 лет уже этому образу.
- Преступление это уже наказание, каинова печать. И в то же время, Раскольников говорит «око за око», то есть, если ты совершил преступление, убийство, то должен получить то же самое.
- Вы знаете, как. Как бы мне эту тему вам развить в полноте. На языке древнегреческой трагики, которая говорила тоже очень точными терминами, этот закон «око за око», он формулировался очень чётко: сделал (имеется в виду преступление) — пострадай, то есть получи наказание. И наоборот: пострадал (т. е. по отношению к тебе сделали преступление — сделай, т. е. отомсти. Вот во всей Элладе были только два человека, которые считали этот порядок «око за око» или «сделал — пострадай, сострадал — сделай», считали этот закон отвратительным. Они просто восстали на него всей силой. Они же, между прочим, верили в Единого личного Бога, Эсхил и Софокл, они просто не знали Его имени, и не могли знать. Но если человек верит в Единого личного Бога, он ненавидит тот порядок , когда око за око. А что может нарушить универсальный закон воздаяния, когда за преступление ты получаешь кару, что может нарушить? Только божественная милость. Поэтому когда пришёл Господь и изъяснил нам, что есть Ветхий зовет и во всей совокупности. Воздаяние равным для человека, который верит в Единого личного Бога — вещь отвратительная, но без неё, без простого юридического судопроизводства.
Нет, жизнь человека от того, что есть юридический закон в Рай не превратится, но не будет ада на земле, хотя бы.
Вот эта тема, что есть суд, это тема Эсхиловская, потому что на его глазах народился новый суд — Ареопаг. Вот об этом будем..., тема суда, мы с неё не сойдём. Это тема богословская, поэтому «око за око», такой порядок жизни не..
- О, вот я люблю, когда на принтере, это значит не о сегодняшнем, а о Вечном, это я отложу, даже читать не буду, а предвкушаю, что здесь будет что-нибудь.
Так. Вы сказали, что Роман необходим школе, а возможно понять Роман в 15-16 лет?
- Я в гимназии преподавал. Передо мной встал вопрос, возможно ли в 9м классе понять Роман или нет? Возможно, только не так, как я вам рассказываю, более просто, но в принципе, конечно. Это обязательно, обязательно. Главное, чтобы дети его прочли, понимаете, вот это существенный момент.
- О! Вы народ?
- Да, если вы ещё не поняли. Ну, здесь что важно, понимаете, вот как только это начинаешь о себе понимать, тут же начинаешь знать о себе, что никакой вообще таокей заслуги здесь нет ни грамма, понимаете, вот я такой родился, в чём моя заслуга? Я даже не знаю, как мои родители меня так воспитывали, что для меня эта идея понятна. Всё, я понимаю, что есть народ, есть субъект истории, если будет деление на разряды, народа — нет, и русской нравственности тогда нет, нет той опоры, на которой мы можем мыжить. Народ я, народ.
- Расскажите отношение Достоевского к католикам.
- Нет, не могу я рассказать … к католикам, потому что Достоевский не высказывался о своём отношении к католикам, он высказался о своём отношении к католицизму. И вот есть такой богослов хороший, очень хороший Иустин Попович, у него есть сборник статей о Достоевском, статья называется «тайна Европы», где он пишет, понимаете, он очень грамотно, очень бережно собрал высказывания Достоевского к католицизму: волосы шевелятся. Я все вот эти цитаты, которые он привёл, которые он изложил, которые он подал, я же все вот это раньше читал, но когда они собраны вместе, это ужас. Достоевский всем нутром отрицал вот это католическое устроение церкви, он считал, что это катастрофа, это путь ко всевозможным бедствиям, к беде, к полному извращению христианской идеи, поэтому, если будет у вас, у кого-то интерес — почитайте: Иустин Попович, статья небольшая «тайна Европы», но приготовьтесь, читать это очень трудно, потому что это очень жестокие слова, это слова человека, который только в Духе может изрекать такие вещи. И он нас предупреждает: если мы качнёмся в эту сторону, если появятся князья церкви у нас — всё, мы — труп.
Напролеон к 1й категории относится. С точки зрения Достоевского, это человек, который никаким образом, вообще не проявил свою человечность. Вот дано такое человеку: родиться с образом Божьим, и всеми силами его в себе помрачать? Дано. Вот есть только две трудные богословские идеи, по-настоящему трудные: это насколько свободен человек и как милостив Бог. Вот человек может сознательно, целенаправленно, искусно помрачать в себе образ Божий. Целенаправленно. Вот Наполеон это эмблема. Вот от Пушкина до Толстого, почему-то на него указывают, как пример, вот нужен, символ.
- Пушкин сложно относился
- Ну, во всяком случае, когда Татьяна в кабинете Онегина нечто увидела, вот эта кукла со скрещёнными руками.. сложно относился, да, но именно от него идёт отношение к Наполеону в том символическом ряду, который обозначил, всё-таки от него.
- Получается, что у Раскольникова было воспитание? Вот какое воспитание. Как воспитать народ?
- Вы знаете, у Раскольникова было детство. Вот когда он видит свой этот сон, это последний призыв Господа к нему, чтобы удержать его от преступления... Его ум уже всё, помрачён, болен, засорён, от ума остался только огрызок, рассудок его больной, всё. Значит, ему даётся сон, и во вне он видит себя с умершим отцом, когда вот он идёт мимо кладбища. Кладбище его не пугает, потому что на кладбище лежат те, кто жив. А рядом с кладбищем, или дорога проходит мимо кабака, а вот кабак его по-настоящему, мальчика, пугает. У Раскольникова была молодость, было детство. Вот полноценное детство там, где человек видит сострадание. Вот вот это вот чувство, которое должны родители прежде всего передать ребёнку: это сострадание к живому. Достоевский это вот просто утверждает, что единственное, что может удержать человека от преступных мыслей, это чувство жалости, чувство сострадания. Почему нужно муки принять? Почему нужно страдание понести? А потому что в тебе нет сострадания к другим людям, поэтому ты через себя тогда к этому хотя бы приобщись.
Вот на чём стоит греческая трагика твёрдо: мудрость даётся только через страдание. Но есть несколько фаз страдания, одна называется пафос. Пойти в театр, тот, конечно театр, и посмотреть трагедию, это значит приобщиться трагическому пафосу. Трагический пафос это очень мучительное состояния. Человек должен пройти серию трансформаций в своей душе, чтобы посмотреть, что ему предлагает трагик. Люди не хотят пафоса, тогда Бог даёт, говорит Эсхил, человеку заботу, который тот не может выполнить даже во сне, забота начинает его мучить, но человек и это может в себе подавить, тогда ему даётся ужас, и так далее. То есть, человеку дан путь сострадания, и если мы сострадания не можем в себе иметь, то надо страдание самому понести.
То есть, если мы говорим о воспитании детей, то с точки зрения богословия трагической, нашей вот литературы великой, первое и необходимое это сострадание живому существу: кошки, лошади, понимаете, к ребёнку, который с тобой в песочнице, маме, папе, дедушке и бабушке и т.д, больному человеку.
- (Белый Бим черное ухо)
Конечно, понимаете, у Раскольникова детство было, это детство-то ему и сыграло потом, у него всё это воскресло в нём, а вот у Свидригайлова ничего этого не было, ему не на что было опереться. Вот когда настал его черный час, и когда он вышел на своё скорбное шествие: он идёт под дождём и примеривается, где ему пулю в лоб себе пустить, у него из детства ничего не всплыло, у него не было опыта этого, на что он мог опереться.
Чем больше человек вынесет из детства положительного опыта, тем легче ему будет проходить через жизненные испытания. Потому, что ясно, что количество жестокости будет возрастать, это понятно.
- Когда Вы в прошлом учебном году говорили о состоянии современного общества, то говорили с полным сознанием собственной правоты. Хочется с Вами согласиться, но в чём источник Вашей убеждённости, ведь существуют другие способы анализа современной общественной ситуации, существуют институты, эксперты, аналитические центры и прочее.
- На самом деле, хороший вопрос, только надо ответить на него как-то пообстоятельнее. То есть, мы живём в мире, где постоянно, в разных формах звучит идея, что человек есть высшая ценность, человек есть автономное существо, человек сам себе полагает законы, он сам себе господин в жизни и смерти. Вот, этот взгляд культивируется как умонастроение, которое называется гуманизм. И конечная фаза развития гуманизма, это то, что человек может переделать сам себя, это уже называется трансгуманизм.
Так вот, как только человек мыслит себя в отношении к себе самому, он пытается познать себя, овладеть собой, говорит, что он мастер социальных отношений, кузнец собственного счастья, вот, что он высшая ценность, что человек творит историю, что общественные отношения прогрессируют, и вместе с ними прогрессирует нравственное состояние человечности, и сам человек изменяется к лучшему, вот как только человек начинает вот так мыслить, он входит в русло идей гуманизма, и при этом перестаёт соответствовать, вполне, конечно, перестаёт вполне соответствовать имени «человек». То есть, гуманист это тот, кто не вполне соответствует имени человек, потому что имя человеку «человек» дал Бог, а тот, кто называет — тот знает и тот владеет.
Вот. То есть, человек не сам себя назвал человеком, поэтому человек не может познать самого себя. Он не владеет своей природой, и он, слава Богу, не может изменить свою природу, он не самодостаточен. Я понимаю, что я немножко занудствую, но знаете, этот вот костыль надо забить. Человек не сам по себе есть высшая ценность: человек есть образ Богу уподобляющийся, который когда перестаёт уподобляться, затмевается как образ. Так вот, умозрению гуманизма полностью противоположно библейское христианское умозрение.
И то, что вы называете «другие способы анализа современной общественной ситуации», это сплошь отрасли гуманистического знания. Понимаете? Вот эти вот институты, фонды, эксперты, все эти говорящие головы, всё это говорящие головы гуманизма. Понимаете, они не имеют никакого достоверного знания о том, что происходит в нашей действительности. То есть, никакая политология, никакая социальная психология, никакая социополитология, футуросоциополитология и психология, и даже никакая, я продолжу, никакая историческая наука, академическая, добросовестная, по кафедрам тщательно разбитая, и никакая историософия в рамках гуманизма никогда не позволит вам увидеть то, что у вас перед глазами, потому что для того, чтобы видеть, нужно иметь категории, а эти категории умри, гуманистическое мировоззрение не может произвести. Вот есть такая максима: умри, но не давай поцелуя без любви. Вот гуманизм не даст поцелуя ни с любовью ни без любови, потому что у него нет то, чем целуют. Он не может соприкоснуться с реальностью, поймите, эти институты... они нам что-то могут сообщить, и то надо вообще, так, с осторожностью воспринимать даже информацию, которую они дают.
Так вот, вы говорите, я высказываю свои взгляды с полным знанием собственной правоты. Если бы я хоть когда-то сбился в гуманистическое мировоззрение, в гуманистическое настроение, то конечно, я бы права не имел, вообще, ничего с уверенностью высказывать, если бы я был хоть в чём-то причастен гуманизму. Кстати, великое несчастье, когда у власти стоят люди, которые думают, что они власть имеют, а на самом деле они гуманисты. Мысль понятна? Несчастье, когда у власти находятся люди, которые думают, что они власть имеют, а на самом деле они гуманисты. Почему? Потому что сейчас вот эпоха геополитики началась, мировой геополитики, и эта стадия развития мировой истории называется «Вавилон». То есть, власть никогда не будет у гуманистов, понимаете? Она будет у людей, так или иначе, имеющих основание в своих взглядах в религиозной сфере, причастных так или иначе ралигиозному мировоззрению. Религиозный тип это Каин и трансгуманисты это Вавилон.
20 недель, понимаете, я чем занимался? Я внедрял два этих понятия в обиход наш умственный, чтобы так видеть события современности, видеть их. Вот это называется «богословское зрение современности». Вот есть такое искусство: богословское зрение современности, это самая тонкая сфера богословия. Но при этом она самая опасная. Опасная — понятно почему: лучше вообще не иметь карты, чем неправильно определить местоположение на карте. Особенно опасно, вдвойне опасно, когда люди сразу начинают читать Апокалипсис. Чтобы читать Апокалипсис, нужно досконально, виртуозно, как говорили древние евреи толмудисты: «на острие шила» надо знать язык Священного Писания, чтобы читать Апокалипсис.
Апокалипсис никогда не читают в церкви, почему? Потому что чтобы его понимать и применить к современности, нужно одно из двух: нужно или обладать пророческим даром и находиться на какой-то необыкновенной молитвенной высоте или нужна очень хорошая учеба с обязательным изучением древнееврейского языка. Вот, то есть нужна большая работа , когда соединяются во едино две вещи: святоотеческая традиция, а она на греческом языке изложена, как и Символ Веры изложен наш на греческом языке, и нужно знать язык св. Писания в терминах, которые даны на языке древнееврейском.
Вот, и кстати, чем мы сейчас занимаемся, между прочим? Это называется богословское видение литературы. Вот мы взяли несколько светских памятников, и пытаемся на них посмотреть, что там, какое там содержание в них заключается.
Итак, пожалуйста, не сравнивайте то, чем мы занимаемся здесь с тем, что вы видите по телевизору. По телевизору всё, что вы видите, всё исключительно, это гуманистические отрасли, в лучшем случае добросовестные, но и добросовестных очень мало. Есть религиозный взгляд. Ещё раз говорю: богословское зрение современности, только оно одно является достоверным, но оно очень трудно и оно очень опасно, поэтому, шутки шутками, но если я вещаю, как, как вы сказали? Власть имеющий, что ли или что там? То вы меня опасайтесь.
Но вот, наконец, можно читать не думая о почерке.
- У меня вопрос, который Вы можете не читать вслух, и мы могли бы обсудить его в частном порядке. Я пытался овладеть теми понятиями, которые Вы излагаете устно, не хватает письменных текстов, но дело не в этом. Вопрос: как из состояния пассивного восприятия перейти в активное состояние того, кто способен работать в сфере идеологии, основываясь на библейских текстах.
- Вот вопрос. Что для этого нужно в первую очередь? В первую очередь нужно изучать древнееврейский язык по методу (по пути) постижения Ветхого Завета как священного писания. Если Вы уж прямо ставите вопрос, я прямо отвечаю. Почему древнееврейский язык и почему Ветхий Завет? Ветхий Завет вопит о Христе. Вот сколько есть книг в Ветхом Завете, все кроме одной, все вопят о Христе. Вот есть так читать Ветхий Завет, то это один путь, это один метод. Новый Завет от такого чтения, он необыкновенно расцветает и обогащается, необыкновенно. Понимаете, весь Ветхий Завет это пророчество о Мессии, разнообразный, из разных эпох, в разных терминах. Нам о Христе говорили люди Духом Святым. Читать это, это не просто наслаждение, это понимаете, даёт душе настоящее питание. Вот один путь, один метод изучения Ветхого Завета.
Вот есть другой метод, противоположный во всём, диаметрально противоположный, когда по всем вопросам вырабатывается мнение, строго обратное, противоположное тому, которое содержится в Христианстве. А теперь представим, какой нужно иметь ум, чтобы по каждому вопросу Бога отрицать! Чтобы читать не то, что написано, а то, что мы хотим перетолковать по своему уму, по своей цели. Это какая нужна изобретательность, какая нужна изощренность, какая нужна извращенность, какое нужно упорство и какая нужна школа по передаче такой идеологии и по передаче такого метода толкования таких навыков.
Так вот, существует, ну простите, я уже скажу уже, чтобы притчи не было никакой, существуют только две идеологии, только их две: одна основанная на христианстве, другая — на иудаизме. Вот их только две. Теперь, я пропускаю несколько историософских суждений, и делаю вывод: в современном мире какая идеология сейчас доминирует? Которая основана на христианстве? Нет, а та, которая по всем вопросам вырабатывает... ну смотрите, это же по всем вопросам надо выработать мнение строго противоположное христианству! Для этого что нужно? Упорство, изобретательность, изощренность, извращенность и способы трансляции в общество всего этого дела. Вот это называется «Каин», понимаете?
Достоевский это мощное противодействие либеральной идеологии, которая была и будет убийственной или самоубийственной для России. И Достоевский стоит против либеральной идеологии, в том числе в её современном виде. Но для того, чтобы опираться на Достоевского, а я считаю, что это нужно делать, это же союзник, - опираться чтобы на Достоевского в этом качестве, в противостоянии идеологии либеральной, необходимо одно условие. Скажите, что общего у греческой мифологии, у св. Писания и у Достоевского?
Вот есть нечто общее у трёх этих источников, которые питают душу: греческая мифология, св. Писание и Достоевский. Общее у них что? Что когда наступает новая эпоха, каждый из этих трёх истоков являет свой смысл. Вот есть такое качество у произведений, они редчайшие, конечно, но есть такие произведения у человечества, что когда наступает новая эпоха, эти произведения с неизбежностью проявляют свой новый, абсолютно актуальный для этого нового времени, смысл.
Вот ярче всего это видно на примере св. Писания. Если св. Писание являет свой новый смысл, это значит, что человек находится в большой беде. Вот, это называется «педагогика для народа» или «этногогика». Есть такие произведения, которые учат народ на переломе эпох.
То есть, на случай крутого перелома, кризиса, растерянности, у человечества есть резерв, который может быть задействован, и этот резерв тройственный: Это св. Писание Ветхого и Нового Завета, это греческая героика и трагика и это русская классическая литература отдельно, особенно Достоевский.
Вот сейчас при жизни одного поколения возник глобализм, уже не как проект, а как мощная политическая сила. Вот за жизнь одного поколения, это уже новый миропорядок, который устанавливает свою жесточайшую цензуру, который имеет способы отбора единомышленников, осуществляет диктат во внешней политике, он имеет методы внушения несвободному населению, что оно свободно и живёт в демократической стране и т. д. и прочее.
Ну вот, расскажу вам одну историю. Один из наших эмигрантов без работы остался, приехал в Мюнхен, говорит, в Мюнхене буду устраиваться на Радио Свобода, проходит собеседование, глаза в глаза вопрос: «ваше отношение к антисемитизму Достоевского». Сразу первый вопрос и внимательно реакцию наблюдат, как человек отнесётся.
Вот смотрите, если я вам задам такой вопрос: продолжаете ли Вы бить свою жену? Вы наверное немножко растеряетесь от того, собственно, что я спрашиваю, потому что вы можете сказать: «да постойте, я не бью свою жену, как я могу продолжать её бить?». Ах вы растерялись? Да? Вы начали мыслить по этому вопросу, нет, если вы хотите работать на Радио Свобода, у вас должно быть сформированное мнение, вы должны высказать его, почему Достоевский антисемит, и как вы к этому относитесь.
Поэтому, когда возникает новый миропорядок, св. Писание открывает свой смысл прежде всего тем, что св. Писание даёт настоящие имена для понимания современных событий.
Когда идеология нового миропорядка, на самом деле старая западного типа идеология, атлантическая, она разразилась в России, Достоевский зазвучал тут же по-новому и очень остро. И для меня было что удивительно, что дошло до греческого мифа, и миф греческий вдруг вспыхнул, начал разговаривать, понимаете? Этот резерв очень трудно вскрывается, греческий миф, это самый консервативный резерв, понимаете, он запечатан действительно до последних времён истории. Греческий миф через героику и трагику учит тому, что ужас есть начало жизнеутверждающее. Это очень трудно на самом деле понять понять современному человеку, потому что мы всё время пугаемся от тех событий, которые на нас сваливаются. У нас первое чувство — испуг, когда мы становимся беспомощны, растерянны и, как-то демобилизованные. А вот ужас, он мобилизует, это чувство принадлежит воинскому этосу, и принадлежит греческой трагике.
То есть, таким образом, миф, Писание и Достоевский действуют совместно. Вот. Но когда приходит новый смысл из этих великих трёх источников, тут нужно быть готовым к тому, чтобы встретить это как взрыв. Потому, что когда приходит нечто целое, каждая деталь начинает о себе заявлять, каждая деталь кричит, а её нужно и удерживать в уме, и смысл её нужно постигать только из целого, потому что крупные вещи в духовном плане мы постигаем не от частности к целому, а каким-то образом схватить целое, постигаем частности — как в музыке и в поэзии.
То есть, для того, чтобы иметь общение с такими источниками как миф, как св. Писание, как Достоевский, нужно какое-то время прожить во взрыве, и тут конечно оказывает, что кто-то этого хочет, а кто-то, конечно, не хочет. Вот. То есть, мы просим на словах «услышь», помоги, дай узнать, и когда это приходит, тебя услышали, тебе дали узнать, оказывается, что вот этого как раз и не нужно, потому что-то, что приходит - приходит в динамике взрыва.
И вообще-то жить в ужасе, с ужасом, оказывается не просто, для этого нужна тренировка, для этого нужно какое-то время сознательно свою душу утеснять, в этой тесноте пожить.
Почему вот мы, мои коллеги, являемся адептами, сторонниками классического образования во всех фазах? А другого образования нет, которое позволит иметь контакт со всеми этими тремя источниками. Не через один, так через другой ты войдёшь в контакт с тем, что ну есть в истории человечества духовные силы, которые по-новому себя проявляют через письменные памятники.
Вот. Ну здесь мы знаем присловие: «много званных, но мало избранных», вот то же было и в древности: «много херсоносцев, но мало вакхантов». То есть, много тех, кто носит тирсы, это жезлы обвитые плющом или виноградной лозою, культовая принадлежность шествия Диониса. Многие берут прутик, несут, вот, они славили вместе, херсоносцев много, хоругвиеносцев тоже много таких, херсоносцев, но мало вакхантов, это тех, кто могут издать клич «уакх», это культовое имя Вакха или Диониса. Из культа Диониса родилась трагедия.
То есть, многие говорят: дай пить, дай пить, дай пить, потом приходит Это: пей! Уйди, уйди, потому что я уже привык находиться в этом состоянии «дай пить, дай пить», и это люди называют молитвой. Вот я думаю, что иногда то, что называется молитвой, это является привычкой и средством обеспечить свой духовный комфорт.
Вот с Достоевским что происходит, и я это наблюдал: вот говоришь о Достоевском, я же е с еврейского на русский перевожу, не с греческого на русский перевожу, а перевожу с русского на русский, и когда люди слышал знакомые цитаты, они думают: мы это знаем. То есть, ум не хочет слышать идеи, потому что много херсоносцев, но мало вакхантов.
Что мы узнали точно о романе Достоевского «преступление и наказание»? Что он имеет внутренний сюжет. Вот это понятие «внутрений сюжет» родилось в нашей православной классической гимназии, которая сейчас как образовательное учреждение уничтожено, внутренний сюжет произведения это то, что может быть рассказано как миф или сказка, в очень немногих слова. Внутренний сюжет не зависит от художественной особенности произведения: наоборот, внутренний сюжет произведения их обусловливает. Вот если автор следует жесткой логике сюжетосложения, внутреннему сюжету, художественные особенности произведения сразу выстраиваются, ничего не нужно заучивать, всё начинаешь сразу видеть.
Например, внутренний сюжет романа «Евгений Онегин» это странствование двух друзей и их окончательная разлука. Точнее, это странствование с другим, который помогает понять себя, то есть автора. Другой это сам Евгений.
Есть внутренний сюжет у Иллиады Гомера. Внутренни сюжет у романа «преступление и наказание» нашла и разработала наш педагого Наталья Ивановна Московцева, я её сейчас идеи излагаю в большинстве. Вот, и внутренний сюжет основной части «Преступления и наказания» за исключением одного существенного момента. Основная часть Романа это 6 частей за исключением Эпилога. Вот, внутренний сюжет основной части «Преступления и наказания» это есть библейский рассказ о первом человекоубийстве. И тема каиновой печати становится доминирующей в наказании убийцы — Раскольникова.
То есть, Раскольникова мучают совсем не муки совести, следа этого нет: его мучит двузначная печать Каина, когда преступник-убийца Раскольников совершенно охранён от преследования. Почти 10 человек знают, что он убийца и никто его не трогает. Охрана у него мистическая, непробиваемая. Преступник совершенно охранён от преследования, и совершенно отлучен от общества людей, и ему дают понять, что ему так жить всю жизнь, если он не примет наказание.
Второе, это предельная заостренность вопроса: что предшествует совести? Оказывается есть в человеке такая глубина, которая предшествует голосу совести. Мы-то считаем, что совесть это и есть глубина, которая в нас, дай Бог до неё добраться, чтобы слышать этот голос. Как же? Совесть это голос Божий, то есть это глубоко. Достоевский говорит: да нет. Когда совесть звучит, это, что вы?, - вы уже вообще всплыли на поверхность, это вы уже воздухом дышите, люди. А вот есть глубина-то казнящая человека, которая поглубже совести залегает.
Третье. Осознание, что мы в революции оказались причастны каинову греху, и печать каина не смыта до сих пор. Вот, а чтобы мы её с себя не совлекли, вот для этого существует либеральная идеология, которая вся бьёт в одну точку, чтобы мы не могли вот снять с себя то, что называется «каинова печать».
Далее, у Достоевского понятие, что есть особая русская нравственность, и это связно не с генами, а это связано с тем, что в русском народе есть Церковь Божья.
Ну, дальше идёт понимает того, что такое современная цивилизация и спецефическое учение о грехе. Далее, не сегодня, но обязательно будем говорить, что Достоевский и Эсхил — два автора, которые ищут точку, из которой рождается безумие. Ничего себе задача! Точку они хотят найти, из которой рождается безумие. Они хотят художественное дать выражение тому: а где же вот тот момент, когда человек становится повинен року или когда он решается на преступление?
По ходу изложения нужно будет хоть как-то обозначить систему персонажей романа «преступление и наказание» и только после этого можно будет говорить о той части Романа, которая называется «Эпилог». Вот по такой программе изучают роман «преступление и наказание» в школе, которая у нас была. Чтобы к эпилогу мы с вами перешли, нам нужны вот такие, такие, такие идей обязательно продумать.
Итак, мы остановились на том, что три человека видят на Раскольникове каинову печать, и говорили о Свидригайлове. Трое умеют проникнуть за печать за эту, они начинают разговаривать с ним. Сразу возможен разговор между человеком, который абсолютно отъединен от людей и какими-то тремя персонажами: это самоубийца, это следователь и блудница.
Что у них общего? Почему он им открыт, Раскольников? Почему он может с ними разговаривать, в отличие от Разумихина своего, доброго старого любимого друга, в отличие от матери (с матерью он не может говорить), в отличие от сестры (и с сестрой — не может)? А вот с этими тремя — может. Вот что у них есть такое? А у них всех есть одна общая черта: они его не судят. Вот не осуждай другого человека, как Христос сказал, и мы это знаем и повторяем, только вот не осуждать другого человека это одна из вершин христианской жизни. «Господи, дай мне зрети моя согрешения и не осуждати брата моего».
А вот как объяснить человеку не религиозному, что это может значить: не осуждать другого человека. Мне один раз пришлось это делать в милицейской тюрьме. Это люди, которые всё время имеют дело с людьми плохими, которых они не просто осуждают, а они готовы их травить. Вот, и поскольку искренне задавали вопрос, такой контакт у меня был с этими людьми, вот я сказал: а вы попробуйте не иметь мнения о другом человеке, даже если он преступник. Да, дело ведите, допрашивайте, сажайте. Вор должен сидеть в тюрьме, я согласен. А вот мнения не надо иметь, что он за человек. Вот, и даже, как мог я пытался им изложить, что вот есть такой исконный, библейский взгляд... ну, говорю, мы же русские люди, мы же все крещёные,.. понимаете, исконный взгляд, что преступление уже есть наказание. Вот. Это, говорю, христианский взгляд. Если довели человека до скамьи, ну не имейте мнения о нём, хороший он или плохой.
Вот, понимаете, это факт, факт, что в русском народе есть милостивое отношение к преступниками, потому что человек не хочет брать на себя суд Божий. В народе это было, сейчас это всё меньше и меньше. Но есть этот факт.
Так вот, искусство Достоевского состояло в том, что он в трёх персонажах, ну абсолютно не похожих друг на друга, каждый имеет свою судьбу, каждый имеет свои очень прочные убеждения: следователь, самоубийца и блудница. Вот, он показал, что каждый со своих позиций, каким-то образом умеет не осуждать преступника Раскольникова зная, что он убил. И Порфирий Петрович это в точном смысле слова следователь, о нём пойдёт речь.
Ну вот, не судит он Раскольникова: наоборот, он хочет сделать ему благодеяние, он хочет привести его к наказанию, чтобы он сам пришёл. Арестовать — не проблема его, он ему понятен, насквозь понятен, он знает что он убийца, но не арестовывает, он хочет, чтобы он сам пришёл.
Ну, Свидригайлов, мы с вами видели. Судя по всему, для него уже нет различия между добром и злом, у него способности осуждать уже нет. Строго говоря, он уже существует в ином мире, потому что его решение покончить собой очень обдуманное. Он понимает, что его ожидает вечность, он согласен на пакостную вечность, и что, он будет осуждать человека, находящегося рядом с ним? Никого он не осуждает. Но и от добрых дел, кстати, Свидригайлов никакой пользы не получает поэтому, никакого облегчения.
Соня, ну она в каждом человеке видит себе судью. Вот, а в Раскольникове она просто предчувствует решительность собственной участи.
То есть, вот так ведёт Достоевский своё повествование, что если по ходу дела, вопросы ему задавать, автору, Достоевскому, можно много что узнать из практической христианской жизни.
Вот второй разговор Раскольникова с Порфирием Петровичем, со следователем. Следователь проявил ту мысль, которую он несёт в Романе, он затевает игру совершенно откровенную, провоцирующую, дразнящую. Он строит сцену, но Раскольников-то ведь... вот сейчас вот следователь его расколит, сейчас он его поймает, вот сейчас он спровоцирует на что-то. Казалось бы! Но. Раскольникова охраняет каинова печать? Да. И в последний момент к Порфирию Петровичу приходит неожиданная поддержка, которая путает игру-то всю. Приходит мещанин-свидетель, который знает, что Раскольников убийца.
Порфирий Петрович мгновенно меняет тактику, он помещает этого неожиданного свидетеля за дверь, запирает дверь на ключ, как сюрприз, чтобы в решительный момент игры с подследственным этот сюрприз выпустить. Но мы-то уже знаем, что сюрприз этот не сработает, потому что человека этого, преступника, охраняет печать каина. То есть, повадка поступает следователем в Романе. Потому что Раскольников — трагический герой, он совершил идейное преступление. Вообще, идейное преступление описать очень сложно. Пушкин это сделал: (это Моцарт и Сольери. Вот, идейное преступление) и, всё-таки, Достоевский.
И Раскольников, он трагический герой, идейное преступление совершил, и ему была дана встреча с героями, один из которых несёт идею смерти. Окончательной, причём, смерти, погибели души: это Свидригайлов. Другой несёт идею жизни — это Соня. А третий водит его между тем и другим — это следователь Порфирий. Это художник и виртуоз, он сталкер, он проводник героя в царство жизни, и поэтому имя его Порфирий — по-царски облаченный. Он полагает свою задачу, чтобы раскрыть преступление самому преступнику, и этого мало, но не перед законом внешним, карающим, мстящим, изолирующем от общества, не перед законом, это ему не так интересно, а перед наказанием. Вот его задача.
То есть, он совершенно адекватен преступнику: преступник — мыслитель, а следователь — художник. Так вот, это угадал следователь: он угадал главную мысль автора Достоевского, и эту мысль, единственную из всех из многих идей — Достоевский говорил: точно, она моя — и она важная, она цельная, никто её не высказывал. Эта мысль такая, что бездны веры и неверия. Вот так вот, говорят веришь или не веришь, Достоевский — не так: бездны веры... Вера это бездна, неверие это тоже бездна. Так вот, бездны веры и неверия может человек созерцать в один и тот же момент две бездны разом. «Серьезней этой идеи я никогда ничего в литературе не проводил», - писал Достоевский.
Что говорит Раскольников: «верю в будущую жизнь и воскресение Лазаря, буквально? Буквально.». Врёт? Нет. Не врёт. Он о вере говорит: верю в будущую жизнь. Разговаривает со Свидригайловым: «нет, я не верю в будущую жизнь». Вот может быть он в одно время верит, а в другое время не верит, при одних обстоятельствах верит, при других обстоятельствах — не верит? Так вот, ничего подобного. Достоевский, понимаете, он это видит, он это ощущает, он бьётся вокруг того, что он твёрдо знает. Поэтому описывает, чтобы нам передать это знание, что человек может бездны веры и неверия созерцать одновременно в один и тот же момент, но тогда сценарий будет жестким: Это Иван Карамазов. Чем кончил Иван? Сумасшествием? Чем кончил Свидригайлов? Самоубийством. Чем кончил Раскольников? Тем, что непонятно почему сознался в преступлении. Вот когда две бездны разом созерцает человек, то в этой расколотости его главнейшая мука, и объяснение говорящей фамилией «Раскольников».
Все говорящие фамилии, и даже имена у Достоевского, и даже профессии у Достоевского говорящие, и даже то, что персонаж Безфамильный — и это у него говорящий почему? А потому что, знал он это или не знал, он пишет трагическое произведение, а в трагическом произведении одно имя персонажа это миф, одно имя персонажа — эмблема, одно имя персонажа — наводка как понимать, что за этим стоит.
Так вот, объяснение фамилии «Раскольников», и эти три раскатистых «Р» в его ФИО. Фамилия Говорящая и фамилия звучащая: Раскольников. Расколотый, абсолютно расколотый человек.
Так вот, если речь идёт об истинах веры, то созерцать две бездны разом значит стоять на последней грани не смерти, а погибели. Понятна разница, да? Что мы погибаем для Вечной жизни, а не просто умираем в жизни этой. Вот, и это-то и следователь угадал, что Раскольников это живая антиномия, и тогда он делает из самого себя, - ну он же виртуоз, он же художник своего дела, - он из себя делает тоже живую антиномию, и комически Раскольникова отражает, и тем самым раздражает его, бесит его до крайности, Порфирий Петрович.
«По комнате он уже почти бегал, всё быстрее и быстрее передвигая свои жирные ножки, всё смотря в землю, засунув правую руку за спину, а левой беспорядочно помахивая и выделывая разные жесты, каждый раз удивительно не подходившие к его словам».
Вот попробуйте делать жесты, не подходящие к вашим словам! То есть, как же нужно себя контролировать, физику свою как надо контролировать, чтобы жесты делать такие, и жестами выводить человека из себя.
Я пересказываю вкратце: «для преступлений общего случая, для которого формы и правила в книжке записаны, не существует.»
Вот убеждение, он искренне говорит, он делится глубочайшим своим наблюдением. Чисто русская мысль: каждое преступление — совершенно частный случай. Вот тебе так. «Например: наш брат современный, умный человек, да ещё в известную сторону развитый, нервы-то с нервы, а желчи сколько, своего рода миф-с. Если оставить его совсем одного, но под вечным подозрением и страхом: пусть погуляет жертвочка, то ведь закружится, смотрите, свобода не мила станет, - никуда не убежит. За границу что-ли? За границу поляк убежит, а не он. Некуда убежать. Он у меня психологически не убежит, он по законам природы у меня не убежит. Видали бабочку перед свечкой? Парфирий всё более и более веселее, беспрерывно хихикая, опять начал кружить по комнате, - зеркало натура, зеркало самое прозрачное, смотри в него и любуйся. Да что Вы так побледнели, Родион Романыч? Не растворить ли окошечко?»
То есть, что он хочет? Вывести его из себя, потому что Раскольников едва-едва сохраняет равновесие, когда он столкнулся сам с собой в наглости. В наглости человек его вот так предъявляет ему, с одной стороны намекает, что факты имеет, а с другой говорит: да фактов у меня никаких и нет. Да подозреваю я Вас, а может и не подозреваю я Вас. И от этого голова его кругом идёт, человек бледнеет, ему воздуха не хватает.
Цель его какая? Манера поведения у Порфирия как у чёрта в романе «Братья Карамазовы». Чёрт это как бы сам Иван в раздвоенности своих мыслей. Вот, и вот как черт водит Ивана между верой и неверием, так и Порфирий водит подследственного между тем и другим, только задача его другая: не погубить, а спасти преступника, провести его царским путём, на что намекает его имя «Порфирий», чтобы он не погиб, созерцая эти две бездны разом.
Вот если спрашивается, а кто он сам? Редко обращают на это внимание. Конечно, его идеология с Раскольниковым, эту виртуозность, её приятно читать, её сразу запоминаешь, а он сам-то кто? А он человек бесфамильный, и бесспорно в нём только одно, что он спасает Раскольникова. О себе он говорит: «кто я? Я — поконченный человек, больше ничего. Человек пожалуй чувствующий и сочувствующий, пожалуй кое что и знающий, но уж совершенно поконченный. А Вы — другая статья, Вам Бог жизнь приготовил»
То есть, какая опасная работа у следователя: следовать за преступной мыслью. Что там в душе человека делается, который такой на себя труд принимает, такое искусство.
«Вы мне, Родион Романович на слово-то пожалуй и не верьте, пожалуй даже никогда не верьте вполне, это уж такой мой норов».
Раскольников взбешен, хватает фуражку, идёт к дверям, пора выпускать сюрпризик, и тут, если помните, влетает Миколка с признанием «я убивец» и Раскольников получает передышку. Влетел Миколка, всё спутал, откуда и кто такой? А это то, что Достоевский называл «фантастический человек», которых очень много в нашем народе. Фантастический человек со своей идеей: пострадать надо. Вот откуда это? Он рассказывает откуда, я не буду пересказывать. Но главное идея-то как заложена в этого Миколку: пострадать надо.
И вот кто этот мистический человек, который всё спутал, а на самом деле всё расставил по местам. Какую он идею несёт? Это идея невинного страдания. То есть, Миколка захотел взять вину другого на себя. Вот, и конечно он заставляет вспомнить о Том, кто был Единый невинный страдалец Спаситель Христос. Не одной только Соне нести мысль о спасительной силе страдания. Вот такая высокая идея — невинное страдание, что к ней, как и к пришествию Спасителя, никто не оказался готов. Следователь не готов со своим сюрпризом, и уж Раскольников не готов, Раскольников отпускается. Кто он такой? Миколка.
Маллер. Мляр. Художник. Он маллер Миколай. То есть, он маляр-Миколка, то есть, его мысль праведников страстотерпцев, мысль древняя и русская, как и имя Миколай.
Раскольников идёт к себе, его посещает вот этот свидетель, который сюрпризом сидел за стенкой. Вот, это вчерашний человек из-под земли. Он виноватится перед Раскольниковым, что он несправедливо его обвинял, вот, пожилой скорняк, ему обидно стало, что убийца на свободе гуляет, и он пошёл к следователю правды требовать. И вот два человека из простых оказались оба сюрпризом в кабинете следователя, и каждый с очень высоким понятием о правде. Один — страдающий, страдание понести, а другой — требующий. Алчу и жажду правды. И оба — бесфамильные персонажи, точно также как и сам следователь. Один — художник, фантастический человек, а другой — скорняк — мастер, который утилизирует продукт убийства. И в романе скорняк требует покарать убийцу.
Это что касается Порфирия Петровича хотя бы кратко. Теперь Соня.
Разговор с Соней у Раскольникова начинается сразу, он много узнал о её отце, узнал о Екатерине Ивановне, вот, узнал, как она вышла на панель, мачеха роковую роль сыграла в жизни Сони. Как в разговоре коснулись до Екатерины Ивановны, то характер Сони сразу высказался весь: «видно было, что в ней ужасно много затронули, что ей ужасно хотелось что-то выразить, сказать, заступиться, какое-то ненасытимое сострадание, если можно так выразиться, изобразилось вдруг во всех чертах лица её».
То есть, бесконечное одиночество Раскольникова может быть побеждено, поглощено только ненасытимым состраданием. Есть и на каинову печать, если она в наказание даётся, и на каинову печать есть какое-то восприятие, некая компенсация. И вот все люди без исключения наблюдательны, чтобы осуждать, а Соня наблюдательна чтобы жалеть. Есть вы Роман помните, то помните, что такое стучать об стенку головой, что такое пансион благородных девиц — мечта безумная Екатерины, что такое корыто, что такое башмачки для детей, что такое воротнички. Вот они мелочи все. Вот они мелочи, мы общаемся с человеком, и вместо того, чтобы наблюдать за ним и просострадать, мы наблюдаем чтобы осудить. Вообще, послушайте как делают своё сострадание, как религиозное дело. Как делает религиозное дело своё Софья.
«- Так Екатерина Ивановна вас чуть не била у отца-то?
- Да что вы это, Господи, била? А хоть бы и била. Так что ж, вы ничего, ничего не знаете. Это такая несчастная. Какая несчастная и больная. Она справедливости ищет, она чистая». Кстати, имя Екатерина означает «вечно чистая». «Она тек верит, что во всём справедливость должна быть, и требует. Она сама не замечает, как это всё нельзя, чтобы справедливо было в людях. И раздрадается как ребёнок, как ребёнок, она справедливая, справедливая. А сколько, сколько она сегодня плакала. У неё ум мешается, вы этого не заметили?»
Он не заметил, она — заметила. «Мешается ум: то тревожится как маленькая, о том, чтобы завтра на поминках всё прилично было: закуски и всё, то руки ломает и кровью харкает и плачет, вдруг стучать начнёт головой об стену, как в отчаянии, а потом опять утешится. На вас она всё надеется. Бред полупомешанного человека излагает, что пансион для благородных девиц хочет Екатерина Ивановна открыть, а её соню (блудницу) взять надзирательницей. Начнётся новая, прекрасная жизнь. А сегодня Катерина Ивановна корыто сама со своей слабенькою-то силою в комнату потащил, запыхалась, так и упала на постель. А как они все вместе утром ходили башмачки Полечке и Лёне покупать. Екатерина Ивановна такие миленькие башмачки выбрала, потому что в ней вкус есть, вы не знаете! Но денег не достала, она тут же в лавке так и заплакала при купцах-то, что не достала. А как было жалко смотреть!.
А вам»,-говорит Соня Раскольникову. Смотрите какой аргумент: «А вам, вам разве не жалко? Не жалко? Ведь вы, я знаю, вы последнее сами отдали, ещё ничего не видя. А когда Катерина Ивановна попросила у Сони, а сама гордая, ни у кого ничего не просит, сама скорее отдаст последнее. Попросила воротнички хорошенькие, с узором, что Елизавета принесла. Пожалуйста, попросила и ушла. Уж так ей хотелось. А Соня отказала, потому что никаких-то никаких у ней платьев нет, не к чему воротнички приделывать. Никаких вещей нет вот уже сколько лет. И Соня сказала ей: на что Вам, Екатерина Ивановна? То она так посмотрела, и так ей тяжело стало, не за воротнички тяжело, а за то, что Соня отказала. И так это было жалко смотреть.»
«Разве с такой жалостью можно жить?» - Спрашивает себя Раскольников, и спрашивает Достоевский.
Вот разве с такой жалостью можно жить? Как Соня может так жить? Как человек может быть причастен ненасытимому состраданию?
В античной трагедии есть исследование о том, в чём коренная порча человеческой природы. Эсхил проводит это исследование. Состоит это исследование в том, что человек, как минимум человеческая душа, она имеет начало творческое, познающее, познавательное, деятельное, стремление к счастью, к богатству, к славе — это одна часть; а другая часть — нравственная, которая ставит предел человеку в его поведении. Вот оказывается, что деятельное, волевое, творческое начало в человеке, оно существует само по себе, и оно ненасытно.
Вот что такое первородный грех. Точный библейский взгляд. То есть, каждый из нас разорван не известно на какое количество частей, каждый по-своему, может быть на тысячу или больше, но точно каждый на две: это деятельное, волевое, познающее, творческое начало и начало нравственное. Деятельное начало, волевое, творческое в нас ненасытно.
Вот пришёл Христос Бог, он был Спасителем, и Он нас спас, как вы знаете. Почему? А потому что он был причастен этому состраданию, то есть, он сострадал нам бесконечно. То есть, только когда сострадание достигает вот такого качества, оно становится религиозным настоящим деланием, оно становится спасительным. Вот, то есть ненасытность, алчность наша, как смертная порча человека, была побеждена ненасытимым состраданием к нам Христа-Бога. И если человек способен к ненасытимому состраданию, это точно, что он не без Бога живёт. Её Раскольников и спрашивает: «так ты очень молишься Богу-то, Соня?». Ответ: «что ж бы я без Бога-то была?».
Значит, точка, из которой, как из взрыва большого вселенная, развивается проблематика романа Достоевского, что каиновой печатью наказан не Каин, что каинова печать это не знак проклятья, это знак наказания. Преступник должен понять через каинову печать, что ему наказано от Бога понять. И вот открытие Достоевского: каинова печать... Это всех нас касается, тех, кто причастен к судьбе русского народа. Каинова печать не снимается покаянием.
Вот это гениально. Каинова печать не снимается покаянием. До снятия каиновой печати покаяние невозможно.
И в одном из центральных эпизодов Романа Достоевский художественно удостоверяет это своё открытие, это своё глубокое религиозное видение. Это тоже из разговора Раскольникова с Соней. И вот, чтобы понять, что же в этом разговоре было, нужно удивиться одному обстоятельству. Помните, мы говорили, что преступление Раскольникова, убийство, начинается с жертвоприношения. Капитальная идея. Она в св. Писании, она у Эсхила, она у Достоевского.
Всё: если мы имеем полное описание преступления, то преступление начинается с жертвы Богу, которую Бог не принял. То есть, жертву Раскольникова Бог не принял, а преступную жертву Сони! Она преступница, она не просто заповедь нарушила, она блудница, она самое презренное из всех, вообще, сословий нормального общества. Она преступница. Вот её преступную жертву Бог принял, и дал ей сил спасать. И близких спасать, и что значительно труднее, - спасать такого человека как Родион Раскольников.
И вот, Соня, которая без Бога жить уже не может, она на себе испытала то, о чём говорит Христос в Евангелии, что «мытари и блудницы вперёд вас идут в Царствие Божие». Вот человек приносит жертву Богу правильно и искренне, а Бог её не принимает. А вот от преступника, и даже преступную жертву, само поведение человека, которое противоречит заповедям Его святым, Бог почему-то принимает. И Христос говорит: это так и есть. Посмотрите, мытари и блудницы, Он говорит «вперёд вас», а я говорю: вперёд нас, понимаете? Вперёд меня, они идут в Царстве Божие.
Так вот, её Раскольников начинает... Когда он спрашивает, ну как она живёт. Вот он её говорит: «ведь справедливее в тысячу раз было бы, разумнее было бы прямо головой в воду, и разом кончить.
- А с ними что будет?, - слабо спросила Соня, не удивившись его предложению.
Он всё прочёл во всём её взгляде. Он понял вполне, до какой чудовищной боли истерзало её и уже давно мысль о бесчестном и позорном её положении. И тут он только понял вполне, что значат для неё эти бедные маленькие дети-сироты, и эта жалкая полусумасшедшая Екатерина Ивановна со своей чахоткою и со стуканием об стену головой.»
Вот Раскольников, вот до него дошло, что в сострадании есть спасительная сила, и следовательно и в самом страдании есть спасительная сила. Это очень древняя трагедия: без страдания мудрость недостижима.
Мы живём в таком мире человеческой свободы, и так устроен Божий мир, и таково состояние этого мира, мира свободных существ, что мудрость достигается только страданием.
Вот мысль о спасительной силе страдания кроткая Соня очень твёрдо ставит перед Раскольниковым, и все персонажи уйдут из Романа, а в эпилоге только одна Соня останется с преступником.
И вот, когда до Раскольникова начало это всё реально доходить. Понимаете, не в разговоре со Свидригайловым, не в разговоре со Следователем, а в разговоре с Соней до его души начало просачиваться вот это пониманиее каких-то предельных жизненных религиозных, в конечном счёте, ценностей для него, человека, который не верит в Бога.
Вот, Раскольников внезапно почувствовал, что он должен открыться другому человеку. Это очень важный поступок в его жизни. Он должен открыться.
«И вдруг едкое чувство прошло по его сердцу. Это только значило, что та минута пришла. Эта минута была ужасно похожа в его ощущении на то, когда он стоял за старухой, уже высвободив из петли топор, и почувствовал, что уже ни мгновения нельзя было терять более.».
То есть, тот вопрос, который Господь обратился к Каину: «что ты сделал?» Каин не услышал, а Раскольников начал слышать. Господь спрашивает: «что ты сделал?». Через Соню Он спрашивает преступника «что ты сделал». Вот спасительная сила сострадания, спасительная сила страдания.
«Угадай, Соня, кто убил, погляди-ка хорошенько»
«И как только он сказал это, опять одно прежнее знакомое ощущение оледенело вдруг его душу, он смотрел на неё, и вдруг в её лице как бы увидел лицо Елизаветы, когда он приближался к ней тогда с топором. Она отходила от него к стене, выставив вперёд руку совершенно с детским испугом. Почти то же самое случилось теперь и с Соней. Также бессильно, с тем же испугом смотрела она на него несколько времени, и вдруг выставив вперёд левую руку, слегка чуть-чуть уперлась ему пальцами в грудь и медленно стала подниматься с кровати, всё более и более от него отстраняясь, и всё неподвижнее становился её взгляд на него. Ужас её вдруг сообщился и ему, точно такой же испуг показался и в его лице, точно также и он стал смотреть на неё с почти тою же детской улыбкой. Он совсем-совсем не так думал открыть ей, но вышло так...».
Что, собственно, совершилось? Совершилось то, что написано в Евангелии: где двое или трое собраны во имя Моё, там Я.
«Давно уже не знакомое ему чувство волной хлынуло в его душу, и разом размягчила её. Он не сопротивлялся ему. Две слезы выкатились из его глаз и повисли на ресницах.»
Ну, мы можем заранее сказать, я вас предуведомил, если вы забыли сюжет Романа, что покаянием эта сцена не кончится, помните? Каинова печать не снимается покаянием. Чтобы пришло покаяние, нужно наоборот сначала от каиновой печати избавиться.
То есть, бесполезно взывать к душе преступника даже, когда он тебе сознался, и даже тогда, когда он искренне плачет о своём преступлении. Бесполезно.
«Соня: что теперь делать? В каторгу с тобою пойду. Его как бы вдруг передёрнуло. Прежняя ненавистная, и почти надменная улыбка выдавилась на губах его: - Я, Соня, ещё в каторгу-то может и не хочу идти. В переменившихся тоне его слов и вдруг послышался: убийца».
Человеку расколотого, созерцающего две бездны разом, склоняющегося то в одну сторону, то в другую, постоянно на грани стоящему, вера не даётся. Вот вера ограждена от таких сомнений. Мы слишком часто произносим о себе, что мы верующие люди, понимаете? Вот верующий человек в понимании Достоевского, это такой человек, у которого вера не может смениться безверием ни в какой момент жизни и ни при каких обстоятельствах. То есть, вера есть абсолютно незыблемое в человеке. Поэтому это дарование Божие, и поэтому она не всем даётся. Не все готовы понять, что вера это сразу поступок. Вот не готов Раскольников никак на поступок, и веры в нём никакой нет. Каинова печать снимается чем? Каинова печать снимается страданием. Сомкнулись вот эти две великие идеи Достоевского: каинова печать не снимается покаянием, - это всех нас касается, - а каинова печать снимается страданием. И два человека этим страданием мучают Раскольникова: это Порфирий и Соня.
Соня — что значит? А фамилия у неё какая? Мармеладова она. Потому что в страдании есть конфета, понимаете? Страдание и сострадание может очень просто быть извращено. Отец у неё Мармеладов. Но, если знаете, в славянском языке, если кто так на слуху церковной службы, ведь все знают, что акафист есть Иисусу сладчайшему. Кстати говоря, те ощущения, которые испытывал человек в Раю, их надо было ассоциировать с каким-то из наших чувств пяти. Вот его ассоциировали со сладостью.
То есть, в страдании есть духовная сладость, но есть и конфета. Поэтому, Софья, она Мармеладова, но она Софья, она мудрая. Она понимает, что такое сладость и смысл страдания и сострадания.
И начинается допрос Раскольникова. Теперь Соня его допрашивает. Это беспощадный допрос, потому что когда он лжёт, он чувствует, что лжет, и просит: «не мучь меня, Соня». А она мучает. Она заставляет его страдать, пройти через это. Вот, она его мучает. Как Порфирий его мучил по-своему, так и Софья мудрая, она его тоже по-своему мучает.
Те, кто читал Достоевского, кто вникал в него, что может человек осознавать о себе? Какая последняя глубина его самосознания? Вот когда герои Достоевского достигают самосознания, (далеко не все достигают), все герои отвечают одним словом. Где глубина самосознания человека? В чём она состоит? Что на донышке? А чем Достоевский так вот интересен нам сейчас? Вот это вот словечко. Он твёрдо-твёрдо его забил в романах, в повести, в рассказе. Это слово «хотение».
То есть, я могу хотеть вопреки законам природы, вопреки законам рассудка, вопреки своей совести, вопреки своей выгоде, вопреки своей очевидности. То есть, сила желания (ну это капитальнейший момент у Достоевского) — нести семена ничем существующим. Потому, что если какое-то есть стеснение чем-то существующим, то нет того, что называется свобода. И когда человек размышляет над этим, он говорит, что Кирилл: свобода только и может проявиться в самоубийстве.
То есть, человек ничем из существующего не стеснён. Такова сила его желания... лучше говорить «хотения». Более приземлённое такое понятие — хотение.
В «записках из подполья» он эту мысль высказал, по-моему, отчётливо в первый раз. Вот герой так рассуждает: «какое мне дело до законов природы? Разумеется, я не пробью стены лбом, но я и не примирюсь с ней только потому, что это каменная стена. Человек всегда и везде, где бы он ни был, любит действовать как он хочет, а вовсе не так, как повелевает ему разум и совесть». А ведь это так и есть. Кстати, на русской земле, это, вы знаете, ведь это видно может быть лучше, чем где-то ещё.
Дальше гениальная формулировка, которая принадлежит тому же человеку с «Подполья»: «Хотение есть проявление всей человеческой жизни».
То есть, все герои Достоевского, которые пришли к самосознанию, они говорят, что глубина самосознания открывается в хотении, и оно может привести к приступлению, к жизни и к самоубийству.
Вот Зосим из «Братьев Карамазовых»: «мы не понимаем, что жизнь есть Рай», причём жизнь вот эта, земная жизнь, «ибо стоит нам только захотеть понять, и тотчас же он предстанет перед нами во всей своей красе».
«Сон смешного человека» герой: «я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы». Эту идею трудно понять, лучше одну притчу расскажу. Это в буддийской литературе существует такой вопрос: «почему Бодхисатва (это такое совершенное живое существо в буддизме), почему Бодхисатва помогает другим живым существам и жертвует собой ради других живых существ?».
Серъёзнейший и труднейший, и вообще, вопрос, на который ответа нет. Почему Бодхисатва помогает другим живым существам и жертвует собой ради других живых существ? Ответ: «потому что если бы не существовало других существ, то Бодхисатва помогал бы другим живым существам и жертвовал бы собой ради других живых существ».
Вот сила хотения вот в этом маленьком отрывочке из буддийской литературы проявлена примерно также, как у Достоевского. То, что он пишет: «я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей. Пусть это никогда не сбудется!». То есть, не важно, сбудется или не сбудется. Вот Достоевский: не важно, сбудется или не сбудется. «Пусть это никогда не сбудется и небывать Раю, ведь это-то я понимаю. Но я всё-таки буду проповедовать. Если только все захотят, то сейчас всё устроится.»
То есть, хотение Рая на земле, пусть невозможно. Хотение Рая на земле невозможно. Есть путь преодоления зла на земле. Вот так мыслит Достоевский, и так я стараюсь тоже свою жизнь, своё мышление по-тихонечку в этом русле настраивать.
То есть, хотение невозможного есть единственный путь достижения желаемого.
И вот заставляет Соня Раскольникова вот этим идеям своим придти.
«Если бы только я зарезал из-за того, что голоден был, то я бы теперь был счастлив.» - говорит Раскольников. «Я хотел Наполеоном сделаться, от того и убил. У меня сердце злое, я самолюбив, завистлив, зол, мерзок, мстителен, ну и пожалуй ещё наклонен к сумасшествию. Я озлился, именно озлился, я тогда как паук к себе в угол забился. Как я ненавидил эту конуру, а выходить из ней не хотел, нарочно не хотел, по суткам не выходил, и работать не хотел, и даже есть не хотел — всё лежал. Принесёт Настасья — поем, не принесёт, так и день пройдёт. Нарочно со зла не спрашивал. Ночью огня нет — лежу в темноте, а на свечи не хочу заработать. Я лучше любил лежать и думать, и всё думал.»
Вот самосознание человека часто протекает, как разговор человека с самим собой, что может быть крайне небезопасно.
Вот в Петербурге, это наблюдение Свидригайлова, много людей, которые говорят сами с собой. Свидригайлов говорит, а он понимает, о чём он говорит: «это очень нехорошо-с».
Вот, если помните, Господь сказал Каину: «умолкни в себе. К тебе обращение его (дьявола), а ты господствуй над ним». То есть, при созревании преступной мысли в душе происходит какой-то непрекращающийся разговор. Человек сам с собою говорит, и с человеком беседует некто.
Свой мрачный катехизис, Раскольников прошептал ночью в темноте. «Всё это я уже передумал и перешептал себе, когда лежал тогда в темноте. Я всё хотел забыть, и вновь начать, Соня, и перестать болтать».
Вот сила хотения видна, когда человек хочет невозможного. И если это святость, то ему Бог помогает. А в преступлении, когда человек хочет невозможного, человек хочет переступить предел своей собственной природы человеческой, ему кто помогает? «Черт меня тогда потащил». Неверующий человек говорит: «черт меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имял я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все. Насмеялся он надо мной. Вот я к тебе и пришёл теперь, принимай гостя. Если бы я не вошь был, то пришёл ли бы я к тебе? Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку.
- Экое страдание, - вырвался мучительный голос Сони.
- Что теперь делать, говори..».
А дело в том, что Соня тоже умеет хотеть невозможного. То есть, то, что она ему сейчас скажет, это неосуществимо, и она это знает. Но если он спросит «что теперь делать», она ему скажет, зная, что он этого не сделает, а других слов тут сказать было нельзя. Часто приходится слышать, что пастыри сетуют: говоришь им, говоришь как надо, а они не делают. Ну не сетуйте, пастыри, посмотрите на Соню. Вот знала она, что он не сделает, но всё-таки она ему сказала. Что же она ему сказала?
«Встань, - она схватила его за плечо, он приподнялся, смотря на неё почти в изумлении, - пойди сейчас, сию же минуту, встань на перекрёстке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил...». Помните, что Господь сказал Каину? Проклят ты от земли. «...целуй землю». Проси прощение у земли. «, которую ту осквернил, а потом поклонись всему свету на все четыре стороны и скажи вслух: Я убил. Тогда Бог опять тебе жизнь пошлёт».
Каинова печать не снимается покаянием. Она не говорит ему: «покайся во грехе своём, иди к иерею, и он отпустит тебе грех твой, заблудшая овца». Она говорит: нет, иди, прими позор, целуй землю, и иди на каторгу, и никаких духовных разговоров на тему покаяния: ты сначала страдание прими. Каинова печать не снимается покаянием, а только страданием. Пострадать надо. Помните Миколка? Мысль Миколки. И следователь сошлётся в последнем, страшном, третьем разговоре с Раскольниковым, он скажет: прав был Миколка, пострадать надо.
То есть, что Соня говорит: не важно, что ты думаешь, что ты сознаёшь; не важно, что ты чувствуешь, и не важно, что ты в Бога не веришь, и не важно, что в тебе совесть молчит. Вот это всё не важно. Ничего себе! А что важно? А важно: сделай так.
Понимаете вот, вера есть поступок. Ну ты сначала поступи, а потом оказывается, что поступок-то был из веры. Вот как часто мы всё время заходим с другой стороны. Мы сначала убеждаем человека быть верующим, а потом вести себя в соответствии с записанными в книжку, в хорошую книжку, святую книжку, но записанную в книжку правила.
Вот Соня говорит не так. Что она ещё ему говорит? Она говорит ему: «пойди сию же минуту, встань и пойди». Ну, об этом мы будем с вами обязательно говорить. Все решения в духе проходят вне психологического времени. Все решения в духе происходят мгновенно и без достаточной, с точки зрения психологии, без достаточной мотивации. Вот эти вот мгновенные решения в Духе ап. Павел, это странное время, когда время есть, то ли оно есть, то ли его нет, всё самое главное происходит вот в это странное время, когда времени-то нет. Это миг, это не время. Вот ап. Павел нашел ему верную формулировку. Только у него. На греческом языке очень много красивых выражений. У разных автором можно встретить модификации, но только у апостола Павла, который ни грекам ни философом ни трагиком не был, у него находится это выражение: атом времени. Можете себе предатавить? Вот время текуче, делимо: прошлое, настоящее, будущее, вот оно течёт, оно течёт, оно не дискретно время, оно же текуче. Вот ап. Павел говорит: нет, вот есть атом времени, в этот атом времени что-то происходит самое главное.
Так вот, смотрите, сколько в этом поведении Сони, Софьи, сколько мудрости. И Соня знала, конечно, что эта минута... она говорит: «пойди сию же минуту», она знала, что эта минута не пришла. Знала? Знала. Почему она говорит, а потому что иначе эти слова не звучат, иначе будет трёп, пустота будет. Она говорит ему всё очень конкретно и именно то, что действительно ему предстоит потом, через несколько часов, через несколько десятков часов, на своём собственном пути испытать.
Ну, ответ Раскольникова мы знаем наперёд, понятно: «Нет, не пойду я к ним, Соня. Они и сами миллионами людей изводят, да ещё за добродетель почитают?». Так это на сегодняшний день? Так. Неявно только это. Но всё так и есть. Они сами миллионами людей изводят, да ещё за добродетель почитают. «И что я скажу? Что убил, а денег взять не посмел? Так они же надо мной сами смеяться будут, скажут: дурак, что не взял, трус и дурак. Ничего, ничего не поймут они, Соня, и не достойны понять.».
А едкий исследователь скажет, что он стыда буржуазного испугался. Он снизит сразу эту позицию. Он говорит: «они не поймут». «- А не важно, - говорит Софья, - поймут они или не поймут..». Вот в духе эти вопросы значения не имеют.
Отказался Раскольников идти по тому пути, который назначила ему Соня, на который она его толкала, тогда он должен познать следующий оттенок, что есть каинова печать, то, чего он ещё не знал.
«Он бродил без цели, солнце заходило. Какая-то особенная тоска начала сказываться ему в последнее время. В ней не было чего-нибудь особенного, яркого, жгучего, но от неё веело чем-то постоянным, вечным. Предчувствовались безысходные годы этой холодной, мертвящей тоски. Предчувствовалась какая-то вечность на аршине пространства».
Гениально. Вот тебе, человек, аршин пространства, никакой у тебя свободы нет, очерчен круг, узенький, в нём будешь жить, несчастный, одинокий человечешка, и вечность тебе будет на аршине пространства, тоска. То есть, каинову печать начинает только теперь Раскольников ощущать, как вечную тоску. Вот когда эту вечную тоску пытаются облагородить, то ему придают ореол мученичества, и называют её тогда «вечная скорбь». Вот здесь надо очень твёрдо как-то зафиксировать, что вечная скорбь это страдание без Бога. Вот, если кто-то соглашается, решается нести эту вечную скорбь, каинову печать, как печать избранничества... есть такие люди, которые считают, что они отмечены тем, что им дано (другим - нет) нести вечную скорбь, как печать избранничества. И что тут нужно понимать, что это страдание души, отъединившейся от Бога реально. Оно не выдумано.
А поскольку,это страдание становится в позицию избранничества, мученичества, и в другую высокую позицию, то это страдание комично. И так возникает понятие высокого комизма. То есть, поскольку позиция вечной скорби отражает действительные страдания души. Это страдание реально, но поскольку это страдание претендует на позицию, оно комично. То есть, вечная скорбь, как жизненная позиция, неизбежно несёт в себе ложь.
Вечная скорбь, как позиция неизбежно несёт в себе ложь, и оттенок высокого комизма.
Вот кто-то может жить с этой вечной тоской, и, следовательно, ложью. Кто-то может принять ложность и комизм такой жизненной позиции, а вот Раскольников и Свидригайлов, вот у них общая точка: они не такие люди. Вот не хотят они себя обманывать, себя дурить не хотят. Сами себя не хотят. Их позиция высокого комизма, то есть, вечной скорбью своей, жить не хотят, и поэтому вечная скорбь из отвращает. Они будут от неё избавляться.
Что происходит: вот, преступник понял всё, что он сделал, всё понял. Он совершенно ясно себя осознаёт, он услышал ответ, что ему делать. И вот такой человек, Родион Раскольников, что при совершенно ясном сознании, что он сделал, и что теперь делать, ему не покаяние предстоит, а точно по диагнозу Свидригайлова, того диагноза, что у Раскольникова две дороги, всё. Смотрите, всей свободы человеческой, преступник поставил сам себя, когда у него всего две дороги: пуля в лоб или по Владимирке. Вот красиво сказано: пуля в лоб или по Владимирке.
Состояние дальше меняется к Раскольникова. Он в последнее время, хоть и всегда почти был один, никак не мог почувствовать, что он один. Случалось ему уходить за город, выходить на большую дорогу, даже раз он вышел в какую-то рощу, но чем уединеннее было место, тем сильнее он сознавал как будто чье-то близкое и тревожное присутствие. Не то, чтобы страшное, а какое-то уж очень досаждающее.
Вот она, каинова печать. «Черт меня потащил». Не бросит он тебя. Он тебе мешать не будет, он тебе ни к чему уже больше подбивать не будет, просто будет присутствовать. «...И тревожное присутствие не то, чтобы страшное, а как-то уж очень досаждающее, так что поскорее возвращался в город, смешивался с толпой, входил в трактиры распивояные, здесь было уж как будто бы легче, среди людей, и даже уединеннее».
То есть, если ты хочешь терпеть вечную скорбь, то ты будешь ещё терпеть чьё-то невидимое, близкое и тревожащее присутствие.
Всё. Закончена тема, когда человек познал, что такое каинова печать, на нём лежащая. Все персонажи высказались. Каждый персонаж свою мысль до Героя донёс. Игра, драматизм, интрига удаляются из мыслительной стихии Романа, меняется стилистика, становится более плавной, наблюдательной. На первое место выходят незначительные детали.
Если кто не высказался из героев, то он выскажется до конца. До конца следователь выскажется, но он уже теперь не ждёт Раскольникова к себе, он его сам посещает на квартиру для последнего разговора. Он говорит только с ним более задумчиво, без форса, без специального нагнетения страстей. Задумчиво, но именно как чёрт. Что он говорит: ну как вот, не имею улик, а с другой стороны вот имею улики. И финал разговора: «как кто убил? Вы, Родион Романович, вы и убили-с.».
То есть, Порфирий уверен, хотя он жутко рискует, потому что тут ставка — жизнь, но Порфирий уверен, что у Раскольниковка одна дорога: по Владимирке, однако, он же какой у нас следователь, просьбицу щекотливенькую, так, на всякий случай, чему я, впрочем, не верю и считаю вас вполне не способным, просьбица у меня будет такая: пришла бы вам охота (охота, хотение) в эти сорок, пятьдесят часов (как доктор рассуждает) как нибудь дело покончить, иначе фантастическим каким-либо образом ручки эдак на себя поднять, то оставьте короткую, но обстоятельную записочку: две только строчечки, и об камне (куда он улики спрятал) упомяните.». Дескать, ну давайте благородно, я дело закрою.
Порфирий вышел как-то согнувшись, и как бы избегая глядеть на Раскольникова.
Вот так. То есть, закончил Порфирий как сыщик, даже с неловкостью, и ему было неловко и страшно думать, что будет происходить в эти 40-50 часов.
Последний сюжет, только я его обозначу, потому что мы ещё к нему вернёмся один раз. Это последний, заочный разговор Раскольникова и Свидригайлова. Они уже не встретились, они друг о друге вспоминают в эти 40-50 часов.
У Раскольникова две дороги: пуля в лоб или по Владимирке, но что замечательно, вот это Достоевский, одна из идей библейского мировоззрения, главное решение человек не выбирает. Помните, я говорил, вот нам всё время предлагают идею выборов как идею свободы. Ничего подобного: все решения происходят вне выбора как такового. Свобода не имеет никакого отношения к выбору. Так вот, решение у Раскольникова произойдёт на такой глубине личности и в таких тайниках воли, что это решение будет и неожиданно для него и отвратительно. Его собственное решение будет ему отвратительно.
Вот, и этих состояний и процессов внутри Раскольникова, когда решится, что герою нужно страдание принять, вот в эти часы, что Раскольников вышел свою мысль разрешить Свидригайлову. То, что с ним происходило, может быть соотнесено с Раскольниковым, и так оно и есть. И решения разные, но оба прошли через это. Вот на таком приближение через другого человека, через другое решение, Достоевский даже не описывает, а как-то даёт понять, что на самом деле могло происходить, и что предшествовало наказанию, когда Раскольников пойдёт в участок.
Оба бродят по городу: сырой, промокший, полу-потопленный Петербург. Вот как по нему бродит Свидригайлов, это вслух почитайте. Если кто преподаёт детям, почитайте вслух, что такое Петербург Свидригайлова. Вот, каждая деталь в этом странствии будет иметь значение к тому последнему действию, которое примет Аркадий Иванович Свидригайлов. А ведь Аркадий, это в несобственном смысле «житель счастливой страны», а Марфа Петровна это половина супруга, это евангельская жена заботливая. Так вот, Аркадий и Марфа, они даны на крайнее удаление и от счастья и от евангельской истины.
Вот, ну и сны, конечно. Только обозначу, сны это будет отдельная тема. Свидригайлов дважды просыпается в следующий сон. Потом ещё просыпается, но в следующий сон. То есть, он как бы идёт по ступеням вниз, куда раньше не доходило его сознание, это когда уясняется настолько, насколько это возможно, в отношении к душе человеческой, чего человек хочет.
Последний человек, с которым говорит Свидригайлов, его свидетель. Он свидетелем стал, при свидетеле застрелился. Был пожарный при колонче. В данном контексте пожарный в потопляемом, насквозь сыром городе, это фигура встречается Свидригайлову, как фигура абсурдная. А Достоевский сознательно нагнетает абсурдность образа, и быстро приводит... Потому что времени у Свидригайлова нет, всё, рассвет уже, он пропустил время нужное, проспал в своих снах этих. Время у Свидригайлова нет, и Достоевский быстро доводит абсурдность этой фигуры до кульминации. Послушайте, всё это имеет отношение к каиновой печати: «небольшой счеловечек, закутанный в серое солдатское пальто и в медной ахилесовой каске дремлющем взглядом холодно покосился на подошедшего Свидригайлова, на лице его виднелась та вековечная брюзгливая скорбь, которая отпечаталась на лицах еврейского племени».
То есть, последний свидетель это вечно скорбящий человек. Он умеет жить с вечной упорной скорбью. Вот, что он сторожит, что он охраняет? Дальше Достоевский: «оба они: Свидригайлов и Ахилес...» Чувствуете, это Федор Михайлович, это его стиль,- «... несколько времени молча рассматривали один другого. Ахилесу наконец показалось не порядком, что человек не пьян, а стоит перед ним в трёх шагах, глядит в упор, ничего не говорит».
То есть, небольшой человечек в ахилесовой каске, не дремлющий в своей вечной скорби — последний свидетель жизни явился Свидригайлову как воплощение идеи, что можно жить с вечной скорбью, но только так, в сфере высокого комизма, как маленький Ахилес.
Вот так Свидригайлов жить не хочет, и Раскольников точно вот так жить не хочет. Свидригайлов изготовился к выстрелу, и последние слова его были к маленькому Ахилесу: «отвечай, что поехал, дескать, в Америку. Свидригайлов спустил курок».
Вопросы, пожалуйста.
Относительно того, как настрадался наш народ, когда эпилог будем разбирать, обещаю вам это дело начать.
- Вы упомянули о Лужине, что этот персонаж или образ современный и интересный, но именно Лужина часто представляют одномерным, любит деньги и всё. Преподаватель литературы.
- Коллега, я кратко скажу, потому что для педагога нужно это знать, что в романе Достоевского есть система персонажей, каждый персонаж несёт свою мысль, это свойство трагического произведения. Без мысли персонажа нет. Каждый персонаж ведёт ту мысль, которая имеет отклик в главном герое, заглавном герое трагедии. Но это реалистическое произведение, поэтому каждый персонаж ещё живой человек. Меня упрекнули, что я там уничижительно говорю о психологии. Нужно мне было, конечно, от психологии отстраниться, чтобы было понятно трагическое содержание Романа. Хорошо, я сделаю отступление о Лужине, потому что Лужину у Достоевского очень много внимания уделяет, он его очень заботливо вводит в Роман, несколькими косвенными ходами. Знаете почему? Потому что наступило время Лужина. Достоевский видит в нём то, что не видят другие, что Лужин это чума, потому что кроме того, что он любит деньги, он ещё носитель новой экономической правды, он утопист, он первый носитель идеи рынка. Лужин это же в современных понятиях герой перестройки. Вот, и надо его, надо этого Лужина, поскольку это уж совсем современный персонаж, то есть, это подлец, ну такой, которого каждый может найти с два десятка тех людей, с которыми он может быть даже близко общался, пока перестройка не началась. То есть, о Лужине будем говорить.
Длинный вопрос, я процитировал Иоанна Кронштадского, и здесь вопрос о сергианстве. Понимаете, у меня вообще есть проговорки, я иногда думаю об одном, а говорю другое имя могу назвать, термины поменять местами, но насколько я помню, я старался быть очень аккуратен, я о сергианстве не сказал ни слова. О Сергии я говорил, потому что Сергий не увидел при жизни своей правоты, и после смерти он не увидел общей от верующих благодарности. Почему? Потому что с Сергием связали явление в церковной жизни, точнее в администрировании церковном, и назвали его сергианством.
Я считаю, что называть сергианством как стиль церковного администрирования по времени Патриархе Сергии не справедливо, почему? Есть такой момент в жизни народа, он всегда очень короткий, но это вершина трагизма, мы будем его тщательнейшим образом разбирать, потому что с этого начинается трагедия Эсхила «Агамемнон», когда нет решения без зла. Это не просто выбрать между одним злом и другим, а когда и то зло ужасно и другое зло ужасно. Но что характерно, что этот момент всегда очень короткий. Так вот, этот трагический момент, когда нет решения без зла, это и была самая жестокая война в истории и самый жестокий внутренний режим, момент очень короткий. Когда трагический момент проходит, когда нужно принимать решение, этот момент проходит, то что, исповедничество потом под запретом, чтоли? Кто же велит себя вести так, как если бы этот момент длился и длился? Поэтому, одно дело Сергий, а другое дело — явление, которое несправедливо называется сергианством.
Так, «вы говорите, что новый порядок мировой явился при жизни одного поколения. Правилоно ли я Вас понял, что это может быть даже вашего поколения, приведите пример.»
- Пример? Пожалуйста. Поколение моё. О себе буду говорить. Вот я родился при Сталине, закончил школу я в 70м году, и вот вопрос такой например: в чьих интересах осуществляет политику руководство моей страны? В интересах какого государства осуществляет политику руководство моей страны? Не говорим, плохо осуществляет, хорошо — не в этом дело. В чьих интересах? Вот этот вопрос был бы бессмысленным. Вспоминается Шейкспировский персонаж, когда он берёт слово и присуждает, и говорит так: «может ли солнце быть прогульщиком и лакомиться ежевикой?. Этот вопрос праздный и не заслуживает обсуждения. Может ли наследник английского престола быть вором и залезать в кошельки? Этот вопрос осмысленный и заслуживает обсуждения».
Вот вопрос, в чьих интересах ведёт политику руководство моей страны в 70е годы был бессмысленный, а через 20 лет он стал осмысленный, потом пришёл новый президент, этот вопрос осмыслил. Я не говорю как он решается, я говорю, что вопрос осмысленный. В чьих интересах, какого государства ведёт политику руководство моей страны? Этот вопрос продолжает быть осмысленным по сегодняшний день. Вот вам пример того, как наступает новый мировой порядок.
- Чем объяснить фамилию Екатерины Ивановны Копернаум? Нет, Екатерина Ивановна Мармеладова, а Копернаум... она же, Соня, занимается своим «ремеслом» не у себя дома, она снимает квартиру у чиновника Копернаумова, она снимает квартиру, вот даже дом этот стоит, я специально ходил смотреть, но он очень такой интересный, я ходил и просил знатока показать мне трущобы Достоевского. Он говорит: извините, у нас такие трущобы, что меньше 4х метров потолков нет. Я говорю: ну где тот дом, где одна сторона безобразно острая, угол комнаты безобразно острый, в другой — безобразно тупой? Он говорит: вот этот дом. Там жил чиновник Копернаумов, во вполне приличной квартире, он снимал квартиру Соне. Копернаум это место, где проповедовал Христос. Соня живёт со своим грешным занятием на территории Нового Завета. И на той же террирории, у того же человека снимает квартиру Свидригайлов. Почему? А потому что он хоть и богоотступник и богоборец, Свидригайлов религиозный человек. Он свои решения принял в жизни за свои грехи, но он хорошо понимает последствия того, что он делает, он знает что такое вечности. И оба они оказываются на одной и той же территории Копернаума.
Жили в соседней квартире, но между ними тонкая перегородка, поэтому он слышал их разговор Раскольникова с Соней. Фамилии все говорящие сплошь: Лужин, Порох, и конечно Свидригайлов, но надо лезть в историю, узнавать кто такой был Свидригайлов. Литовец Свидригайло Ольгадевич, брат знаменитого, самого могущественного польско-литовского короля Ягайло. Католик был неистовый, но очень любил русских. Любил русский и православных, и старался дружить как мог всеми силами. Больше того, он даже, по-моему Герасима митрополита, это по его интриге митрополита подставили, на Руси, и через год он же его сжёг, потому что заподозрил в измене. То есть это человек ещё, человек такого масштаба страстей. Вот вам Свидригайлов.
Ну, Раскольников — понятно. Смотрите, они ведь похожи, Раскольников и Свидригайлов, и поэтому фамилии берутся только из эпохи, когда духовные судьбы решаются и России и Литвы и Польши, и племена сталкивались славянские с польскими. То есть, из эпохи исторического напряжения.
Говорящие фамилии все сплошь. А Лужин? Он же ведь экономическую правду принёс, поэтому он кто? Он апостол в квадрате, он Петр Петрович, он камень камней. Понимаете, ну на сем камне воздвигнет своё здание Перестройка. Всё шутка, а как себя несёт, что он правоту свою чувствует, причём такую правоту, что он может лгать и подличать. Почему? Потому что энтузиаст, в нём утопия живёт, как в русском человеке, он такой же фантастический человек, как Миколка. Говорят, он деньги любит. Он не деньги любит, у него там идей столько, что у него всё кипит.
...
Для того, чтобы выстраивать оппозицию либеральной идеологии, а он, собственно, это хочет сделать, то есть, если говорить в двух словах, суть этого Манифеста. А Манифест Михалкова, это манифест просвещённого консерватиста. Для того, чтобы выстроить оппозицию современной либеральной идеологии, нужна очень солидная подготовка. Вот я вообще не думаю, что кто-нибудь сейчас занимается тем, чтобы хотя бы для себя, я уж не говорю, чтобы манифест этот записывать, но хотя быть где-то должна быть инстанция, где какие-то вопросы продумываются, где идеологические вещи додумываются до того момента, когда явления называют их собственным именем. Поэтому, спасибо что напомнили, сейчас я положу листочек бумажки, кто хочет изучать древнееврейский язык и вступать в ряды, так сказать, не просто пассивного просвященных до конца консерваторов, пожалуйста, записывайтесь.
Чем могу обнадёжить? Я не буду мучить вас грамматикой: грамматика вся пойдёт сразу по чтению. Вот начинаем сразу, с первого же урока, начнём читать тексты.
- А когда начнём заниматься?
- А вот сейчас, как соберётся аудитория. Только прошу, любопытствующие, не тревожьте себя и меня. То есть, записывайтесь те, кто надеется на свои умственные способности, у кого есть время, и у кого есть очень сильное желание. Помните? Хотение должно быть. Хотение. Вот у кого нет хотения, лучше не тревожтесь.
Раз в неделю часа по 2,5 без переменки.
Преступление есть плод последовательного безумия, но самое трудное в исследовании безумия, это найти его исходную точку. Вот как вам такая постановка вопроса? Вот, что делает Достоевский, и вот, что делает Эсхил. Они мыслят совершенно согласно, несмотря на то время, которое их разделяет. Это два исследователя, которые последовательно ищут точку, из которой рождается безумие. И совершенно понятно, что задача эта неосуществима, ибо безумие потому и безумие, что как ты его найдёшь? Но эти два поэта, два творца, они знают, что они ищут.
И св. Писание и Эсхил и Достоевский, отвечают согласно, что преступление начинается с того, что человек приносит жертву Богу. И когда Эсхил берётся за проблему преступления, он рассуждает таким образом: он рассматривает сердце на 7 различных уровнях. Почему невозможно читать Эсхила в переводе некомментированном? Потому что в тексте, в оригинале это видно. Есть сердце «кеар», это такое недифференцированное сердце, движение чувств. Есть сердце «кардиа», есть сердце «френ», есть сердце «тюмос», есть утроба «спланхна», есть «пропис» - грудобрюшье, и есть «гепар» печень. Это всё разные функции сердечной деятельности человека.
Так вот, из этих семи уровней сердечной деятельности особо выделяется сердце «френ», потому что через сердце «френ», которое есть в человеке, проходит связь между мирами: преисподним, земным, небесным. И с Единым Богом когда человек молится, он молится к Единому Богу, Эсхил, если помните, был монотеисном, он верил в единого личного Бога, вот он молится человек этим сердцем «френ». Это умное сердце.
Эсхил не различает, скажем, сердце и разум, как это есть у Достоевского, - у него это вот умное сердце, он уподобляется источнику своего молитвенного вдохновения.
Так вот, и преступление-безумие проивходит на уровне сердца «френ». Это очень важно, что Эсхил нашёл орган, который отвечает за преступную мысль, за преступный помысел рождающийся.
И наказание преступнику положено испытывать сердцем «френ». То есть, источник преступления и восприемник наказания — умное сердце, сердце «френ». И нет иных причин преступления, кроме тех, что исходят из повреждённости умного этого сердца.
Повреждено было сознание сердечное у преступника Родиона Раскольникова, и он понимал это. Вот так он мыслил: «по убеждению его выходило, что затмение рассудка и упадок воли охватывают человека подобно болезни, развиваются постепенно и доходят до высшего своего момента незадолго до совершения пеступления».
Это он всё так мыслит, он всё о себе понимает. «... продолжается в том же самом виде в самый момент преступления, и ещё несколько времени после него судя по индивидуму, затем проходит также, как проходит всякая болезнь. Вопрос же: болезнь ли порождает само преступление или само преступление, как-нибудь по особенной натуре своей всегда сопровождается чем-то вроде болезни, он ещё не чувствовал себя в силах разрешить. Дойдя до таких выводов, он решил, что с ним лично в его деле не может быть подобных болезненных переворотов, что рассудок и воля останутся при нём неотьемлемо во всё время исполнения задуманного единственно по той причине...», интересно как, смотрите, вот он, вот больной ум, - «...по той причине, что задуманное им не преступление».
Поэтому он считал, что он охранён от такого рода болезненного обморочного состояния. И как только он преступление своё совершил, если помните, то он улик не уничтожил, и он начинает сознавать, признаётся: «болен разум меня оставляет».
Так вот, когда Эсхил берётся за проблему безумия.... Вообще-то говоря, если хотите, мы можем сказать, греха в человеке, безумия, греха в человеке, греха, который может быть не как отдельный поступок, а сам корень грехопадения — вот, что он ищет, Эстих. В каком контексте он его решает? Он решает его в контексте бытия в мире, где действует злая правда. То есть, преступление наказывается другим преступлением: одно злодеяние наказывается другим злодейством, которое в отношении к прежнему злодейству является исполнением правды, но само по себе остаётся злом. И так возникает роковая последовательность преступлений, где каждое последующее есть наказание предыдущего. Воздаяние злом, правда злая.
Царь Агамемнон принёс в жертву дочь, жена убивает царя, сын убивает мать, тем обрекает себя каре. То есть, спрашивается, есть ли конец у этой цепи злодеяний? Кто может положить ей конец? Ничего себе, постановка вопроса! Чисто ветхозаветная постановка вопроса: кто положит конец роковой цепи злодеяний, когда в этом мире действует закон мести и воздаяния. Бог — не может, потому что человек свободен, и человек не может, потому что виновен. То есть, Эсхил твёрдо знает, понимаете, в этом вера его, он твёрдо знает, что в этом мире вот этот вот закон злой правды, он не универсален, но кто положит ему конец? Бог? Нет. Человек — нет? Тогда что? Понятна постановка вопроса?
Вот, злом за зло с героических времён, и шире, вообще в греческой мифологии, имеет соответствие с ветхозаветным «око за око», ибо и там и там признаётся принцип воздаяния равным. Однако, «злом за зло» совсем не то же самое, что «око за око», потому что «злом за зло» есть месть одного человека непосредственно другому человеку, а «око за око» - вообще не есть месть, но происходит не иначе как посредством закона, который имеет божественный источник.
Так вот, что должно было произойти в религии Откровения, чтобы закон воздаяния равным «око за око» потерял универсальность? Должен был придти Христос и начаться Новый Завет. Эсхил мыслит, что должен наступить конец такому состоянию, когда принцип «злом за зло» почитается как универсальный, и переход к этому иному состоянию, где воздаяние равным не будет обязательным, это по Эсхилу переворот во всём мироздании, если говорить в наших понятиях, такое же значительное, как переход от Ветхого Завета к Новому. Ни больше ни меньше. Вот в каком контексте рассматривается проблема преступления и проблема безумия.
Эсхил рисует первое преступление, от которого начинает действовать рок над домом Агамемнона. Это жертвоприношение дочери. Ситуация простая: нужно плыть на Трою и осуществить божественную правду, потому что то, что сделал троянский царевич Парис, это попрание всех законов человеческого общежития, это страшное преступление. Троя должна быть покарана за то, что сотворил этот царский сын. То есть, должна осуществиться божественная правда, а ветра нет в Авлицкой гавани, корабли стоят, и можно себе представить, что происходит в войске героев, которые не воюют. Промедление каждого дня грозило тем, что вообще вся кампания могла развалиться, и Агамемнону открывают, что единственный способ привлеч ветер в Авлицкую гавань это принести в жертву дочь.
Значит, он поставлен перед выбором: отказаться от похода на Трою означает предать союзников, в его понятиях это согрешить, а принести в жертву человека это оскверниться. И вот перед ним выбор: согрешить или оскверниться. Какое из этих решений без зла? Вот Эсхил исследует такую ситуацию, она длится короткое время, она страшная, когда нет решения без зла, его нет.
И Агамемнон должен какое-то одно принять. Как он мыслит? Что это за человек. Это человек, который очень любит свою дочь, нежно её любит, он нежный отец с одной стороны, а с другой стороны: дочка-то его, а дело-то общее, значит надо пожертвовать своим ради общего. Есть что-то выше твоей собственной любви к любимому человеку. Твой долг царя отправиться в военный поход, ты всё организовал, вот все корабли стоят, ждут тебя, что ты решишь.
А вот теперь послушайте, как Эсхил это всё излагает:
«тяжела судьба, чтобы её не послушать! Тяжела, если зарежу дитя, дома красу, оскверню потоками крови девы закланной руки отца при алтаре. Какое из этих решений без зла? Неужели корабль брошу согрешив пред союзником? Жервенной девечье крови крайним гневом гневясь желать законно. Да будет добро.»
То есть, он должен пролить кровь по совести. Он должен по совести заставить себя захотеть это сделать. То есть, мы видим его точно также, как Родиона Раскольникова, мы видим его человеком сострадательным, сострадающим, который должен совершить преступление.
Вот это решение, роковое решение его, вот с этого момента, когда в нём вот эта мысль так закрутилась: «я должен пожелать». «Я не должен сделать», смотрите, а я вопреки тому, что я гневаюсь на всю эту ситуцаию, я должен захотеть. И с этого момента начинает действовать рок над домом Агамемнона, начинается роковая последовательность злодеяний вот от этого жертвоприношения дочери.
Чтобы был понятен текст, который я сейчас буду читать, здесь упоминается ярмо рока. Ну, так удобно переводить - речь идёт не о ярме, речь идёт о нагрудном ремне, который накладывали на грудь коня или быка. И вот, на грудь на свою положил Агамемнон этот ремень и начал тащить эту повозку: не рок увлекает человека, а человек заставляет рок прийти в действие. Никакого слепого фатума у греков не было: это всё глупости богоборческой западно-европейской культуры. Рок находится в соответствии с виной. Сам по себе он никогда не постигает человека. Виной или воновностью. Эсхил рисует одно преступление, а у Софокла будет виновность Эдипа, мы это увидим с вами. Не какое-то одно дело, а общее устроение души его таково, что приведет в действие рок.
Так вот, человек надевает это ярмо, и что происходит. И что происходит? Происходит перемена мысли, мысли сердца, происходит перемена сердца «френ». Как она происходит? Вот так: «хы..». Он вдохнул, и в нём перевернулось сердца. Это миг, один миг.
Значит, никакой психологической экспликации этот момент не имеет. В один миг, в атом времени по выражению ап. Павла, мгновенно происходит то, из чего родится преступление.
Вот. Что ещё надо знать.
Термин «помешательство». «Пара копа». Приставка «пара» передаёт значение движения мимо, перенос, отклонение, изменение, переиначивание. А существительное «копос» означает труд, утомление, страдание.
То есть, «пара копа» это перенос трудов, приносящих утомление и страдание на иное поле, совершенно чуждое такого рода усилиям. Вот что такое помешательство. Ум человека остаётся при нём, но он смещает предмет, на который направлено его усилие, труд, учение, волеизъявление, он переносит это на другое поле. И происходит, другого слова нет на русском: помешательство.
Ну, вот такие стихи. Вот вам описание, что происходило в душе человека, когда в нём рождается преступный замысел:
«когда он в ярмо впрягся рока: вдох, и вот перемена сердца, нечестивая, нечистая, неискупаемая, то познал он от толи, как иначе мыслить (сердцем). На всё дерзая смертным придаёт злую отвагу помешательство позорносоветное, страдное, первопричина бед. Он решил стать жрецом дочери, чтобы ей быть защитой в войне зашену карательной жертвою при короблях».
И вот теперь, что из этого текста мы можем ещё извлечь, и это одна из главных мыслей: зафиксируйтесь, пожалуйста, её будем развивать. То, что испытал Агамемнон, это состояние страдательное, страдное, по-гречески «талейна». Он испытал страдательное состояние. И в то же время, он решился, решился «этла». Так вот, корень один. Вот есть такой корень, который обозначает одновременно последнее страдательное состояние и решимость — слова одного корня.
То есть, он не просто допустил мысль, что жертвенной крови дочери желать законно, - он в убеждении, что это совершенно так, нашёл в себе силы, сделал усилие и, преодолев свой гнев, действительно пожелал.
То есть, Герой против воли заставил себя захотеть и захотел. Это была точка, из которой возникло безумие, это точка полного совпадения страдательности и дерзости. Вот так. Более близкого описания не будет.
Так это вот те самые мысли, которые развивал Достоевский, если помните.
Что в глубине человека? Самый глубой уровень каким словом Достоевский выражает? Хотение, совершенно верно. То есть, хотение есть проявление всей человеческой жизни. Человек хочет против логики, против меры, против совести, против очевидности, против законов природы: ничто не остановит то, что называется «хотение». Вот, что такое человеческая, мы говорим, свобода. Она вот такая. Она не стесняется ничем существующим. Человек хочет невозможного, и только тогда проявляется как человек.
То есть, когда человек христианской жизни ищет спасения, он ищет возможного или невозможного? Невозможного. Это понятно? То есть, мы, когда хотим спасаться, мы хотим невозможного, но Господь говорит: да, человек, тебе это невозможно, вот Богу — возможно.
Так вот, безумие есть состояние крайней дерзости, одновременно страдательное, которое поражает умное сердце и исходит из способности хотеть невозможного (это у Достоевского), или пожелать против своей воли.
Смотрит, что человек ещё может: он может пожелать против своей воли, заставить себя захотеть.
Вот, безумие должно быть абсолютно само противоречиво, то есть, своеволие и подчинённость воли достигают какой-то высокой точки напряжения, и в этой одной точке они совпадают. Вот когда знаешь, что ищешь, можно вчитаться в Священное Писание и найти там этот момент. Я его специально искал: совмещение страдательности и своеволия. Естественно, образцовый преступник у нас кто? Каин. И поэтому, если внимательно читать еврейский текст, то мы выясним следующее: «весьма печально стало Каину, и он испал лицом». Ну, вот можно так перевести: «загорелось у Каина». То есть, «загорелся гнев у...», то есть гневается даже не человек, а что-то в человеке гневается, а сам Каин является уже фигурой страдательной. «Загорелось у Каина». Это его страдательность, - «и он испал лицом». «Испал лицом», помните, это движение энергичное, это не то, что обессиливание — нет, в нём произошёл переворот. То есть, он является одновременно и человеком страдательным, у которого горит, и человеком решительным, потому что он действующее лицо «он испал лицом».
Так вот, Эсхил и Достоевский, они понимают преступление как безумие, и умеют представить его в образах. То есть, в исходной точке будет сочетание двух несовместимых начал, которые выражаются словами одного корня.
Как он (Эсхил) описывает безумие Елены? Два словечка всего: «атлет атласо». Два слова одного корня. Значит, а глагол «тленей» имеет противоположное значение: 1. Терпеть, переносить, страдать; 2. Решаться, осмеливаться, дерзать.
Вот один глагол, вот мудрость языка. В каждом языке есть мудрость. Почему интересно читать, особенно на языках древних? Там много можно чему научиться. Вот у греков был такой глагол, который имеет противоположные значения: «дарзать» и «терпеть».
Так вот, что сделала Елена? Елена «атлет атласо», то есть, решилась на что невозможно решиться, она невыносимое вынесла, - и это одновременно. То есть, в преступном роковом безумии страдательное-страдное и дерзновение-решимость совпадают, как два значения греческого глагола «тленей», причём не так, что вначале одно, а потом — другое, или потому другое. Вот никакой вот этой смены нет. Вот всё-то дело в том, что это происходит разом: страдание и дерзание происходит разом: это один и тот же акт. Вот в душе человеческой это осуществляется каким-то образом.
Вот, послушайте про Елену.
«Елена вместо преданого принесла в Эллион погибель. Лёгкой походкой из ворот вышла, дерзнула на что невозможно дерзнуть и невыносимое вынесла.» Дерзнула на что невозможно дерзнуть, невыносимое вынесло.
Вот в русском языке есть похожее слово, но не такое оно ёмкое: слово «одержимый». Слово «одержимый» передаёт одновременно совмещение двух несовместимых начал, потому что одержимый человек, он энергичный, он самостный, он инициативный, он волевой. Одержимый действует, но при этом он схваченный какой-то чужой волей, которая умеет присоединиться к его человеческой воле и склонить её к преступлению. Так вот, эта враждебная воля, человеку враждебная, в Писании называется «сатан», Достоевский называет «чёрт», а Эсхил называл её «демон нагльства» («фрас»).
Ну, понятно, что в, конечном итоге, одержимость есть безумие.
Значит, мы вот говорим с вами относительно того, какой предмет исследует трагическая поэзия, и следует иметь в виду, что мировоззрение, которое вмещает в себя трагическое чувство жизни, отличается серьезным отношением к смерти. То есть, трагическая поэзия даётся только тому человеку, кто к смерти относится всерьёз, а не так как любимый мной философ Платон. Понимаете, сочинил картину мира, показал, что космос есть образ и подобие Божие, вот именно этими словами: «космос есть образ и подобие Божие», всё это описал великолепно и полностью провалился в антропологии и учил о том, что души перевоплощаются. Там, где мы встречаем учение о перевоплощении душ, естественно не будет никакого трагического чувства. Нет. Человек умирает один раз, и трагедия есть такое богословие, когда в центре всех вопросов находится смертная участь человека.
Человек живёт и умирает единожды, а смерть не есть окончание жизни — вот есть тонкость какая. А смерть есть иное по отношению к жизни, и душа это чует. Вот человек, который серьезно относится к смерти, у него есть это чувство, что смерть есть иное по отношению к жизни. Вот это иное, оно страшит человека особым страхом, который правильно называется «ужас». То есть, живое перед смертью испытывает ужас, и сама жизнь временами является как ужас. А трагедия, вот её высшее служение, трагедия должна провести зрителя через ужас жизни, провести человека через ужас жизни не покалечив его сердца «френ». Понимаете? Представить максимально мыслимый ужас, но так его представить, так пропеть, так проговорить, так представить в стенографии это всё, в движениях, в пластике, таким образом, чтобы человеческое сердце не повредилось.
Так вот, единственная работа по «Преступлению и наказанию», достойная внимания вообще, это статья Аннинского, потому что он сразу ловит мысль Романа. Почему? Я говорил: Аннинский занимался греческой трагедией: он переводил Иврипида, был блестящий знаток языка, был поэт тонкий, и мысль Романа, он просто её видел. Главная мысль Романа, пишет он: «об оправдании жизни». Вот так. То есть, жизнь должна оправдать себя перед лицом небытия, абсурда, смерти, зла и прочее.
Так вот, мысль об оправдании жизни, она не может быть отвлеченной, она не может быть философской. Мысль оправдания жизни, человек отвечает на эту мысль жизнью или самоубийством. Вот так поставил проблему Достоевский. Или ты ответишь на эту мысль смертью, как Свидригайлов, или ты ответишь на неё жизнью, как, в конечном счёте Раскольников. И это называется у Достоевского «мысль разрешить», когда ты ответишь, но полным ответом, когда или жизнь или смерть.
И что ещё видел Достоевский отчётливо, и он построил систему персонажей очень логично? Он видел, что вот эта мысль, она имеет полюсное строение. Она живая, и она распадается как магнит на два полюса. Она имеет внутреннее напряжение и находит своё выражение в том, как каждый человек в этом напряжении себя определяет, к чему он тяготеет, и какое напряжение он вообще способен выдержать. И отношения человеку к жизни испытываются двумя вещами: 1. как он принимает страдание, способен ли он к состраданию и 2. тем, чего он хочет или даже требует.
То есть, дерзание и страдание, вот они сошлись как два значения одного греческого глагола или как в русском слове «одержимый».
То есть, требование и страдание всегда есть в каждом человеке, они сочетаются по-разному в нём. То есть, каждый человек одновременно требующий и страдающий. Так вот, Достоевский знал один полюс этой мысли, потому что он был бунтующий, он был петрашевцем. Никто лучше чем он не понимал, что такое социализм. То есть, он был бунтующий, требовательный, он был настоящий государственный преступник. Вот, и он побывал страдающим на каторге. Вот. То есть, как религиозный мыслитель, Достоевский знал на опыте, что страдание может быть обезбоженным, погибельным, и желание может быть богоборческим, погибельным. А с другой стороны, он знал абсолютную религиозную ценность страдания и желания.
Чем испытывается человек в отношении к Богу Спасителю, сказал Христос. Он сказал две ключевые и очень разные мысли, которые каждый из нас должен сочетать каким-то образом в своей душе: «если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми Крест свой и следуй за Мною». И Христос говорит: блаженны алчущие, жаждущие, требующие правды, ибо они насытятся.
Вот она, религиозная жизнь. Он антиномична, она никаким правилам не подчиняется. Без правил она не может существовать, это понятно. Но в какое правило загонишь ты вот эти две максимы религиозной жизни? Вот оно всё искусство жизни религиозной состоит в том, чтобы удерживать одновременно умение страдать и терпеть — с одной стороны, а с другой стороны требовать и жаждать, алкать Правды.
И вот, таким образом, все персонажи в романе «Преступление и наказание», они делятся на две категории: одни живут всё-таки под знаком требующей мысли, а другие — под знаком страдающей. Ну, требовательные в Романе это Раскольников — герой бунта, это Раскольников, Разумихин, Лужин, Катерина Ивановна, Свидригайлов, Мещанин-свидетель и студент из диалога студента и офицера в первой части Романа. Вот, все по-разному требовательные. Ну, о Раскольникове мы говорили.
Разумихин. «За ним признаёшь», - пишет Аннинский, - «право быть счастливым.» Он готов терпеть, если надо, но заповеди страдания как такового он не формулирует и не собирается его нести. Он может терпеть, но заповеди страдания ему чужда. Он сострадательный человек, сострадательный делом. И, кстати, он заместит Раскольникова в жизни. Когда Раскольников уйдёт на каторгу, он будет родным за сына и за брата. Имя его Димитрий, что значит посвящённый богине плодородия (Диметрии). Он плодовитый человек, человек который требует и делает и достигает и будет счастлив.
Катерина Ивановна. Она живёт так, как буд-то не было грехопадения. Она требует, чтобы люди были счастливы, и требует, чтобы во всём правда была. И даже Соня говорит: она не понимает, что это не может быть так в людях, чтобы всё было правдой.
Требует она. Когда умирает: священника не надо, нет на мне грехов. Бог должен простить. Вот она такая. Имя Екатерина значит «всегда чистая».
Лужин. О Лужине два словечка надо сказать, потому что он совершенно обойдён вниманием, а Достоевский очень тщательно его выписывает, этот персонаж. Он в сфере мысли — комическое отражение Раскольникова, потому что тот забрёл в своём бунтующем мыслительном порыве туда, где его ожидает такая вот карикатура — Лужин. Лужин рад тому, что появилась новая экономическая правда, которая раньше была его личной правдой: возлюби себя одного. Перед нами человек цивилизации. Это такое состояние общества, когда идея Бога умерла в людях.
Да, и Раскольников быстро додумывает теорию Лужина до конца: «если в основе лежит наука и экономическая правда «возлюби себя одного», то доведите до последствия, что вы давеча проповедали, и выйдет, что людей можно резать».
И Аннинский замечает: «выходит, что от Лужина если не до самого Раскольникова, то, во всяком случае до его Наполеона, до мыслишки-то его в сущности рукой подать. Ведь и жертва-то облюбованная Лужиным ещё какая: Лужин и Дунечка, куда уж тут родиным статейка». Вот так обидно до крайности сложилась судьба западного романтического эгоиста. Вот: Байрон, Наполеон, Лужин. Вот Лужин по всему западник, по всей складке, ан русский человек, потому что он человек фантастический, потому что он носитель утопической идеи, и он служит ей так как может, что существует правда экономическа. Я теперь могу делать то, что раньше люди делать стеснялись: возлюбить себя самого.
Сейчас вот так отношения построены, что так жить можно и хорошо. Но дело в том, что утопия... вообще утопия в переводе с греческого это то, что не имеет места. Вот это удивительно, что вот утопия не может существовать, однако существует только если она к чему-то привьётся. И здесь конечно, он не случайно выбрал Дунечку, потому что Дунечка-то настоящая.
Вот, и он строит постоянно... это первый пиарщик. Почитайте, там замечательно, сейчас не буду цитировать эти замечательные тексты, где он всё время строит образ себя самого и всё время его предъявляет людям, потому что он-то дутый, он-то подлый, а всё время хочет выглядеть благородным, хочет выглядеть добродетельным, и у него есть интересное качество: когда он лжёт.. Ну как сказать? Он лжёт, но ложь-то его, а всё своё он любит. Понимаете, и он лжёт, ну нельзя сказать, что бессовестно, а вот с удовольствием. Понимаете, вот сам этот процесс ему нравится.
В свои 45 лет он уже надворный советник, он созрел внутри старого порядка вещей, но в его лице, в лице Лужина утопия. Рвётся к власти, и Достоевский отчетливо показывает, что когда резко меняются экономические отношения, а при Достоевском было именно так — преступление и наказание это 1866 год.. Когда резко меняются общественные отношения, для того, чтобы пробились эти новые отношения, новые люди, необходимо много постоянной лжи, много эффектной позы, много убежденного себялюбия. вот, и так возникает противоречие в объекте — порядочный подлец, Лужин.
То есть, утопист на русской почве, вообще, это конечно деятель перестройки, совершенно очевидно. Утопист на русской почве это чума: один будет людей резать, а другой схватится за экономическую правду, и правым себя почетая дойдёт до высшего аферизма, опять-таки с неизбежной в конце крови. Вот всё это Достоевский предупреждал нас о двух бедах: одна это русская революция — он был её пророком, а вторая это такой вот человек как Лужин. То есть, предупреждал нас Федор Михайлович, что царство новой экономической правды в России будет царством беззакония и наглостью. Вот это его пророчество не услышано до сих пор. Вот требовательные люди в Романе.
Несколько персонажей несут идёю страдания: это убитая Елизавета. Это терпеливица безгласная, беззащитная, бессмысленно убитая, отягощенная чужой похотью, убита беременной. Вот, но от неё осталась Вечная Книга, у Сони от Лизаветы. А Лизавета что значит в переводе на русский язык? Елизавета — покой Божий.
Дальше, жена Свидригайлова — о ней будем говорить.
Мармеладов - это кроткий грешник, он апологет страдания как такового. Его и убили так, раздавили его просто, священника просил — не допросился.
Дунечка. Дунечка это гордая улыбка мученицы. Это Свидригайлов её любит по-своему, замечательно он её расшифровал, гордую улыбку мученицы. На ней он увидел: говорит: «целомудренна ужасно до болезни». То есть, она в Романе невеста, она ничья. Вот от Елизаветы осталась Вечная Книга у Сони, а что у Свидригайлова осталось от Дунечки? Пистолет. Евдокия значит что? Благомысленная. Она благомысленная.
Вот, ну конечно из всех этих вот персонажей вершина айсберга греха это Свидригайлов и его жена. О Свидригайлове мы говорили уже. Вот, мысль об оправдании жизни в нём не найдёт никакого отклика, при этом он мистик, готов к вечности, готов, что вечность будет с пауками и на это не останавливается, он говорит, что так и надо «я бы нарочно так сделал». Он такого порядка не только ожидает, а он где-то даже и хочет.
Жена, Марфа Петровна — крайняя оппозиция характеру мужа. Вот что пишет исследователь: «покупая себе Свидригайлова, Марфа Петровна отлично понимала, кого она покупает. Ею не столько оплачивалось наслаждение или желание властвовать, лелеять, опекать, тешиться, или хотя бы мучить, сколько именно добывалось право жаловаться, то есть по-своему страдать и возбуждать к себе сострадание. Письмо, которое чернило Свидригайлова и несколько ударов хлыста по плечам стали, может быть, интереснейшей страницей в жизни Марфы Петровны. Брать от жизни больше даже, чем можешь переварить, и в то же время казаться мученицей и обездоленной — вот для Марфы Петровны смысл жизни. И призрачное страдание скрестилось у неё с самым грубым наслаждением плоти. Для самого Достоевского Марфа Петровна была символом страдания, в котором нет Бога».
Это муж и жена странного брака, они соучастники смерти один для другого. То есть, Свидригайлов поучаствовал в смерти жены хлыстиком, если не более, мы этого не знаем, но и жизнь Свидригайлова тоже ей принадлежит — Марфе Петровне. Вот, что Анинский пишет: «Ей, Марфе Петровне, и никому больше, у неё ведь и документ есть, а Свидригайлов человек аккуратный и по-своему добросовестный, и умереть ему велел никто другой, как Марфа Петровна (помните, призрак являлся). И в тот самый жаркий день, когда после похорон и возни, являлась ему напомнить, что часы-то завести позабыла. Второй раз Марфа Петровна явилась с колодую карт: не загадать ли вам, Аркадий Иванович на дорогу-то? В третий раз покойница показывала мужу своё платье...». Вот эта деталь покойницкого платья, она стала ясна только в ночь самоубийства Свидригайлова: он был чувствителен к хорошему белью, а тут оказался весь в сыром. Вот так, муж и жена странного брака. Аркадий Иванович на пределе бунта согласен терпеть пакостную вечность... Опять, чувствуете совмещение этих двух моментов полюсных: на пределе бунта терпеть пакостную вечность. А Марфа Петровна добыла себе право пострадать аж до смерти. То есть, в безумии крайний бунт есть предел страдательности, а крайняя страдательность оказывается узурпацией прав и причина гибели для других людей.
Имена мужа и жены: Аркадий в небуквальном переводе это «житель счастливой страны», Марфа — образ заботливой жены из Евангелия. То есть, Аркадий и Марфа Свидригайловы это контроппозиция всякому счастью и всякой святости. Единственно, кто понял религиозный смысл страдания, насколько он труден, этот религиозный смысл, это была Соня, об этом мы говорили. То есть, вот то, что называется «ненасытимое сострадание», это страдание, где Господь рядом с человеком, потому что сам по себе человек не может испытывать этого бесконечного милосердия - человек не способен, но если он с Богом живёт — тогда способен, об этом мы говорили.
Так вот, одна из главных мыслей Эсхила и Достоевского, и в св. Писании это тоже исследовано досканально, что само преступление есть наказание. То есть, источник преступления и воспреемник наказания это сердце «Френ». Как говорится в Писании в Книге Премудрость 11 гл 16 ст: «чем кто согрешает, тем он и наказывается». Как это представлено Эсхилом? Это, понимаете, то, что я вам сейчас сказал, это мысль, отвлечённое знание, а художник должен это предъявить, то есть он должен сделать мысль в образе и образ нам явить.
Арест — сын Анамемнона, убил мать. Виноват без вины, потому что он всеми силами не хотел этого делать, но сделал, он пролил родную кровь и должны явиться Иринии из подземелья. Вот когда хор слышит, что там под землёй они поют, у него кровь желтеет от ужаса. Иринии постепенно-постепенно выходят на поверхность, но они должны предстать перед преступником с тем, чтобы его казнить. Потому что, ну самое страшное преступление совершил: сын убил мать. Так вот, Иринии ничего не убавят и не прибавят к вине преступника. Они несут конец, который сомкнётся с началом. То есть, преступление-наказание должны быть абсолютно тождественны. Вот чтобы это показать, что преступление и наказание тождественно совпадают, для этого являются Иринии.
Вот, так Эсхил описывает, предваряет их казнь, которую они сейчас будут проводить: «преступник от порчи безумного сердца не ведает позора, мрак, какой его уже накрыл».Так вот, преступление Ареста настолько ужасно, что Иринии сами поднялись наверх, и они должны... вообще, в слове «Иринии» древние чувствовали глагол «безумствовать». Видите, какая тема у нас сегодня? Всё к безумию у нас сводится. Вот они должны наслать безумие, мучительное безумие на преступника, однако эта задача очень тонкая: надо так обезумить преступника, чтобы не исчез субъект мучения, потому что для преступника совсем обезумить, утратить своё «я» было бы... было бы облегчением муки, понимаете? Субъект должен остаться.
Как же Иринии это будут делать. Арест понимает, что от растерзания его может удержать только святыня. Он припал в Афинах к кумиру Афины Паллады. Вот, Иринии не могут его утащить от него, насилие они применить к нему не могут. Вот, они даже не могут к нему прикоснуться, пока он находится под защитой святыни. Тогда они казнят убийцу своей музой. Это только греки могли такое сочинить! Мусическая казнь сейчас начнётся. Они начнут так петь, что он будет сходить с ума. Интересно, а что с публикой происходило, как вы думаете? Вы представляете, что делает Эсхил! Это какую музыкальность надо иметь, какое дерзновение, чтобы заставить музы казнить и безумить.
И звук их песни и ритм их пляски, они направлены точно в центр, это сердце «френ», поэтому они поют такой гимн, который производит, как написано, порчу сердца. Это гимн цепенящий вяжущий сердце. Вот, в начале иринии поют по-разинь, послушайте:
«Нам надлежит тебе воздать и от живого высосать из членов то, что в них есть алое, густое, и от тебя я накормлюсь напитком, негодным для питья» (кровь будут пить) «живого иссушив тебя вниз отведу, возмездие получишь за беду, убийство матери». Беда и вина — одно слово в греческом языке, можете себе представить? «... Аид великий, судия для смертных, он под землёй всё наблюдает и записывает сердцем (у Аида тоже есть сердце) на дощечках памяти. Ты от богов пренебрегаемый — погиб. Разучишься где в сердце (френ) радость находить снедь демонов без крови тень. Не отвечаешь? На слова плюешь мои? Откормлен в жертву мне. Меня ты угостишь живой, а не у алтаря заколотый. Вот, слушай...». Это всё было вступление, это они ему объясняют. Какая музычка сейчас пойдёт! «гимн слушай, цепенящий, вяжущий. Эйге, заводи хоровод, если уж решено явной сделать смертно ужасную музу, возникаем каратели крови мы и убийце себя наконец предъявляем.». Самообнаружение ириний и их музыки ожидают герои и зрители трагедии тоже. Песнь ириний: «на того, кто в жертву дан, эта песнь помешательство, порча сердца, сдвиг ума, гимн ириний сердце цепенящей вяжущей безлирный смертным сухота». Ужас.
Значит, помешательство, это я вам рассказывал «паракопа», сдвиг ума — это то, что называется «свихнуться». Гимн безлирный — это надо знать немножко греческую музыку, представлять, что вот лира, она, собственно, даёт возможность звучать слову, поэтому духовая музыка считалась опасной, а исконно греческой была внятная музыка струнная в сопровождении голоса. Значит, музыка, которую не может сопровождать лира, даже не музыка, простите, гимн. Гимн, это всё-таки слова какие-то говорятся. Так вот, гимн, который не может сопровождать лира, это невозможная вещь. В другом месте трагедии так и сказано: «напев непеваемый». Вот напев, но непеваемый - «Номос аномос». Как это представить? А в этом-то искусство трагика, что это представить, напев непеваемый (номос аномос) безлирный гимн. Смертным сухота. Ну чисто евангельский образ: сухота это безжизненность, бескровность при сохранении бытия в преисподней, отсюда: «когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам ища покоя и не находит..». Образ грешника — безводные облака, носимые ветром. Это из послания ап. Иуды.
Вот «смертным сухота». Вот таким вот образом они его казнят. Там ещё и пляска будет, я просто не буду читать это, в своё время, надеюсь, отдельно будем...
Вот так вот, значит, музой своей, искусством, они этого несчастного Ареста казнят. И вот задача ириний ещё, понимаете, в чём состоит? Они должны добраться до того места в душе, где сознательное соединяется с бессознательным. Это очень тонкая вещь, потому что человек, пока живёт, имеет сердце «френ», а когда умирает, он уже не действует сердцем «френ», но в нём сохраняется «фронема». Тот же корень, понимаете? Сердца френ в нём нет, а «фронема» - бессмертно. То есть, вот это значит есть такой уровень, где соединяется сознательная и бессознательная жизнь человека. И в этом ключе становится понятно, почему Эсхил и Достоевский такое значение уделяют тому, что такое сон.
Во сне сохраняется деятельность сердца «френ», и не только сохраняется, но оно обретает новую пронзительность, проницательность, прозорливость. Как пишет Эсхил: «сознание спящее очами блещет, днём доля смертных быть непрозорливыми». Вот, а Эсхил, он устраивает вот такую сцену. Дело в том, что чтобы дать Аресту убежать, Аполлон усыпил Ириний. Вот они на сцене спящие представлены, и иринии видят сон. И Эсхил убитую Клетемнестру во сне к ириниям приводит. Он дал нам посмотреть сон ириний! Ну не знаю, вот вы себе представляете, вот скажем был роща, посвященная ириниям [ивминид], так вот, когда человек нормальный, понимающий вообще жизнь, когда он идёт, он даже не смотрит в ту сторону — так их боялись. Даже не смотрели туда, где они живут в своей священной этой роще. А тут нам Эсхил даёт увидеть сон ириний, когда приходит Клетемнестра и их будит, а они мычат, потому что они не могут стряхнуть сон. А они мычат, потом вопят. В них происходит медленный, мучительный процесс пробуждения.
Ну, сны в Романе у Достоевского, вы помните, сон о забитой насмерть лошади, когда он (Раскольников) увидел этот сон, он увидел себя, на самом деле, что он сострадательный человек. Когда он себя таким увидел, он умилился, заплакал и к Богу воззвал, а после убил. Почему? Потому что сон только осветил картину убийства. Сон освещает и пророчит, но ничего не велит и ничего не решает. Воля и решимость Раскольникова остались при нём.
Свидригайлов в ночь перед самоубийством видит сон. Никто не помнит, какой он сон видит? Ну, послушайте. Мышь бегает по его телу как по мертвому, то есть она не боится, устраивается за пазухой: для мыши, для её животной интуиции Свидригайлова уже нет, и Свидригайлов просыпается, но просыпается в следующий сон. То есть, ему как бы даётся по ступеням сойти вниз, куда раньше его сознание не достигало. В этом сложном просыпании он уселся на краю постели (это он спит), и решился больше не спать, а на самом деле он спит, - он ни о чём не думал, да и не хотел думать. Ему снится светлый, тёплый, почти жаркий день, праздничный Троицын день, как на Троицу в праздник полноты жизни храмы убираются зеленью, полы их устилаются травой, так и в доме всюду цветы, букеты, зелень, а посреди зала на столах стоял гроб, он был обшит белым, в гробе лежала девочка в белом тюлевом платье. Свидригайлов знал эту девочку, ну это та, над кем он когда-то надругался. Эта девочка была самоубийцей. Свидригайлов очнулся. Это было его второе пробуждение в следующий сон. Он выходит в коридор, и вдруг в тёмном углу между шкафом и дверью находит девочку лет пяти, не более, в измокшем как поломойная тряпка платьишке, нелюбимый ребёнок, сбежавший от матери. Он относит её к себе в номер, чтобы согреть, разувает, раздевает в постель, закутывает в одеяло. Девочка согрелась и уснула. Краска уже разлилась по её бледным щёчкам, но странно: это был точно румянец от вина, точно как будто ей дали выпить целый стакан. Её ресницы как бы приподнимаются, и из-под них выглядывает лукавый, острый, какой-то не детский подмигивающий глазок, её губки раздвигаются в улыбку. Это уже смех, явный смех, что-то нахальное, вызывающее светится в этом совсем не детском лице, это разврат. Это лицо Камелии, нахальное лицо продажной Камелии из француженок. Вот уже совсем, не таясь, открываются оба глаза. Они обводят его огненным и бесстыдным взглядом, они зовут его, смеются. Что-то бесконечно безобразное и оскорбительное было в этом смехе, в этих глазах, во всей этой мерзости в лице ребёнка. Как? Пятилетняя?, - прошептал в настоящем ужасе Свидригайлов (дошло), - это что ж это такое! А, проклятая, вскричал в ужасе Свидригайлов занося над ней руку, но в эту минуту проснулся...
И дальше он выходит и всё, что мы с вами читали — кончает с собой.
Он кончил с собой. В этот же день, но уже вечером, часу в седьмом, Раскольников подходил к квартире матери и сестры своей. Костюм его был ужасен. Всё грязное, пробывшее всю ночь под дождём, изорванное, истрёпанное, лицо его было почти обезображено от усталости, непогоды, физического утомления, и чуть не суточной борьбы с самим собою. Всю эту ночь пробыл он один Бог знает где, но по крайней мере он решился.
Всё, он идёт в полицейский участок почему-то. Теперь, в каких он мыслях.
«Поздно, пора. Я сейчас иду предавать себя. Но я не знаю для чего я иду предавать себя. Преступление? Какое преступление!, - вскричал он вдруг в каком-то внезапном бешенстве, - то, что я убил гадкую, зловредную вошь, старушенку, процентщицу, никому не нужную, которую убить сорок грехов простят, и это преступление? Я сам хотел добра людям..»
И так дальше, и так дальше. Это не преступление, это неловкость. Вот. И это убеждение будет сохраняться у Раскольникова на каторге больше полутора лет. То есть, совесть и сознание совершенно согласны в нём. Совесть его молчит, а сознание его лжёт. Убеждения и сама преступная мысль остаются прежними. И при всём этом он идёт предавать себя в полицейский участок.
«...испытания? К чему они? Лучше ли я буду сознавать тогда, раздавленный муками, идиотством, в старческом бессилии после двадцатилетней каторги, чем теперь сознаю, и к чему мне тогда и жить?»
Вот я считаю, это открытие Достоевского, что он первый, единственный, абсолютно смело показал, что сознание губительно, сознание есть болезнь. Вот послушайте, как он об этом пишет. «Строго говоря, чем менее осознаёт человек, тем он полнее живёт и чувствует жизнь. Люди, не искалечившиеся мыслью, не могут без смеха смотреть, как сознание хотят им выдать за жизнь. Сознание — болезнь. Не от сознания происходят болезни, что ясно как аксиома, но само сознание — болезнь».
У Эсхила в 1й трагедии, перед тем как будет убит Агамемнон, в покоях дворца хор предчувствует беду, к тому же он с Кассандрой поговорил, а Кассандре никто не верит, и он не мог поверить Кассандрце, не мог услышать от неё её пророчество истрактовать, но его хор одолевают самые страшные предчувствия. Вот, и на это грядцщее событие хор откликнулся всеми своими сердцами. Это я пересказываю, чтобы было понятно. Сердце «кардиа» обложено ужасом, душа «тюмос» отчаялась и лишилась надежды, сердце «кеар» закружено тревогами, а сердце «френ» лишилось отваги, обескуражено и разжено. Вот в этом состоянии дееспосообной остаётся та часть души, которая располагается под грудью. Это утроба, это брюшина, чревеса, это спланхна. И так и говорится: «утроба не обманывается отнюдь». То есть, утроба (спланхна) может сохранить сердце «френ» от безумия и преступления. То есть, сердце «френ» не есть последняя глубина сердца. Умное сердце не есть самое глубокое. Вот на тот случай, когда наше умное сердце не может перенести злодейства и ужас жизни, человеку дана утроба. Это жизненная опора за пределами сознательного и бессознательного. Вот, и Эсхил предельно близко подошёл к понятию «благоутробие», но это уже понятия христианской веры.
Утроба, живот, жизнь. Есть такое начало в человеке и в мироздании, такое начало есть. В человеке и в мироздании. Почему утроба есть самое надёжное и глубокое опорное начало в человеке, объяснил Христос. Когда Он воплотился, Он принял всего человека вплоть до утробы. Явилась Божья к нам бесконечная милость, которая называется «бездна благоутробия». Одно из имён Божьих — жизнь.
Так вот, Достоевский — исследователь того, что такое начало жизни в человеке. Он показывает это очень убедительно, что сознание и совесть человека бездействуют, он полностью заблуждён, а жизнь в нём работает. И вопреки своему сознанию, он идёт и сознаётся в преступлении. Так вот, Достоевский противопоставлял сознание и жизнь, и считал, что сознание есть болезнь, и эту мысль он перекладывал на свои воззрения на общество. Он выделял три состояния в человеческих обществах: патриархальность, цивилизация и христианство. Сознание, как болезнь проявляется именно в цивилизации. Вот послушайте:
«В патриархальных обществах человек живёт непосредственно. Затем наступает время переходное, то есть цивилизация. Цивилизация есть время переходное, наступает феномен, новый факт, которого никому не миновать, это развитие личного сознания и отрицание непосредственных идей и законов, авторитетных, патриархальных законов масс. Человек как личность всегда в этом состоянии своего общегенетического роста становится во враждебное отрицательное отношение к авторитетному закону масс и всех, терял поэтому всегда веру в Бога. Тем кончались всякие цивилизации. В Европе, например, где развитие цивилизации дошло до крайних пределов (это 150 лет назад написано, уже тогда ему были совершенно очевидны эти вещи, он просто видел) то есть, до крайних пределов развития лица, вера в Бога в личностях пала». Так просто и ясно. Ничего не доказывает никому, он просто видит и говорит: в Европе вера в Бога в личностях пала.
«...это состояние, то есть распадение масс на личности, иначе — цивилизация, есть состояние болезненное, потеря живой идеи о Боге тому свидетельствует. Второе свидетельство, что это есть болезнь, есть то, что человек в этом состоянии чувствует себя плохо, тоскует, теряет источник живой жизни, и всё сознаёт. Цивилизация вырабатывает в человеке только многосторонность ощущений и решительно ничего более». Чисто библейский взгляд. Вот эта вот идея прогресса, которую постоянно нам внедряют в наше сознание, понимаете, она здесь просто, я считаю, побеждена, вот таким простым ходом: «цивилизация вырабатывает в человеке только многосторонность ощущений и решительно ничего более. А через развитие этой многосторонности, человек ещё пожалуй дойдёт до того, что отыщет в крови наслаждение. По крайней мере, от цивилизации человек стал если не более кровожаден, то уж наверное хуже, гаже кровожаден чем был».
Вот убийца — Раскольников — из тех, кто стал хуже кровожаден чем предже.
Если человек захвачен сознанием, он болен, и в случае с Раскольниковым, он — преступник.
Ну, цивилизация, по Достоевскому, есть состояние или прямо ведущее к погибели, или переходное. И Достоевский склонялся к мысли, что всё-таки это состояние переходное. О цивилизации он пишет: «если бы не указано было человеку в этом его состоянии цели, мне кажется он бы с ума сошёл всем человечеством». Указал Христос. Возможно возвращение в непосредственность, считал Достоевский: «Возможно возвращение в непосредственность и в массу, но это возвращение свободное, и даже не по воле и не по разуму, не по сознанию, а по непосредственно ужасно сильному, непобедимому ощущению, что это ужасно хорошо». То есть, библейской формулы «это хорошо» Достоевский, трагический писатель, вставляет «ужасно» (это ужасно хорошо).
И что герой Романа? Вот он на наших глазах и осуществляет этот прееход, осуществляет это возвращение в непосредственность. Он слушает свою жизнь, жизнь его руководит.
Вот, что Достоевский противопоставляет болезни сознания, и как он это называет? Он называет это просто «жизнь». То есть, в Раскольникове боролись сознание и жизнь.
Путь Раскольникова в участок описан тем же приёмом, что путь Свидригайлова к самоубийству — через массу деталей, каждое из которых имеет какое-то значение, все вместе они сцепляются в какое-то осмысленное целое друг с другом.
«На Сенной в толпе безобразничал пьяный. Раскольников посмотрел — похохотал и забыл. Одно ощущение овладело им сразу, захватило его всего с телом и мыслью: целуй землю. Он так и ринулся в возможность этого цельного, нового, полного ощущения. Всё разом в нём размягчилось, и хлынули слёзы. Как стоял — так и упал он на землю. Он встал на колени среди площади, поклонился до земли и поцеловал эту грязную землю с наслаждением и счастьем.»
Вот эту целостность, когда тело и мысль, личность и история, время и вечность, вдруг сходятся, Достоевский называл «почва» - органическое начало жизни. Достоевский был почвенник. Очень жаль, что это слово, оно может быть, не совсем благозвучное что ли, вот оно не привилось. А слово - хорошее, оно многое объясняет. Мы — почвенники, писал Достоевский в 65 году за год до Романа, ...«потому что верим, что ничто на свете не происходит отвлечённым, вне настоящей исторической жизни и скачками. Мы верим, что наш, собственно наш, русский почвенный идеал несравненно выше европейского, что он только сильнее разовьется от соприкосновения и сравнения с европейским, но что он-то и возродит всё человечество.»
То есть, земля в романах Достоевского станет собирательным символом, и романе «Бесы» юродиевая девушка говорит, что Пресвятая Богородица ближе других стоящая к Троице, к Богу-Слову, она есть мать сыра земля. Вот чем Достоевский отличается от многих наших писателей, он глубоко чувствовал правду и освященность земной жизни человека, и он за неё боролся. Понимаете, меня поразило в своё время, когда я прочитал его настоятельное требование: читайте газеты. То есть, христиане нам говорят: не смотри телевизор, а Достоевский сказал: смотрите телевизор и вникайте. Смотрите, что происходит в этой жизни, за которую нужно бороться, за эту жизнь.
Вот. Поцеловал землю Раскольников. «Это он в Иерусалим идёт. Столичный город Санкт-Петербург и его грунт лобызает, - прибавил какой-то пьяненький из мещан». То есть, пьяненький-то всё увидел правильно, что он в Иерусалим идёт. Вот, если говорить о Петербурге Достоевского, надо иметь в виду, что этот город стоит на островах, не вполне на земле, и на островах временами потопляемых. Раскольников прощается с этим городом, он действительно уходит из Петербурга, целует его землю. В эти 40 часов последние сознание для Раскольникова было смерть, а символом смерти была вода, вода Потопа, над которой он стоял на мосту, стоял и смотрел в воду, в которой мог видеть своё отражение, как отражение своего больного сознания.
Вот, в Раскольникове побеждала Жизнь, и земля для него стала жизнь, а вода — смерть. Вот когда он землю поцеловал, он телом и мыслью ринулся в возможность вот этого цельного, полного ощущения жизни. В участок Раскольников хотел войти человеком - курсив Достоевского. Это последнее, что он он себе требует — войти человеком. Но ничего не выходит, потому что его встречает поручик Порох, перед Раскольниковым начинает извиняться. Вот, то есть Поручик встречает Раскольникова смешной, комичной, возбуждённой речью, исполненной почтению к литературе и художественности. Что говорит Порох, и как эти слова слышит Раскольников, вот он пришёл сознаваться, он донёс наконец своё признание до этого поручика, а поручик ему говорит: «да кто же из литераторов и учёных первоначально не делал оригинальных шагов?» О нигилистках: «Жажда к просвещению неумеренная, но ведь просветился и довольно! Зачем злоупотреблять?».
То есть, смешно говорит офицер, а в каждом слове для студента Раскольникова - двойной смысл. Смотрите, последние собеседники Свидригайлова и Раскольникова — комичны. Это маленький Ахилес, помните? И вежливый Порох. И Раскольникову нужно было, и как это было трудно, вот через этот комизм ещё, нужно было переступить: «Это я убил тогда старуху чиновницу и сестру её Елизавету топором и ограбил».
Конец последней 6й части Романа. Вот так началось совлечение каиновой печати. Произошло это вопреки сознанию, и это совсем не покаяние, - это наказание. А смысл наказания преступнику совершенно не ясен. Смысл наказания откроется только через страдание. Мало решиться пострадать. Пострадать надо.
Всё, 6я часть закончена, Эпилог будем разбирать в следующий раз.
Вопросы, пожалуйста.
****
- Вы обмолвились, что ужас- начало жизнеутверждающее в эллинской мифологии, героическом эпосе.
- Совершенно верно. Совсем немножко мы с вами поговорим когда-нибудь о Гомере, чуть-чуть, потому что всё это на диске есть, вот, но вот наставник на то, что ужас есть начало жизнеутверждающее это Гомер, Гомер и трагедия.
- … и вы же говорите, что живое перед смертью испытывает ужас. Как это совместить?
- Так в этом-то и состоит искусство трагедии, понимаете? Что ужас надо предъявить и провести человека по этому пути. Почему трагедия — самое сложное из искусств? Почему она так редко встречается? Потому что это действительно трудно. Вот чем интересны Эсхил и Софокл? Они выкапывают этот ужас. Они не только что его не комуфлируют, они его в самых крупных, ярких формах предъявляют. Если человек через это прошёл, то он укрепился.
Так, интересный вопрос. Не знаю, отвечать ли?
- Есть ли что-нибудь общее между Агамемноном, когда он должен пожелать принести дочь в жертву и человеком, который должен возлюбить Бога всем сердцем своим и ближнего своего?
- Ну, общего-то ничего нет, кроме одного: человеку преступнику — убийце, и человеку святой жизни дано хотеть невозможного. Вот это общее есть у Агамемнона и у человека, который желает возлюбить Бога. Это есть. Понимаете, вот в чём в двух словах суть жизни христианина: хотеть невозможного. Вот если в тебе этого нет, то где твоя религия тогда? Это значит, часто приходится видеть вместо религиозности психотерапию. То есть, приходит человек в храм, в храме красиво поют, чинно стоят. То есть, какое-то время душа человека успокаивается, ему хорошо. Он ходит каждую недельку, всё. У него духовничок есть. Так, тихонечко человек и... И он считает, что он живёт религиозной жизнью. Скажи ему, ну Евангелие-то вообще для кого написано? Когда всё это там вот выворочено, предъявлено. Так что есть между Агамемноном святым человеком общего это хотеть невозможного.
- А действовал бы рок, если бы Агамемнон выбрал своё, а не общее?
- Я думал над этим вопросом. И у меня ответа нет. Дело в том, что почему именно Агамемнону было дано такое страшное испытание? Дело в том, что Герой имеет двойственную природу. Герой это человек, способный к самому решительному самоотрицанию. И с другой стороны, герой в своём неистовстве, он переходит все пределы и способен на самые страшные преступления.
Так вот, когда Ахейцы отправлялись под Трою, было знамение, как они поступят с этим городом. Слетели два орла и расклевали брюхо беременной зайчихи на глазах у всего народа. Терзание не рождённого плода есть в античности символ самой жестокой жестокости. Спрашивается, причём здесь орлы, причём здесь эта зайчиха? Истолковали: вот так вы поступите с Троей. Вы великие дела совершите, потому что это бойцы поехали, настоящие. Но когда вы возьмёте город, вы поступите вот так мерзко с ними.
Так вот эта вот героическая, совокупная вина всего героического рода должна была явиться на одном человеке, это называется царская вина. Царь несёт грех всего народа, рода героев тащит. Это же не своего народа, а всего героического рода. На нём она должна была явиться. Вот когда ему вот эта вот ситуация была дана, он произвёл то, что соответствует героической душе — это самоотрицание и переход к злому дело, переход через все пределы. Герой это кто? У кого пределов нет. Вот тот — герой. И поэтому, они злодейств столько совершили. А с другой стороны, без героического начала народ в истории не живёт. Вот такая вот антиномичность, понимаете. Поэтому действовал промысел, в промысле было открыто, что Агамемнон примет это решение, он покажет всему народу и сам через это пройдёт, что он герой. И как только он проявил это вполне, ну потому что зарезать дочь... человеческое жертвоприношение, да ещё родного человека, да ещё девочки! Какой ужас! Но когда он это осуществил, начал действовать рок над его домом.
- Царская вина и отцовская вина, они тождественны?
- Нет. Царь отвечает за весь народ.
- А отец отвечает за своего?
- Понимаете, вот то, что разработаны понятия, я вам их докладываю. Там нет понятия отцовская вина, - есть понятие царская вина, есть понятие царский грех. Это, скажем, грех Париса, когда вот за царский грех должна ответить Троя вся, а за вину всех героев, в том числе и троянских должен ответить один человек, на нём это всё должно проявиться.
- Ну я ожидал этого вопроса. Всё-таки, понимаете, у нас три великих из величайших завершителя золотого века литературы: это Толстой, Достоевский и Чехов. Почему я так подробно останавливаюсь на Достоевском, почему в каком-то пренебрежении у меня Толстой и Чехов? Потому что Достоевский обладал пророческим сознанием, потому что Достоевский сегодня актуален, Толстой — нет и Чехов — нет. А Достоевский просто актуален, потому что он оружие нам выковал и передал. Имеет смысл вникать в его странные образы, его странные рассуждения. Имеет смысл какое-то время пожить вместе с ним. И к тому же посмотрите динамику развития творчества. Последние его работы Достоевского, это уже вообще за пределами, это вершины такие, куда никто не достигал, и посмотрите последние работы Толстого. Вот роман Воскресение. Но ведь некоторые вещи читать невозможно. То есть, глумится человек над таинствами, понимаете? Опять-таки, никакого осуждения у меня по отношению к нему нет, потому что никто такого груза, как Толстой на себе не нёс, вот ему это было дано. Но в то же время, мы видим, что к концу его жизни, его проницательность иссякает, духовная мощь его покидает.
Что касается Чехова, возьмите последний его рассказ. Называется повесть «невеста». Написана великолепно, но если я знаю, что это последний рассказ человека, и что я там нахожу? Неопределённость, мечтательность, уходчивость. Вот это заметил, по-моему Солженицин, когда он говорит: мечтают какие будут люди через 100-200 лет. Да через 30 лет будут пыточные следствия в России, понимаете, будут канцлагеря. А какая будет прекрасная жизнь. Понимаете, вот кому что дано. Вот Достоевскому было дано пророческое видение современности. Ну как, я больше не могу никак сказать.
- Судя по тому, куда вы ведёте дело, Достоевский должен был обладать пророческим сознанием. Он обращался к людям, которые его не понимали. Думаете ли Вы, что он чувствовал себя человека совершенно одиноким?
- Вот абсолютно точно — нет. Во-первых, он был гений. А у гениев есть одно свойство: они, понимаете, гений чувствует, что он не один, он чувствует, что в мире есть вдохновение. При помощи вдохновения он работает. Поэтому, если он не совсем глупый человек, а гении бывают глупцами, тоже, односторонними были людьми, вот. Он понимает, что гордиться-то ему нечего особо, потому что не его усилиями, не его трудами совершаются вот такие вещи, достойные нашего внимания. Почему человек чувствует себя одиноким? Потому что он говорит: я молодец, а вот они — не молодцы. Вот Достоевский не чувствовал, что он молодец. Понимаете, если в нём было пророческое сознание, то понимаете... То, что называется творческая интеллигенция, часто это люди, которые себя лилеют, лилеют своё одиночество, а пророки они нарываются, пророк только тем и занят, что когда же наконец его придут и убьют? Понимаете, Достоевский, конечно он смерти не искал, да и неоткуда было ей взяться — всё понятно, но вёл он себя именно так: он нарывался всё время, он всё время обострял ситуацию, он не позволял ни одной мысли не доразвить её до абсурда довести. Нет, он не был, конечно, одиноким человеком, к тому же он был верующим человеком, понимаете? Он точно был верующим человеком. Я почему знаю? Потому что он совершал поступки. Вот Достоевский был из людей, которые совершают поступки. Вот мы говорим: вера. Вот сказать вера и поступок — одно и то же. Человек, у которого есть вера, и который не делает, автоматически не делает поступков — там веры вообще никакой нет. А вот сейчас поступков мало делают люди, в храмы — ходят, а поступков — не делают.
- ...
- Ну да, я говорил, что три источника, из которых человек современный может черпать духовные сокровища: это св. Писание, древнегреческая трагедия, я бы сказал эпос, трагедия и миф. Священное Писание, миф-эпос-трагедия, и Достоевский — русская классическая литература. Первое, имеется ли здесь приоритет одного источника по отношению к другому, какова иерархия. У двуглавого орла какая глава важнее? Правая или левая? Откуда смотреть? А почему она никак не отмечена, если она главная? Вот как ответить? Смотрите, вот люди, которые сочиняли идею церковно-государственной симфонии, они наверное думали об этом тоже, и конечно мне бы проще было бы сказать: конечно св. Писание важнее, потому что откуда я беру категории для того, чтобы рассуждать о современной жизни? Посмотрите, не у Эсхила я их беру, не у Достоевского. Я их беру из св. Писания. Казалось бы, св. Писание важнее, однако опыт предков говорит: не надо давать приоритет, должны обязательно эти два начало идти вместе. Вот я считаю, что образование, настоящее образование может быть только таким. Почему? Потому что светская культура, особенно литература, она что даёт? Там нет нравоучений. Там есть нравственность, но нет нравоучений, понимаете? То есть, это бесценный совершенно, особенно русская.
- Существуют ли ещё какие-нибудь источники?
- Нет. Не нашёл. Понимаете, я очень китайскую философию люблю. Но для того, чтобы понять что творится, и как мне себя вести, она вот не помогает мне — Конфуций и Лао Цзи не помогает. Я очень Платона люблю, очень, понимаете, и читал, мучился с ним, всё. Но не помогает он мне жить. Вот я очень люблю немецкую классическую философию и несколько лет занимался этим. Мне сейчас даже странно, чем я занимался, у меня сейчас совсем другие мысли, хотя продолжаю понимать и любить это движение. Понимаете как? Вот оказывается, вот есть вещи, которые во времени они вдруг почему-то возникают, и дают человеку твёрдую опору и пищу для ума. Вот я нашёл только этих три. Но зато уж я за них держусь, они мне интересны, я чувствую, что я там многому могу учиться.
- Ну вот тут такой вопрос...
- Ладно, отвечу. Смотрел ли я по телевизору «суд истории», какое у меня к этому отношение. Значит вот, смотрите, представьте себе, я беру порцию пищи какой-то, тарелку хорошей пищи, питательной, хорошей, и беру такую же порцию пищи отравленной. Я не говорю яд — нет, просто отравленной пищи. И я потребляю это и это. Скажите, я буду здоровее от такого приёма пищи? Нет. Я или заболею или отравлюсь и умру. Понимаете, вот ну хороший человек Сергей, но вот иногда он говорит то же, то, что я — один в один, но он человек не религиозный, он гуманист. Он очень хороший, но он гуманист. Он никак не может понять: с каином не надо разговаривать. Больше того, если у тебя журналист, начинает брать интервью — не давай без подготовки. Понимаете, чтобы с этими людьми разговаривать и отвечать на вопросы, нужна отдельная подготовка на уровне, там, я не знаю, майора внутренних войск, или мастера спорта по слалому. Подготовленным должен быть человек. Когда выступает Михалков, я за него не боюсь, потому что он публичный человек: он любого отошьёт, отбреет, понимаете, он подготовленный человек. Это если у тебя берут интервью. А тут возникает, понимаете, такая фигура, ну лжецы и ещё фигура судьи, который либерал — не судит, он не судит, он только своё последнее мнение высказывает, когда ему уже никто не может возразить. Понимаете, и конечно, когда, ну это просто было ужасно, когда Млечин начал заступаться за Николая II, а Кургинян объяснял в который раз ошибки власти, которые были в 20 веке, в начале. То есть, они просто поменялись даже местами. О чём это говорит? Он не религиозный человек, он — гуманист. Он образованный, интересный человек, в нём чувствуется режиссёр, чувствуется любовь к литературе, ко всем этим вещам, но если он в этой ситуации находится и не может от неё отстать. Простая вещь: с Каином разговаривать не надо.
Эпилог. Наконец-то мы дошли до него. Эпилог романа Преступление и Наказание.
В наказании убийцы — Раскольникова доминирующей была тема каиновой печати. Раскольникова наказывает не государственная власть, не муки совести, а двузначная печать Каина. То есть, Раскольников совершенно охранён от преследования и отлучён от общества людей, одинок. Существенные различия между первым убийцей в св. Истории и убийцей Раскольниковым в том, что Каин подвергся проклятию и каинова печать была дана ему как знак проклятия и как защита. Каинова печать на Раскольникове дана ему в наказание. Это не знак проклятия, покаяние для Каина невозможно, для Раскольникова оно предстоит: об этом Роман. Для него каинова печать это наказ, наказание, наказ нечто понять, пережить.
Когда Раскольников сознался в убийстве, он принял наказание. Однако это произошло вопреки совести. Вопреки совести! Принял наказание, вот с этого мы начали, принял наказание вопреки совести и вопреки сознанию. Он исследовал свою совесть и нашёл, что она совершенно спокойна. Теорию свою он считал верной. Обеждения Раскольникова и даже преступная мысль оставались при нём прежними. И со всем этим вопреки своему сознанию, которое, если помните, по Достоевскому, есть болезнь, вопреки своему сознанию Раскольников сознался в преступлении и принял наказание. И абсурдность такого положения требует разрешения.
Открывается самостоятельная часть Романа, которая называется Эпилог. Это именно дополнительная часть Романа, потому что преступление получило своё наказание — роман закончен в своей основной части. Эпилог говорит о совести, вот только откуда начинается тема совести! Когда роман закончен в своей основной части.
Эпилог говорит о совести и о покаянии. Вот такая стройная картина. Основная часть Романа это преступление и наказание, а эпилог это совесть и покаяние.
Мы воспринимаем слово совесть, как исконно русское слово, и это верно в одном отношении: и ни в каком общественном слое, и в целом, как народ, мы не можем без него обойтись. Однако само слово совесть принадлежит к числу переводных слов, оно состоит из приставки русского языка и из корня, который есть в русском языке, однако это слово переводное, оно заимствовано из другого языка. Вот такую тонкость пронзительную мог заметить только филолог-классик, который чувствителен к словам. Имя этого человека Фаддеей Францевич Зелинский. Это единственный из филологов-классиков, а их много вообще-то, каковым мы признаём своим учителем. То есть, мы продолжаем то дело, которое делал Фаддей Францевич Зелинский. Так вот, что он пишет по поводу слова «совесть»:
«Весть соотносится с глаголом «ведать»(знать), совесть — с глаголом со-ведать. У нас такого слова или оборота нет. Мы говорим: я не знаю греха за собой, а не с собой. Как же у нас появилось это слово? Чисто книжным путём посредством перевода греческого «сюн эйдесис» латинское «консиенс», которое не раз встречается в Новом Завете. Сюн эйдесис чисто греческое и слово и понятие. По-гречески действительно говорят: «сюн ойда эмауто какон ти пойесай» - я знаю вместе с собою совершающим дурное деяние. Я знаю не за собой грех, я знаю вместе с собой какой-то грех или что-то дурное, что я сотворил. Это значит вот что: ты совершил дурное деяние со всеми предосторожностями, втайне от всех людей, и даже, может быть, от богов, и тем не менее есть некто (вот она мысль что совесть), знающий это деяние вместе с тобой, и этот некто и ты сам, как божественное начало твоей души, и кто-то ещё. То есть, душа человека» - это я всё цитирую его, - «двоится. Одна часть земная оскверняет себя грехом, а другая, божественная часть души, становится свидетельницей и судьёй первой. Это вторая часть, которая ведает вместе с нами ведает с нами. Вместе с нами это и есть наша совесть».
То есть, мало принять наказание для героя Романа, это только залог чего-то. Мало принять наказание, нужно идти дальше по пути спасения. Когда Раскольников сознался в преступлении, он не знал за собой никакого преступления. Напротив, он сознавал, что он прав. Тем более, в его душе нет никого, кто вместе бы с ним (нет свидетеля) ведал о том, что его преступление было преступлением. Это и значит, что сознание лжёт, совесть молчит, а жизнь побеждает. Побеждает что? Какая часть души? Как она по-гречески называется в переводе на русский язык, которое глубже чем сердце «френ»? Утроба. По-русски «жизнь», а по-славянски — живот. Смотрите, вот в славянском языке есть это знание, которое отразилось в греческом. Жизнь есть живот, есть утроба.
Вот в Раскольникове сознание было пересилено тем началом, которое Достоевский назвал безличным, чисто по- античному, безличным словом «жизнь». Слово жизнь — безличное начало, не предполагает за собой ничего. То есть, принять наказание для Раскольникова было действие отнюдь не выбора или свободного решения: это было действие на уровне утробы, но только перед лицом самоубийства, а иначе ему утроба ничего не говорила. А вот когда он своему животу, жизни, утробе сказал: «вот сейчас я тебя убью», только тогда утроба сказала «нет». Оказывается в нём было вот это, что сказало «нет» и заставило идти по пути наказания.
Так вот, движущее начало, вот движущее, мудрое начало, глубокое начало «жизнь» имеет личный источник. Вот что такое совесть.
То есть, когда жизнь в нас обнаруживает, что она имеет личный источник, там и является совесть. Однако, там где совесть молчит, жизнь ощущается началом безличным, внешним и даже как бессмысленная, внешняя и страшная необходимость. Так ощущал это Раскольников.
То есть, жизнь пересилила сознание. Для покаяния этого совершенно не достаточно. Раскольников принял страдание полтора года на каторге, самые трудные первые месяцы, как знал Достоевский, даже первые дни — самые трудные на каторге, особенно дворянину. Вот, но и для покаяния этого совершенно не достаточно. То есть, его продолжала мучить на каторге бессмыслица того, что произошло. Ну нет в нём совести: жизнь подействовала, а совести — нет. Жизнь как безличное, бессмысленное начало:
«Он стыдился именно того, что он, Раскольников, погиб так слепо, безнадёжно, глухо и глупо поп какому-то приговору слепой судьбы, и должен смириться и покориться перед бессмыслицей какого-то приговора, если хочет сколько-нибудь успокоить себя».
То есть ту силу, которая его спасает, Раскольников чувствует как враждебную себе необходимость. Каторгу он принял, а почему принял — не знает, и это у Достоевского, не в этом романе, а в другом - сейчас поговорим, называется «загадка чёрта». Загадку загадал чёрт Ивану Карамазову. Когда Иван Карамазов в ночь перед судом решался: пойти ему сознаться в том, что он соучастник преступления убийства отца (он — соучастник) или не ходить. Вот в эту ночь Ивана мучил чёрт. И чёрт ему сказал напоследок. Обратите внимание стилистику Достоевского, стилистика чёрта в изложении Достоевского. Есть, что послушать: «ты сам не знаешь, для чего ты идёшь, и будто ты решился. Ты ещё не решился, ты всю ночь будешь сидеть и решать: идти или нет, но ты всё-таки пойдёшь, и знаешь, что пойдёшь, сам знаешь, что как бы ты ни решался, решение уж от тебя не зависит. Пойдшь...».
У вас голова кружится? Нет? У меня так немножко, я чувствую, даже для тренированных мозгов, тут уже противоречий очень много. «..Пойдёшь, потому что не смеешь не пойти. Почему не смеешь? Это уж сам угадай. Вот тебе загадка.»
Вот она, загадка чёрта. Ты не знаешь, для чего ты идёшь, но ты пойдёшь. Вот что хочет чёрт? Чёрт это сознание Ивана, больное сознание. Сознание есть болезнь, то есть, чёрт это больное сознание Ивана. Только чёрт всячески скрывает от него совестное начало, что в Иване есть некто, вот ему чёрт — враг, в Иване есть некто, кто вместе с Иваном как раз знает для чего идти и сможет на суде извлечь правду. То есть, движущее начало — жизнь — толкает Ивана точно также как Раскольникова толкает Ивана на суд. И Иван дойдёт до суда ногами, но, если помните, не умом. Движущее начало останется для него непонятным и безличным. Так Иван и не услышал, что в его движении пойти на суд и в том, что он действие-то сделал — ногами дошёл, это вот движущее начало остаётся безличным.
То есть, Иван не может найти источник жизни, Того, кто говорит вместе с человеком в совести. Досуда дошёл и с ума сошёл. То есть, загадки, что чёрт загадал, Иван не разгадал, Иван сошёл с ума.
Так вот, жизнь, которая привела Раскольникова к признанию в преступлении имеет личный источник. Жизнь, вот это вот чисто христианская идея, она кажется простая потому что мы Евангелие читаем и много просто пробалтываем про себя, а понимаете, жизнь это Он, жизнь это личность, жизнь это Бог, и одно из имён Божьих — Жизнь. То есть, Раскольников оказался с наказанием, но вне общения с источником жизни.
Вот эту мысль я ещё раз повторю: совесть это когда личное начало того, что называется Жизнь, являет себя человеку. А Жизнь это «Он», это не «это», не «оно». Жизнь это Он, Жизнь это Бог.
И, между прочим, той загадки, которую чёрт загадывал Ивану, этой загадки нет в эпилоге романа «Преступление и Наказание». Раскольников над загадкой чёрта не бьётся. Кстати, Раскольников и Иван оба смелые теоретики, очень захваченные сознанием герои, но кроме различия характеров и темперамента у них ещё есть одно важное различие, которое каждый из них занимает в отношении к жизни: у Раскольникова было детство, у Раскольникова был отец любящий, была мать, ещё кстати живая, проводившая его в последний путь на каторгу, вот, и рядом было любящее сердце. У Раскольникова было исходное, к чему нужно было вернуться, это отец, мать и любящее сердце. А это было у Ивана? Отец, мать и любящее сердце? Ничего этого не было. То есть, семья Карамазовых это ещё та семья. Понимаете, то есть, какие бы драмы не происходили в семье Карениных, но то, что происходило в семействе Карамазовых, понимаете, это примерно такое же различие как между психологической драмой и греческой трагедией.
Так вот, Раскольников над загадкой не бьётся. Как ни странно, на каторге он почувствовал себя на свободе (это курсив Достоевского). От вопросов он освободился от своих, он понял, что теория его истинная, но не его. Он этой теорией жить не может, и он оказался в страшном состоянии, называется беспредметная тревога. Цитирую: «Зачем ему жить, к чему стремиться? А по натуре он готов был...» вот заметьте это словечко, мы к нему вернёмся: «отдать своё существование за идею». Вот какой он был человек! Он готов был отдать своё существование за идею, за надежду, за фантазию.
Когда Раскольников потерял идёю, он оказался в беспредметной тревоге, почувствовал себя потерянным. Достоевский говорит: «О как бы счастлив он был, если бы мог сам обвинить себя!». Он был бы счастлив, если бы мог обвинить себя. В нём ещё нечто новое начинается: он начинает всматриваться в людей, ему теперь интересны люди. Вот интересно, он на каторге, а каинова печать при нём или не при нём? Очень интересно, что она при нём, потому что он всматривается в людей, он удивляется людям: «он смотрел на каторжных товарищей своих и удивлялся, как все они любили жизнь, как они дорожили ею. Он удивлялся тому, как какой-нибудь бродяга принимал такие муки, чтобы порадоваться лучу солнца, роднику, траве, чем живут эти люди. Он перестал ненавидеть людей, а его самого ненавидели все каторжные, и он не понимал почему.».
Вот так он начинает чувствовать каинову печать, оказавшись среди других преступников, которые этой печатью не отмечены. Вот помните, в «Бесах» Федька был разбойник, он душегубец, вообще, и как он с высоты своей нравственной высоты презирает этого революционера. Федька он разбойник, понимаете, а вот это гораздо хуже Федьки, который режет людей почём зря, хуже Федьки. Федька со своей нравственной высоты разбойника, то есть русский разбойник, понимаете, замечательная тема, - презирает революционера, который этой каиновой печатью отмечен.
Вот, они презирали его, смеялись над ним, смеялись над его преступлениями те, которые были гораздо его преступнее. Откуда же та (цитирую)«страшная непроходимая пропасть, которая лежала между ним и всем этим людом?».
Вот это называется не понимает жизнь человек. Если кто-то из нас проходил через настоящий кризис жизни, то любой настоящий кризис можно обозначить такими словами: человек не понимает жизнь. Вот, что случилось с Раскольниковым: он не понимает жизнь, у него есть весь аппарат: и мыслительный и душевный, понимаете, весь аппарат, чтобы понять жизнь, а он её не понимает. А чтобы понять жизнь, нужно постичь, что жизнь имеет личный источник. Вот как вода движется усиливаясь и должна сойти в воронку, и перед самой горловиной она суживается, так с какой-то необходимостью Раскольников приближается к этому узкому моменту, когда он должен понять жизнь.
Но необходим резкий поворот сюжета, сюжет должен сделать необходимый поворот. Вот есть у русских больших писателей это чувство сюжетосложения, когда каждый поворот сюжета необходим, в нём нет произвола автора. Не просто автор взял, начал сочинять: было так, потом стало — так, она его полюбила, он её не полюбил, а потом с ним что-то случилось. Вот мы можем так вот историю Онегина и Татьяны, как кто-то шутил из испанских философов: как вечную историю Хосе и Марии, кто кого любит и кто кого не любит. Нет, ничего подобного, как роман Евгений Онегин обладает абсолютно строгим внутренним сюжетом с переломами в какие-то необходимые моменты. Вот точно также и здесь мы подошли к необходимости, что поворот должен быть в сюжете. Нужен выход из привычного круга и текущего распорядка. А выход из привычного круга и текущего распорядка житейских дел жизни это болезнь и сон.
Реальная болезнь до жара и бреда перекрыло собой болезнь сознания. Раскольников пролежал в больнице весь конец поста и святую пасхальную неделю. В жару и бреду Раскольников видел сны. Это та тема, которую мы прорабатывали в прошлый раз: что такое сон у Эсхила, помните, когда он сны показывает, какие иринии видят сны. Сон это существенное событие в жизни человека.
Вот герой фантастического рассказа «сон смешного человека». Шедевр 1877 год. «Пусть это был только сон. Во сне принимаешь действительность без спору...» То есть, не работает рефлексия: так - не так, вижу — не вижу. Всё, вот она действительность тебе предстаёт.
«..Во сне перескакиваешь через пространство и время, через законы бытия и рассудка и останавливаешься лишь на точках, о которых грезит сердце.». Бог спросил Каина: «что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли», и Раскольников увидел, что он сделал. То есть, пока он был в своём сознании полном, в рассудке, он этого увидеть не мог. А вот во сне он увидел. Увидеть это значит непосредственно знать, это область, где сознание становится бессильным. Во сне человек не бессознателен, но сознание в нём не правит.
То есть, Раскольников именно увидел, и тут никакого понимания, рефлексии, осознания не было близко. Он увидел сон, сейчас мы его разберём. И после сна он пребывал в таком тягуче-грустном состоянии, когда мысли его резко контрастировали с тем, что он во сне увидел. «Раскольникова мучило, что этот бессмысленный бред...» Увидел всё во сне, проснулся, вспомнил, сказал: бессмысленный бред. «...так грустно и так мучительно отзывается в его воспоминаниях, что так долго не проходит впечатление этих горячечных грёз.».
Что он увидел, Раскольников: он увидел своё преступление как вселенскую вину, как мировую катастрофу, как русскую революцию. Таков был замысел Романа и таков был главный герой Романа, с этого мы и начали. Всё человечество в лице преступника должны определённо встать в отношении к Богу. Ну не имеет человек доступа к Тому, кто есть источник жизни, и Бог не имеет доступа к Преступнику: нет между ними общения. И в Преступнике что-то должно произойти не посторонне, не внешнее, не насильное, такое его собственное, его же собственное должно в нём произойти, которое раскроет границы его «я», которые были прежде твёрдо сомкнуты сознанием. Это не будет смена понятий или ассоциаций, это не будет новая идея, это не будет смена убеждений и переход на другие позиции. Такому состоянию есть отдалённый аналог в еврейском слове «тардема» - исступление, когда человек видит, что происходит, но не теряет память. Он иссторгнут из себя, он исступил, чтобы не чувствовать боли или ужаса. Вот так исступил Адам, когда нужно было раскрыть грудную клетку и взять из неё ребро. Это было состояние исступления. И Адам исступил, увидел всё, что с ним происходит, видел — всё помнил, он должен был знать, откуда взялся ему помощник, потому что первое имя жене это помощник, он должен был знать, откуда взялся помощник. Вот, но в то же время, чтобы он ясно это понимал, он не должен был чувствовать боли.
Когда Авраам просил Бога, чтобы Бога знать и допросился, вот этот завет рассеченных жертв страшный... То есть, он должен был пережить такой ужас, Авраам, что пережить его в сознательном состоянии было невозможно. И тогда с Авраамом произошло то же, что с Адамом: исступил. Всё видел, всё понимал, но ужас происходящего не затмевал его разум.
Вот, то, что человек видит в исступлении, он в бодрствующем состоянии перенести не может. Так вот, Раскольников во сне увидел ошибку своего сердца, он увидел, что будет, когда весь народ совершит эту его, Раскольникова, ошибку сердца. То есть, сознание преступника внезапно расширилось на народ и до основания, вот уже здесь, до последней пылинки, рухнула его теория, что люди делятся на два разряда, это та идея, которая сейчас доминирует в нашем обществе, что люди делятся на два разряда. Вот Раскольников по-своему эту идею прожил, пережил, эта теория рухнула, что люди делятся на разряды.
Такой внезапности человек, когда сознание так расширяется до сознания «народ», это же взрыв, вот такой внезапности человек в обычном состоянии перенести не может. То есть, воочию увидеть ошибку своего сердца это в тысячу раз больнее, чем сильная физическая боль. Достоевский пишет о том, что такое ошибка сердца: «ошибки и недоумения ума исчезают скорее и бесследнее, чем ошибки сердца. Ошибки сердца есть вещь страшно важная, это есть уже зараженный дух, иногда даже во всей нации, несущей собою весьма часто такую степень слепотя, которая не излечивается даже не перед какими фактами...».
Вот это свойство духовной жизни. Вот человек верующий, он верует вопреки очевидности. Человек, который имеет заражённый дух, его никакими фактами сдвинуть с этой позиции невозможно. «...не излечивается даже ни перед какими фактами, причём происходит даже так, что скорее умрёт вся нация». Сегодняшний день. «...скорее даже умрёт вся нация сознательно, то есть даже поняв слепоту свою, но не желая уже излечиваться».
Значит, ошибки сердца одни для западно-христианской цивилизации и другие — для восточно-христианской цивилизации. Вот это Достоевский разделял ясно, он никогда эти вещи не путал.
Ошибку сердца западной цивилизации Достоевский глазами увидел в 1862 году буквально вот факт, когда он увидел всемирную выставку не где-нибудь, а в Англии, конечно. Тот, кто понимает, что тако Англия, тот понимает, что в 1862 году Господь Достоевского в Англи привёл, Достоевский на выставку посмотрел и вот что изрёк: «Да, выставка поразительная, вы чувствуете страшную силу, которая объединила тут всех этих бесчисленных людей, пришедших со всего мира в единое стадо. Как бы вы не были независимы, но вам от чего-то становится страшно. Это какая-то библейская картина, что-то о Вавилоне. Какое-то пророчество из Апокалипсиса воочию совершающееся. Вы чувствуете, что много надо вековечного духовного отпора и отрицания».
Вот начинается сфера формул. То есть, Достоевский оставил нам формулы, что такое ошибка сердца западной цивилизации, в чём ошибка сердца русского человека и какие у нас есть способы с этими ошибками справляться.
«..вы чувствуете, что много надо вековечного духовного отпора и отрицания».
То вот так вот просто, как человек из какой-то страны, ты придёшь вот на эту выставку, и тебя сметёт она своим впечатлением. Ты должен был придти из народа, в котором было много вековечного духовного отпора и отрицания, чтобы не поддаться, не подчинится впечатлению, не поклониться факту. Потому что факт-то есть, и люди кланяются факту. И не обоготворить Ваала, то есть не принять существующее за идеал.
То есть, принять существующее за идеал, поклониться факту, заключиться в материальный мир, обоготворить Ваала — это соблазн западной цивилизации. Чтобы не поддаться этому соблазну, имя его Вавилон, нужен не потерянный в веках опыт, вековечный духовный отпор и отрицание. Наше достояние, вот за него надо держаться двумя руками, это вековечный духовный отпор и отрицание: в нас это живёт. Мы можем этого не знать, мы можем хотеть построить Вавилон. Сознание наше будет говорить: «ну почему же я не живу так комфортно, как люди живут в Вавилоне?» Сознание будет нам твердить эту глупость, а средства массовой информации будут везде повторят со всех: «чего вы такие, какие-то не такие? То ли вы больные, то ли законопослушные вы какие-то? Что вы за народ? Да везде, в Эстонии лучше вас живут, посмотрите, как выживёте». То есть, сознание нам всё время вот эту муть транслирует, и мы бы даже были бы готовы построить этот Вавилон следуя импульсу нашего сознания, однако в нас живёт вот этот вот вековечный духовный опыт отпора и отрицания. То есть, что-то в нас говорит: «а вот я не хочу». Тебе говорят: «да ты посмотри, вот и так, и так, и так». Мы говорим: «Да, оно конечно хорошо, а вот я не хочу».
Вот что-то в нас это, что говорит «не хочу», вот это и есть золото промытое и переплавленное. Это не наше личное достояние, это мы получили от предков, это мы получили от истории, это мы получили из опыта жизни народа, который несёт в себе Церковь.
На христианском востоке наша ошибка сердца была иной чем на западе. Вот вопрос Раскольникова: «жить, чтобы существовать? Нет! Он тысячу раз и прежде готов был отдать своё существование за идею, за надежду, даже за фантазию. Одного существования всегда было мало ему, он всегда хотел большего. Может быть по одной только силе своих желаний он исчёл себя тогда человеком, которому более разрешено, чем другим».
То есть, с одной стороны: принять существующее за идеал — это Запад. Отдать существование своё собственное за мечту — это Восток, это ошибка русского сердца. Вот надо пройти между этими двумя крайностями.
Вот сила желаний выходит за рамки существующего, только в этом проявляется сила желания. Это может быть огромной религиозной мощью, потому что человек религиозный, он конечно выходит за рамки существующего, за рамки фактов; он выходит за рамки очевидности. И эта же сила желания может привести к полному разрушению настоящего. Во имя чего-то. Во имя будущего, во имя утопии, во имя мечты. Поэтому, мечтатель это всегдашний герой Достоевского. Преданность мечте так или иначе сопровождает всех его героев, а от силы желаний, которые заложены в мечте, прямой путь к социальной утопии.
То есть, Раскольников индивидуалист крайний, и естественной диаллектикой греха приходит к крайности, приходит к тому, к чему пришли социалисты, а именно, тоже ещё одна формулировка: «разрушение настоящего во имя лучшего». И тогда все люди подразделяются на два разряда: первый разряд — всегда господин настоящего, второй разряд — господин будущего. Люди второго разряда имеют дар или талант сказать в среде своей новое слово, и для этого могут разрешить себе кровь по совести. Когда возникает идея, что наступает царство новой правды любой, но как только возникает идея новой правды после Христа новой когда возникает идея, то на русской почве, а Достоевский был почвенник, эта идея попадает в сферу утопии, а у нас где утопия, там всё позволено и там начинают людей резать.
Итак, ошибка сердца во сне, в видении открылась Расольникову. Ну, если помните, он своё преступление обосновывал аргументами всемирной истории, поэтому он увидит своё преступление как всемирную катастрофу. «Ему грезилось в болезни, что весь мир осуждён в жертву какой-то страшной неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселяющиеся в тела людей, но эти существа были духи, одарённые умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими, но никогда никогда (вот он заражённый дух) люди не считали себя как умными, и неколебимыме в истине, как считали заражённые, никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верования. Они были в тревоге и не понимали друг-друга, всякий думал, что в нём одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Кое где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг-друга, дрались и резались. Оставили самые обыкновенные ремёсла, остановилось земледелие, начался голод».
По сердцу, это наша история 20 века, это русская революция. Вот конечно финал, финал её совершенно символический, определённый, точный. Голод — конечный итог. Люди подпали под печать Каина, которому было сказано: «земля не станет более давать силы свои для тебя», и до сих пор не даёт. В Голландии — даёт, и в Бельгии — даёт, а в России, где столько земли, земля силы своей для нас не даёт.
То есть, Достоевский в Эпилоге делает важный мыслительный, оказавшийся пророческим для русской истории ход. Достоевский провидел каинову печать на своём народе. То есть, через сон Раскольникова Достоевский показал, чем может быть революция в России. И это не будет соблазн, исходящий от западной цивилизации, от Европы — нет; этот соблазн буквально придёт с другой стороны, чем Европа: обозначено — из Азии. Люди будут как раз отдавать существование своё собственное и других людей одинаково, понимаете. Ну это же жертва? Да, жертва. И себя и других отдавать существование за идею, за мечту, за фантазию. Конечно, причина катастрофы, это вот Достоевский нам это передал, это знание вот, нельзя его упускать. Причина катастрофы не экономика, не политика, не ошибки власти, не заговор, а в конечном счёте только заражённый дух. Повреждены все сферы ума человеческого. Все сферы: нравственная, научная, правовая, религиозная. То, что вот сейчас мы видим. Повреждены все сферы ума: экономическая, нравственная, научная, правовая, политическая и религиозная. Точно, можете не сомневаться. Когда идёт такая беда, когда заражённый дух вошёл, и даже не опознаны действия, обязательно поражён весь ум во всех своих отделах. Наступает помрачение ума, которое как раз и предшествует у Раскольникова преступлению.
То есть, заражение духовное есть прежде всего ошибка сердца в глубинной части человека. Это не теории не расчёт, не поиск личного даже своего интереса: это подмена религиозной веры и её энтузиазма и жертвенности, это уверенность в истине, это убеждение, это мучение, это слёзы. Но ошибка сердца не есть ложь, не есть сознательная ложь. Это Каин солгал Богу и стал неспособен к раскаянию и проклят. Когда народ ошибается сердцем, он ложь принимает за истину. С подменой веры народ принимает на себя каинову печать, но не проклятие Каина постольку, поскольку народ ошибается. И этапы духовного выздоровления у целой нации будут те же, что и у Раскольникова. А первое это что? Страдание понести. Не страдать, а в очень точной формулировке: страдание надо уметь нести. Вот когда мы Крест несём, вот так и страдание надо понести.
Так вот, когда пророчество о революции сбылось, мы можем как к неоценимому духовному опыту прибегнуть к исследованию Достоевского по природе каиновой печати, когда она даётся в наказание, а не в проклятие.
Мы в революции были не прокляты, а самым страшным образом были через революцию наказаны. Покаяние возможно, но, вот опять эта абсурдная ситуация: грех Каина не снимается покаянием. Вот как для личности, так и для народа, оказывается достоверным, что печать каина не снимается покаянием. До покаяния нужно пройти путь, это путь страдания. В этом смысл тоталитарного режима и внутреннего террора в России после Революции. В этом смысле, участие народа самое решительное и победоносное участие в самой жестокой из воин мировой истории. То есть, народ понёс великое страдание и через внутренний режим и через войну с внешним врагом. Так что сейчас самое важное, когда страдание принесено? Уже больше нас бесполезно мучить, мы сейчас умрём. Если вот начать нас мучить, как 50 лет назад или 60, 70 лет назад, так вот начать нас мучить, это будет то же самое как у Протопопа Аввакума: вот слаб человек, его начнут мучить, он и умрёт. Понимаете? Мы уже это страдание понесли, и самое важное сейчас это усвоить то всенародное страдание, установить его связь с прошлым нашим отступничеством от благодатных и исторических начал нашей жизни, извлечь духовный смысл откуда это страдание произошло. Извлечь этот смысл и сделать его своим. То есть, не только кровь мучеников за веру мистически нас укрепляет.
Вот это не простая мысль. Вот верующие люди знают, что кровь мучеников укрепляют церковь, правда ведь? Это понятно, это азы. Так вот, не только кровь мучеников мистически нас укрепляет, но всё совокупное народное страдание даже тех, кто стал соучастником утопии. Они ведь тоже пострадали. Даже их страдание должно быть нами усвоено, как своё, но только тех, которые ошибались. А те, которые не ошибались, у них другая история и другой смысл в жизни.
Вот тот, кто был виновен и пострадал, и это страдание вошло в нашу копилку, условие только одно: он, когда вот это делал, он должен был быть из тех, кто ошибался, а не сознательно лгал.
Так вот, всенародное страдание может стать этапом на пути выздоровления нации, а может не стать. Вот сейчас решается вопрос: оно может стать. Какое страдание принесен! Оно может стать этапом духовного выздоровления, а может не стать. Оно не станет в том случае, если слушать тех, кто контрреволюционный террор рассматривает сам по себе вне связи с Революцией, которая положила на нас каинову печать. Современный Каин, носитель либеральной идеологии зовёт нас каяться в контрреволюционном терроре. То есть, он зовёт нас каяться в том, что было наказанием за грех. И нужно знать, что тем самым, если его речи проникают в наше сознание, в наше сердце, что сталинизм — в нём надо каяться. В одну и ту же точку бьют, вы посмотрите! Ведь это мистически точный прицел. В одну и ту же точку.
Сделать контрреволюционный террор явлением, которое существует само по себе, вне связи с революцией. То есть, контрреволюция сама по себе вне связи с Революцией.
Вот если сумеет проникнуть эта речь, сумеет проникнуть в нашу душу, то он сумеет пресечь нас от нашего прошлого, то есть, окончательно обесценить и обессмыслить вот то всенародное страдание, которое уже пережито как наказание и принесено как жертва.
Вот когда Каин зовёт нас каяться, не в грехе революции, цареубийства, гонений на Церковь и на святых, но каяться в наказании за грех, то он хочет одного, Каин, чтобы мы шли путём Каина. Вот мы совершили каинский грех, а теперь надо ещё чуть-чуть нас подтолкнуть, и мы дальше пойдём путём Каина, понимаете? Вот сейчас решается вопрос: есть в нас этот вековечный духовный отпор или нет уже в нас этого вековечного духовного отпора и мы разделим духовную участь тех, которые именуются «Каин».
«Фантастическая картина неведомой какой-то грядущей мировой катастрофы больно задела Раскольникова. Почему так долго этот бессмысленный бред, так грустно и мучительно отзывался в его воспоминаниях?»
То есть, Раскольников увидел это, генеральная идея Достоевского, что он перед всеми виновен. Вот, это мысль христианская, что человек перед всеми виноват, она принадлежит всему христианскому миру, но она же и своебразна наша, своя, русская. Вот у нас она сильно звучит, а вот на Западе я что-то вот её не слышу, может быть у меня образованности моей не хватает или чуткости. Мысль эта в православии хорошо звучит. Это Иеромонах Сафроний Сахаров в книга «Старец Силуан»: «Что есть грех в понимании христианина? Грех прежде всего явление метафизическое. Корни греха в мистической глубине духовной природы человека. Совершается грех прежде всего в таинственной глубине человеческого духа, но последствия его поражают всего человека. Грех отразится на душевном, физическом состоянии человека, на внешности, он отразится на судьбе самого творящего грех, он неизбежно выйдет за пределы его индивидуальной жизни.» Вот он, переход. Оказывается, за мои грехи мои же дети страдают для начала, да? Вот так, когда человек сам готов погибать, а когда говорят: вот сейчас, то, что ты делаешь, ну дети твои погибнут, он как-то задумается. Когда до него начинает доходить, что грех неизбежно выйдет за пределы его индивидуальной жизни и отяготит злом жизнь всего человечества и отразится на судьбе всего мира. «Не только грех праотца Адама имел последствия космического значения, но и всякий грех, явный или тайный, каждого из нас отражается на судьбах всего мира».
Вот изначально православный взгляд, почему-то он на Руси звучит, хотя эта мысль чисто христианская независимо от какой конфессии. Вот на Западе она не звучит, у нас — звучит.
То есть, если русский человек видит правду, то он открывает для себя весь мир. Вот есть такой способ миропознания, это познать, что ты перед всеми виноват.
Значит, «Сон смешного человека», вот эта вот мысль, которая в эпилоге изложена «Преступление и наказание», вот в рассказе «Сон смешного человека».
Герой рассказа решает застрелиться.«В ночь, сырую петербургскую ночь». Опять эта сырая петербургская ночь, та ночь, когда Свидригайлов, Раскольников решались.. «..он положил убить себя, и тогда ему снится сон. Он выстрелил себе в сердце, хотя раньше положил непременно стрелять в голову, и он похоронен. Какое-то неизвестное существо, которое имело как бы лик человеческий, перенесло его через бесконечное пространство к другому Солнцу, на другую Землю. Увидев людей той Земли, он тот час, при первом згляде на их лица», это я почти всё время цитирую, но с большими сокращениями, напоминая тлько канву: «понял всё вся. Это была Земля не осквернённая грехопадением. На ней жили люди не согрешившие. Жили в таком же Раю, в каком жили по преданиям всего человечества и наши согрешившие прародители. Я знал, что они никогда не поймут меня, а потому почти и не говорил им о нашей Земле. Я лишь целовал при них ту Землю, на которой они жили и без слов обожал их самих. И они видели это и давали себя обожать не стыдясь, потому что много любили сами. Я часто говорил им, что всё это давно уже прежде предчувствовал, что вся эта радость и слава рассказывалась мне ещё на нашей земле, зовущую тоскою, доходившую под час до нестерпимой скорби..».
Герой рассказа, он себя так рекомендует: современный прогрессист и гнусный перетбуржец. Он человек цивилизации.
«Ему казалось неразрешимым то, например, что эти люди зная столь много не имели нашей науки. Они не стремились к познанию жизни так как мы стремимся сознательно, потому что жизнь их была восполнена».
Вот из первых глав Библии, как мы останавливались на этом, надеюсь, что это запомнилось, мы знаем, что для жизни не нужна цивилизация. Цивилизацию строили потомки Каина. Вот, а те люди, которые зовутся «Сыны Божии», это наши предки, ничего не изобретали, ничего не строили, они имели нечто несравненно большее: они просто жили. И вот это увидел во сне герой Рассказа.
«...о да, конечно, я был побеждён лишь одним ощущением того сна, и оно только одно уцелело в до крови раненом сердце моём. Пусть это сон, но всё это не могло не быть, ибо тут случилось нечто такое, нечто до такого ужаса истинное, что это не могло пригрезиться во сне. Пусть сон мой породило сердце моё, но разве одно сердце моё в силах было поразить ту ужасную правду, которая потом случилась со мной? Неужели же мелкое сердце моё капризный, ничтожный ум мой, могли возвыситься до такого откровения правды?». Вот, кстати, сон Раскольникова, это откровение правды. «...дело в том, что я развратил их всех. Причиную грехопадения был я, как скверная трихина, как атом чумы, зарожающий целое государство, так и я заразил собою всю эту счастливую, безгрешную до меня Землю. Они научились лгать и полюбили ложь и познали красоту лжи.».
То есть, ядро грехопадения есть ложь — мысль чисто библейская. Господь говорит, что дьявол — отец лжи и мы уже приняли это как фигуру какую-то речи, воспринимать. Это ведь буквально так. Дьявол в образе змея солгал: «будете как боги», затем Каин солгал брату, выманил его в поле, затем солгал Богу: «разве я сторож брату моему?». Ложь — не ошибка, ложь это сознательное извращение истины.
У Достоевского сознание есть болезнь, потому что сознание есть главное условие лжи. Вот там, где человек сознаёт свою жизнь и пытается сознанием её освоить, там возникает главное условие лжи. То есть, герой рассказа принёс сознание, и через это ложь привелась к жизни. «Атом лжи проник им в сердца и понравился им, затем быстро родилось сладострастие» (интересно, такая типология греха) «, сладострастие породило ревность, ревность, жестокость, очень скоро брызнула первая кровь, началась борьба за разъединение, за обособление, за личность. Они познали скорбь и полюбили скорбь, тогда у них родилась наука. У нас есть наука, и через неё мы отыщем вновь истину, но примем её уже сознательно. Сознание и жизнь — выше жизни. Вот, что говорили они, и после слов таких каждый возлюбил себя больше других. Стали появляться люди, которые начали придумывать, как бы всем вновь так соединиться, чтобы каждому не переставая любить себя больше всех в то же время не мешать никому другому, но чувство самосохранения стало быстро ослабевать». То есть, при таком динамическом развитии греха чувство самосохранения стало быстро ослабевать. « появились гордецы и сладострастники, которые прямо потребовали всего или ничего. Для приобретения всего прибегалось к злодейству, а если оно не удавалось — к самоубийству. Явились религии с культом небытия и саморазрушению».
И вот теперь, мы можем ответить на вопрос, что удержало Раскольникова от самоубийства, когда он «стоял над рекой, предчувствовал в себе и в убеждениях своих глубокую ложь». То есть, вот что роднит Раскольникова и Свидригайлова: они не хотят себе лгать. То есть, когда они познали, где они оказались, лгать себе они не хотят.
Так вот, это очень важно это различие иметь в виду: Раскольников не хотел лгать, и ему даётся от Бога наказание, как каинова печать, но наказание. То есть, Раскольникова «теоретически раздражённое сердце», но «ему было дано предчувствовать в себе и в убеждениях своих глубокую ложь». Иная судьба, иное значение каиновой печати у тех, кто сознательно прибегал к лжи и сознательно внедрял утопию, построенной на лжи. Вот у тех уже совсем другая судьба.
Ясновидец из фантастического рассказа пережил во сне, что он всем перед всеми виноват, вот, и он начал ходить и просить их, чтобы они его казнили, причём казнили с максимальной степенью страдания. «Я не мог, не в силах был убить себя сам, но я хотел принять от них муки, но они лишь смеялись надо мной. Тогда скорбь вошла в мою душу с такой силой, что сердце моё стеснилось, и я почувствовал, что умру, и тут, вот тут я проснулся».
То есть, герой Рассказа был наказан сном. Он отталкивает пистолет, заряженный уже к самоубийству, теперь жизни и жизни.
Описание сна Раскольникова на каторге заканчивается такими словами. Послушайте, это не простое окончание: «спастись во всём мире...» (это когда люди начали резаться и начался голод) «спастись во всём мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса».
Что это значит? Герой фантастического рассказа Достоевского пошёл проповедовать. Он не скрывается от других, но его никто не слышит. Он говорит, что он исповедует истину, а над ним смеются. И вот, у Лескова есть повесть «Кадетский монастырь», он ссылается на мысль С.М.Соловьева: «у нас не переводились да и не переведутся праведные: их только не замечают. Такие люди стоя в стороне от главного исторического движения сильнее других делают историю».
И последнее, если будете перечитывать Эпилог... Имеет смысл перечитать, хотя он трудно читается, очень напряженно. Там много событий в Эпилоге Романа, иметь в виду, что было последним впечатлением, когда с Раскольниковым произошло это раскаяние.
«Однажды Раскольников очутился на берегу реки. С высокого берега открывалась широкая окрестность. С дальнего, другого берега чуть слышно доносилась песня. Там, в облитой Солнцем, необозримой степи, чуть приметными точками чернелись кочевые юрты. Там был свобода и жили другие люди, совсем не похожие на здешних. Там как бы само время остановилось, точно не прошли ещё века Авраама и стад его. И в эту минуту...» наступила та самая минута, которую всё время ждала Соня. Вот в этот момент оказалась Соня, и с Раскольниковым, как это у Достоевского описано — почитайте — произошло то, что называется раскаяние. И финал: наступала жизнь.
Достоевский всё.
Вопросы.
- Что значит мыслить сознательно библейски?
- Вот Эммануил Кант описывает такую способность человека, она называется «способность суждения». Это способность подводить предметы под понятия. Это он рассуждает об этом, называется «критика способности суждения». Это суть того, что, я считаю, называется первая развитая эстетическая теория в Европе. Способность подводить предметы под понятия. Называется способность суждения. Вот, отсутствие способности суждения называется глупость. Так вот, для того, чтобы мыслить сознательно библейски, нужно явления крупные, достаточно крупные подводить под библейские понятия. То есть, если мы рассуждаем о современности, а мы всё время с вами рассуждаем о современности, хотя используем ресурс, который идёт из древности. Когда мы увидим крупные явления современности, мы делаем что? Мы подводим их под категории. Откуда мы берём эти категории? Не из философии, не из политологии, не из социологии, не из футурологии, а откуда? Только из св. Писания. Значит нужно уметь их оттуда извлечь эти категории и применить к жизни. Вот это называется мыслить последовательно, сознательно библейски.
- Связана ли всемирная отзывчивость, это качество русской литературы и чувство жизни?
- Ну они конечно связанны, но это совершенно разные вещи. Всемирная отзывчивость это есть универсальная способность понимания, которой одарён русский человек. Вот так считал Достоевский. А чувство жизни описано в Шестодневе, как мы чувствуем жизнь растительную. У нас целая культура ощущения растительной жизни. Как мы чувствуем жизнь животную. Отдельно рыб, отдельно животных земных и отдельно жизнь высших животных. И как мы чувствуем жизнь органическую, происходящую в человеческом роде. Оно многообразно, оно воспитуемо и достаточно сложно. Вот, а всемирная отзывчивость это способность понимания.
Вопрос, который мне показался очень странным, а потом я понял, что он не глупый, а страшный.
- Скажите пожалуйста художественные примеры проявления каиновой печати у женщин и детей?
- Не может ни женщина (ещё женщина) и ребёнок совершить ничего подобного тому, что совершил Каин, но печать каина кладётся на народ, понимаете? И вот люди не согрешившие, оказываются в недрах народной жизни страдающие от того, что они несут на себе... Какой-то вот страшный нужно совершить грех, очень страшный, чтобы этот грех был сопоставим с каином. Вот я считаю, что мы — русские — совершили его и не изжили его до сих пор.
- Вы говорили, что бездну веры и неверия человек может созерцать в один момент. В последовании к причащению есть такие слова: «в бездне греховной валяяся, неисследную милосердия Твоего призываю бездну». Можно ли говорить, что это отголосок того состояния, в котором находился Раскольников?
- Ни в коем случае. Бездна бездну призывает это... бездна это из псалма, это бездна греха человеческого и бездна милости Божией. А здесь две бездны в рамках одной души. Созерцать одновременно бездну веры и неверия означает пребывать в крайне тяжелом, погибельном состоянии безверия. Совсем не многим людям дано, вот, и не дай Бог никому из здесь присутствующих, до таких глубин спуститься, чтобы бездну веры и неверия созерцать в один и тот же момент. Не дай Бог. Потому что из этого состояния человек может к самоубийству придти.
- Евгейний Андреевич, ну зачем вы так нападаете на сознание?
- Да, нападаю, причём смотрите, не сам это делаю.
- Или что, совсем сознание не имеет никакой ценности в нашей жизни?
- Абсолютно подчинённое оно должно иметь состояние. Нельзя жить сознанием, что мы делаем сплошь и рядом. И в этом смысле я нападаю на сознание. Понимаете?
- Вы говорите «суд истории». А кто был судьёй? Потому что мы не смотрели эту передачу.
- Давайте я вам задам вопрос. Значит, вот есть либеральная идеология, она обязательно должна на чём-то паразитировать, она должна себя через что-то представлять. Значит, она сейчас в СМИ, конечно через телевидение, она паразитирует на истории. Вот теперь назовите мне трёх либеральных историков, которые делают качественные исторические передачи, насквозь пропитанные ложью и либеральной идеологией. Назовите мне их имена. Млечин, Сванидзе и Радзинский. Вот скажите, что между ними общего? Опять-таки, не то, что вы подумали, а то, что это либеральные идеологи, которые каждый по-своему, с трёх разных позиций, каждый исходя из своего личного опыта: из характера, из одарённости, из словотворчества своего, они все бьют в одну точку. Понимаете? Они хотят оторвать нас от нашей вины, настоящей вины. Хотят, чтобы мы за вину считали то, что является её следствием. Так вот, из этих трёх судьёй был Сванидзе.
Вот интересный вопрос, сейчас я отдельно отвечу. Начну я только сегодня, естественно, мы сейчас должны совершить труднейший переход от Достоевского к античной трагедии. Вот, но этот переход я сделаю через св. Писание. Другого пути, так, чтобы это было органично, я не знаю. Я конечно могу вам сейчас начать рассказывать о том, что такое Дионис, понимаете, и что такое была трагедия в первичном виде, чтобы вы ужаснулись тем ужасам, которым ужаснулись Эллины, когда пришёл Дионис, и нужно было его встречать каким-то образом. Нет, по этому пути мы не пойдём.
- Вот, если Эсхил решал такую масштабную трагическую проблему, которая сопоставима только с переходом от Ветхого Завета к Новому Завету, то что тогда делал Софокл? Какую проблему он решал?
- А вот в этом-то всё и есть. Вот хороший вопрос. Потому что всё, Эсхил предельно проблему поставил и предельно её решил. Предъявил решение. А что делает Софокл? А Софокл обладал другим типом художественного мышления: он проблемы не решал. Он делал что-то другое, понимаете? Вот есть тип мышления, как вот Достоевский и Эсхил. Они ставят проблему и проживают, прожёвывают, решают, они со всех сторон её обволакивают, всей своей волей, своим талантом, умом, художеством, вдохновением.
А приходит другой тип художника, который ничего этого не делает, он больше созерцает и предъявляет. И накопление ужаса происходит постепенно и незаметно, а потом происходит удар рока. И человек начинаем соображать: откуда, как, почему это всё произошло? Вот так мыслят Софокл и Пушкин. Понимаете, это просто другой тип художественного мышления.
Теперь, чтобы мне перейти к той теме, которая свяжет нас с трагедией, точнее даже не столько с трагедией, сколько именно с Софоклом или с Эсхилом.
Вот вопрос, на который я не хотел отвечать, сейчас я вам его прочту.
- Вы упоминали изречение римского сенатора: «кроме того, я считаю, что Карфоген должен быть разрушен как пример того, что в двух словах можно определить самую суть общественной ситуации». Когда я Вас попросил сделать то же, Вы отговорились тем, что есть люди более опытные в общественной жизни. Что Вы скажете сейчас?
- Вот я надеюсь, что автор этой записки, он присутствует здесь. Вот мне ему хотелось бы лично ответить. Вот был такой философ Сократ. Он всю жизнь искал людей, кого-то умнее себя. Чем это кончилось? Так вот, я думал, что есть люди более опытные в общественной жизни, более сведущие, которые могут сказать, как Марк Порт це Катон изречь в двух словах суть общественной ситуации. Нет таких людей. И такой государственности, которая была в Риме эпохи Пунических войн нет. Власти есть, а Катонов во власти нет. Но вы требуете в двух словах. Вы знаете, я могу заострить этот вопрос предельно примерно так: какой … (Значит, если кто догадается- не говорите, пусть остальные помучаются, немножко хоть). Какой из общественных институтов есть начало всех остальных?
Иначе: если народ несёт в себе Церковь, то обязательно какая-то будет первая форма социальной организации народа. Иначе: когда вам представляют информацию по разделам общественной жизни, (а нам её представляют, если хотите - пожалуйста,) на какую функцию общественной жизни нужно смотреть? Условие: только на одну, в которой мы будем знать наше настоящее положение. Ну, вот армия. Без армии народ не живёт. Без здравоохранения — не живёт. Без образования — не живёт. Семья, проблемы демографии? Ну, ясно о чём идёт речь. Законодательная власть? Счётная палата? ФСБ? Вот, нам всё время предлагают: смотрите, вот одна функция, вот — другая функция, они все жизненны. Если хоть одной не будет... вот как у человека: печени не будет, что будет с человеком? Мозга у него не будет? Легких у него не будет? Что будет с человеком? Каждое имеет жизненно важное значение. Или вот6 инновационный проект. И мы так пол года мы ещё будем жевать инновационный проект, это слово Сколкова. И потом, люди почувствуют: так, не работает. Через пол годика нам ещё одну дымовую завесу дадут, и мы будем эту информацию переваривать, она будет немножко иначе называться, понимаете?
Почти нет содержательной информации о том институте общественном, который согласно св. Писанию есть начало всех остальных. Почти нет о нём информации.
Вот теперь скажу через Эсхила, который совершенно согласен со св. Писанием. Он поставил трагическую проблему жизни, когда зло наказывается злом, и спрашивает: когда же прекратится эта роковая последовательность? Бог не может её прервать, потому что человек свободен, а человек не может, потому что человек виновен. Не может ни Бог ни человек. Тогда он выстраивает в третьей трагедии суд над Арестом, который должен быть богочеловеческим. В нём божественное и человеческое должно придти в такое состояние, что если не знать, что такое Новый Завет, это вообще трудно понять. Поэтому, этот суд учредит Афина. Это будет знаменитый суд Ареопага. То есть, св. Писание и Эсхил говорят согласно. То есть, если в двух словах определить, подобно Катону, суть момента, я не знаю, как это сделать в положительной форме: я знаю, как это сделать в отрицательной форме. Кроме того, наверное, мне что? Каждую речь мне так заканчивать? Пожалуйста? Подставляться мне ещё? Пожалуйста, давайте. Кроме того, я считаю, что в России нет суда.
Мы сейчас живём в обществе... Я сейчас сказал страшные слова. Если нет суда, то поражены все органы народного тела. Они больны, каждый по-своему.
Теперь, пол часа дадите мне? Я вам расскажу, что такое суд в народе, который несёт в себе Церковь. Это статья нашего сотрудника Андрея Иванова. Я её редактировал и проникся её идеями, и я постараюсь кратко, по возможности, изложить вот это. Статья называется: «суд в народе, который несёт в себе Церковь».
Что это такое суд.
Главная тема книги Исход: как народ, происшедший от Авраама, превратился в Церковь. Книга Исход имеет неоценимое значение для современности, потому что если народ несёт в себе Церковь, то мы должны понимать, что же является главным в нашей самоорганизации? То есть, чем больше неустроенность, кризис, смута в государственной жизни, тем больше ценность приобретает учение книги Исход о том, что первое дело в самоорганизации народа есть суд. Источник суда сопоставляется с источником жизни. Есть такая тема: «источники жизни».
То есть, вода и суд: вот, что первое было нужно народу, как только он освободился от преследования Фараона.
На первой стоянке что происходило? Знаменитые события в местечке, которые называлась Мерра. По-еврейски «мора» значит горькая.
«И пришли они в Мерру и не могли пить воду из Мерру ибо была горька, поэтому названр имя ей Мерра. И робтал народ на Моисея говоря: что нам пить? И возопил Моисей к Яхве и указал Яхве дерево, и бросил Моисей его в воду и осластились воды. Там Яхве положил Моисею предписание и суд и там искушал народ». Дерево в водах горьких превращает воды в сладкие это понятно, это древо Креста.
Искушение в Мерре, это, не знаю, мы говорили или нет: есть разные искушения от Бога. Искушение от Бога прошли только Авраам и Дева Мария и Христос Бог. Христос Бог прошёл испытание от Бога. Вот, искушение от Бога вещь страшная, потому что это или да или нет. Или в тебе есть полнота веры или в тебе веры нет. Это особый род искушений, искушение при помощи даяния, когда Господь даёт. В данном случае Он дал воды и суд. В первом случае вода знаменует Новый Завет, во втором — Ветхий.
То есть, тема Суда возникла сразу, как только народ был избавлен от смертельной опасности. Чтобы понять следующий момент, когда тема суда с новой силой вспыхивает, нужно пересказать два библейских события. Вот кгина Исход этим и интересна. А вот как возникает народ? Что идёт за чем? Была толпа рабов, и вдруг из этой аморфной, малодушной массы, вообще, не готовой терпеть, постепенно должен возникнуть народ. Что для этого нужно?
И сразу после этого события, что необходимо? Как только возник суд в народе, необходима самооборона, необходима армия, какое-то ополчение мужское, которое способно просто провести внешнюю границу. Это первая победа над Амаликом, которая должна быть записана в Книгу. Вот, а Моисей должен был поднимать руки, если помните, да: «И было, когда Моисей поднимал руку свою, то усиливался Израиль, а когда опускал руку свою, то одолевал Амалик. И поверг Иисус Амалика, и народ его острием меча. И сказал Яхве Моисею: пиши это напоминание в Книгу».
Всё, что касается Исхода, основным текстом будет у нас еврейский текст: там слишком много конкретных исторических деталей, они плохо сохраняются в переводе. То есть, то, что я вам читаю, это всё еврейский текст. Вот есть существительное «сЕфер», что значит «книга», а есть глагол «софАр». Софар означает считать, в значении отсчитывать, исчислять, изъяснять. И однокоренное с ним сЕфер — книга. Так вот, история поражения Амалика должна была быть замисана в книгу сЕфер.
Итак, после того, как в народе возник суд, ужа начался суд, уже Моисей пошёл судить народ, необходимый момент следующий, это военная самоорганизация ополчения — мужчин, и третий момент это, он таинственный, на него вообще не обращают внимание, потому что с малым вниманием читают еврейский текст. В данном случае здесь ключи находятся. Это церковное собрание. Событие произошло и в книжку записано, и что? Его же надо осознать? Событие-то вот оно произошло, но оно же может пройти мимо, событие нужно сделать достоянием церковной истории.
Моисея посещает его тесть, священник Иофор. Он прославился тем, что он дал совет Моисею, помните? Разделить народ на тысячи, на сотни, судий назначить. Это мы всё читаем в храмах, это все знают. А вот что мы не знаем:
«И пересказал Моисей». Вот глагол сафар. Не просто пересказал, а вот так пересказал, вот он так всё это перечислил, чтобы это всё книжно звучало, чтобы это церковно звучало, чтобы это было доходчиво, потому что к ним пришёл, строго говоря, старший. Понимаете, Иофор для него был старшый, был тесть, он был священник, он был единомысленный ему человек.
«И пересказал Моисей тестю своему всё, что сделал Яхве фараону и Египту из-за того, что было с Израилем, про всё страдание, которое настигло их в пути, и как избавил их Яхве».
Итак, то,что здесь произошло: он во-первых так пересказал, чтобы Иофор понял, что то, что было, это конечно всё очень славные вещи, он на это обращает внимание? И милость Божья явилась, и слава Божья явилась и народ избавил от смерти. На что обращает здесь внимание Моисей? Страдание. Для страдания в еврейском языке много терминов. Есть термин один: «телаа» это изнуряющая беда, в которой нет ничего личного. Вот страданием «телаа» страдает только народ. Персона, индивид, личность таким страданием страдать не может.
«И возрадовался Иофор о всём хорошем, что сделал Яхве Израилю, что сделал Яхве Израилю, что избавил его от руки Египта».
Возрадовался «хада», это только священная радость. Мы же радуемся по разным поводам. А здесь употребляется глагол, который говорит о священной радости. Вот, это редкий глагол, но и встреча этих двух людей была редкая, потому что исторические, значительные для всего человечества события должны были обрести свой смысл. То есть, нашёлся слушатель у Моисея. Вот Аарон не был его слушателем. Аарон — младший, и Аарон, он тоже, понимаете. он всё-таки он из тех, кого можно запугать, а Иофор, судя по всему, не такой. Нашёлся старший слушатель и рассказ обрёл своё смысл, и масштаб. То есть, когда общаются двое церковных людей, и один другому всё как надо рассказывает, другой — как надо понимает, то это церковное событие, вместилище смысла мировых событий.
Звук речи получил отзвук и показал свой объём. То есть, рассказ, устный рассказ прозвучал церковно, и сам этот рассказ стал событие церковной истории, вот один из тех, что должны быть записаны в Книгу.
Рассказ о страданиях народа в событиях Песаха завершился той священной радостью, которая прообразует новозаветную Пасху. Встретились, поговорили и порадовались той радостью, которая в своём полном объёме придёт только в Воскресении Христовом.
Ой, много придётся пропускать интересных деталей, но пропущу. Эта статья скоро появится, будете её читать, если хотите.
«И сказал Иофор: ныне познал я, что велик Яхве».
Что значит познал? Это познал значит я впустил в себя знание и стал с этим чем-то единым.
«.. И ныне познал я, что велик Яхве пачевсех Эллохим (богов) ибо в деле, в котором египтяне нагльствовали над ними (израильтянами), велик он»
Интересное это вот обозначение греха. Значит наглеть, вести себя нагло. Корень глагола имеет значение «кипятить», то есть, грешник буквально кипятится. Что значит кипятиться? А он значит кипятит себя. Нагльствовать это значит всё время поддерживать себя в наглом этом состоянии против Господа. То есть, в речи Иофора боги Эллохим... «Ныне познал я, что велик Яхве паче всех богов Эллохим». В этой речи боги Эллохим это богопротивные духи. Как сказано в книге Исход в другом месте: «во всех богах Эллохим Египта произведу суды», что можно понимать над теми сильными (Эллохим), с помощью которых действовали египетские маги.
То есть, природу сатанинских сил Иофор определяет как действие наглое, но также действует и человек, когда нагло, именно так специфически нагло грешит.
То есть, пока Моисей пересказывал собятия Исхода, Иофор познал величие яхве, то есть проникся Им. Вот это пример того, как нужно слушать и читать Священное Писание. Поговорили, это называется, встретились двое, поговрили. В них совершилась церковная полнота. Этот момент священной истории — церковная полнота. Их сознание стало церковным.
И взял Иофор, тесть Моисея, всевозношение и жертву Богу (Эллохим), и пришёл Аарон и все старейшины Израиля есть хлеб с тестем Моисея пред Богом.
В истории Исхода это первый случай, когда приносится эта специфическая жертва всеприношения, знаменующей собой жертву Христову. От этой жертвы не вкушали, она приносилась целиком, поэтому ели хлеб. Вот, и жертву принёс тесть Моисея, а для старейшин Израиля было честью присутствовать в этом собрании и при таком жертвоприношении.
Вот когда событие Исхода получило церковное совершение, как история, как собрание, как жертва, стала возможна реформа суда, то есть крупная административная реформа. Пришло время дать народу первичную форму организации.
«И было наутро и сел Моисей судить народ и стоял народ перед Моисеем от утра до вечера. И увидел тесть Моисея, что он делает народу и сказал: что за дело, которое ты делаешь народу? Почему сидишь в одиночестве, и весь народ стоит пред тобою от утра до вечера?».
То есть, совет Иофора исходил не из соображений удобства, а он говорит: почему ты один? Вот мы-то с тобой, когда говорили, мы-то с тобой были двое? Мы-то с тобой это всё в Церкви сделали, как положено, а ты сидишь перед народом в одиночестве? Потому что в одиночестве не хорошо человеку быть. Вспомните, пожалуйста, когда Господь сказал: «не хорошо человеку быть наедине с собой»?. Это в Раю. То же самое сказал Иофор Моисею. Он говорит глубокую церковную истину: нехорошо, что ты один, тебе нужны, тебе нужны... первое имя жены какое? Помощницы. Значит тебе нужны в деле суда помощники.
«И сказал Моисей тестю своему: приходит ко мне народ, чтобы вопросить Бога ибо есть у них дело, и приходят ко мне и сижу между ними и между ближними его, и даю знать уставы Божьи и учение Его.»
Ну, это замечательное вот такое определение «даю знать уставы Божьи и учение Его». То есть, Моисей из божественной Торы... Тора значит учение. Тора становится законом только на суде, а Тора есть учение. Вот, и значение этого термина очень интересно. Это такое учение, которое имеет вектор движения. Есть 5 глаголов учить в еврейском языке, но только термин Тора указывает на вектор, куда направлено учение. Так вот, Тора становится законом только на суде. А Моисей был из тех людей, кто умел воспринять вот этот божественный смысл того, что потом будет записано в букве. Он обладал высшей добродетелью судьи: он обладал законоприменением, он мог изречь в словах суть судебного дела. Вот, ясно, что само учение «Тора» ещё не была организована как целое, но осуществляется практически, то есть кто-то вопрошает Бога, и Моисей по конкретному вопросу даёт решение. Он не просто даёт решение, он даёт знать решение. А что такое «даёт знать» по-библейски? А это значит он вкладывает это знание. Пришёл к нему человек, а Моисей обладал этой силой, - он вкладывал это знание божественное, приговор свой изрекал, и не нужно было никаких судебных приставов и никаких судебных исполнителей. Вот первая форма существования суда.
Так вот, суд есть первая форма социальной организации народа, который должен нести в себе Церковь.
Когда царь Давид желает что-то сравнить с Райским наслаждением в этой земной жизни, он говорит о судах. Почему? Потому что когда судья судит, он в библейском смысле слова находится в состоянии или молитвы или богообщения. Вот, деревья райские были «нехмат» т. е. желанны, а есть нечто более желанно, чем золото и слаще, чем мёд. А что более вожделенно, чем золото и что слаще, чем мёд? Страх Господень, суды Господни.
Суды Господни! То есть, присутствие Бога в судах. Они вожделение золота и слаще мёда. Вот такова одна из основ библейского мировоззрения: постановка суда на самую высокую позицию в социальной организации народа. И между двумя тяжущимися сторонами: истцом и ответчиком, предположим, должен быть третий, и это не судья, а это третий — источник жизни.
Вот так получилось в истории Исхода, что суд был необходим народу, как вода для жизни.
Теперь можно помыслить и нужно помыслить такое положение, когда суд теряет своё теократическое происхождение и становится вполне светским институтом, однако, находясь внутри такой социальной организации необходимо помнить, что согласно основным понятиям библейского мировоззрения суд не принадлежит к системе правоохранительных органов просто как её часть. Суд есть начало всем подразделениям правоохранительных систем. То есть, что бы ни происходило с народом, который несёт в себе Церковь, а я говорю сейчас только о народе, который несёт в себе Церковь, в данном случае я могу говорить о своём народе, для нашей ситуации. То есть, при крайних испытаниях, кризисах, катастрофах, необходимо держаться вот за эту истину: начало всякой здравой социальной организации есть суд. А если суда не будет — не будет народа, который несёт в себе Церковь. Аминь.
Решается вопрос: быть нам или не быть, понимаете? Вот если суда не будет, - не будет народа, который несёт в себе Церковь. Ну нет сейчас никаких признаков, что есть субъект, способный осуществить действие наведения порядка в области суда. Должен быть субъект действия. Такого субъекта — нет. Поэтому ожидать, что мы с вами получим суд здравый... не теократический — нет, - здравый, ожидать сейчас не приходится, но смотреть в эту точку нужно и требовать этого нужно. Требовать суда. Поэтому, можно сказать: кроме того, я считаю, что в моём отечестве сейчас нет суда.
- Причём тут Софокл?
- Софокл идёт за Эсхилом. Когда мы пройдём испытание Эсхилом с его постановкой суда. Там будет всё очень тщательно богословски прописано. Богословие суда Эсхила. Я вас познакомлю. Другим пожертвую чем-то, но богословие суда у Эсхила я вам представлю. Оно совершенно точно совпадает с тем, которое мы находим в св. Писании. После того, как мы решим проблему, когда перестало воздаяние злом за зло, когда проблемы наши кончатся, понимаете? вот тогда наступит время Софокла. Только так.
- Евгений Андреевич, а вот во время Достоевского был суд?
- Ой, как Достоевский сам любил эту проблематику! Там не то, что был суд, а была настоящая, народная, понимаете? То есть, всё грамотное население было увлечено проблемой судопроизводства. И его портрет, во всех его минусах, конечно, в каком романе дан? В Карамазовых. Там есть глава «Мужички», как присяжные мужички-то себя проявили. Мужички себя показали. То есть, суд присяжных это что? Панацея? Ничего подобного. Панацея только Господь и всё. То есть, человек, который берётся судить, понимаете, ну он должен совесть иметь, то есть он должен иметь ну какой-то контакт с тем личным началом, которое образует стержень его жизни. Совесть хотя бы иметь. А где таких судий взять, скажите мне?
Есть, такие судьи есть. И, кстати, навести порядок в деле судопроизводства можно за пол-года, но для этого воля нужна.
Мне задали вопрос: как называется тот курс, над которым мы сейчас трудимся. Он называется: «богословское содержание светской литературы» или «Начало трагической поэзии». Достоевский, Эсхил, Гомер, Софокл, Пушкин. В этой последовательности. И сегодня мы приступаем к античной трагедии. Будем мифы рассказывать, для начала. Очень специфический материал, трудный.
Но предварительно я хочу загадать вам одну загадку. Все, кто учился в школе, помнят, что у Пушкина есть стихотворение «Орион». Однако, я лично нигде не встречал удовлетворительного истолкования этого стихотворения, потому что Орион это сам Пушкин. Почему Пушкин — Орион?
На этот вопрос никто не отвечает, потому что его никто не ставит.
Вот это стихотворение:
«Нас было много на челне. Иные парус напрягали, другие дружно упирали вглубь мощны веслы. Вдруг в тишине на руль склонясь наш кормщик умный молчаньем правил грузный челн, а я беспечный веры полн пловцам я пел. Вдруг лоно влон измял с налёту вихрь шумный. Погиб и кормщик и плавец, лишь я, таинственный певец, на берег выброшен грозою, я гимны прежние пою и ризу влажную мою сушу на солнце под сколою».
27 год, в июле, написан в связи с первой годовщиной казни Декабристов. В этой связи это стихотворение к сожалению моему и рассматривают. Вот, отношения Пушкина с Декабристами это совершенно отдельная и другая тема. Надо сосредоточиться на мысли, которую имел Пушкин, когда озаглавил это стихотворение «Орион». От Ориона не дошло ни строки, даже в пересказе. Вот, и нам нужно понять, почему Пушкин для нашей поэзии это действительно так, как по его мысли было. Почему Пушкин для нашей поэзии Орион?
Вот, потихонечку будем приближаться к решению этой загадки.
Рождение трагедии в древней Элладе связано с кульном Диониса. Согласно мифу, Дионис, сын Зевса и смертной женщины, родился в Фивах. Фивы это, грубо говоря, немножко на север, скажем так, от Афин: соседнее государство с Антикой.
У фиванского царя Кадма была дочь Симела, она стала возлюбленной Зевса, вот и Гера сразу отметила этот неприятный факт. С совершенно особой ревностью, она вообще ревнивая была богиня, но так ревновать Гера никогда не ревновала, она была умной женщиной, она понимала, что то, что родился от Симелы, это будет нечто. Как она действует? Она не дала волю гневу, она вошла через помысел к беременной уже женщине Симеле. С таким помыслом: «А вот к Гере Зевс в своём истинном обличии приходил». Женщина задумалась, затаилась, заревновала Симела теперь к Гере. И в момент, когда мужчина расслаблен и не думает, чего он делает, она выманила у Зевса клятву, что тот выполнит её обещание. Тот поклялся и Симела попросила его придти к ней в том же самом виде, в каком он сватался к Гере. Зевс уже не мог отказаться от своей клятвы, ибо на ней, на слове верховного бога держится весь мир олимпийских божеств. И он явился как положено, в колеснице, в окружении молний и метнул перун. Женщина от страха умерла, вот, и выкинула 6 месячного младенца. Шестимесячные дети не живут, дворец запылал. И вот теперь, смотрите, обстоятельства рождения бога трагедии Диониса: Зевс извлёк дитя из огня, вытащил, женщина мёртвая, дворец пылает, он вытащил этого ребёнка из огня и зашил себе куда? Только тот, кто слышал диск по Гомеру может догадаться куда Зевс зашил младенца Диониса: в бедро.
Вот таковы обстоятельства рождения бога трагической поэзии. Аналогично родился Асклепий, он же Эскулап — бог врачевания. Кстати греки считали, что существуют 4 разновидности врачебного искусства: травы, питание, нож (хирургия) и трагедия.
Так вот, обстоятельства рождения Диониса очень похожи на обстоятельства рождения Эскулапа, только у Эскулапа они были ещё более жуткими, потому что Аполлон обличил свою возлюбленную в измене и убил. Её положили на погребальный костёр, и бог увидел, что ребёнок жив ещё во чреве мертвой женщины, лежащей на погребальном костре. Когда запылал огонь (опять-таки огонь), он вырвал из чрева этого младенца и тот стал искуснейшим врачевателем древности, символом врачебного искусства до сегодняшнего дня.
Ну, когда Дионис дозрел в бедре Зевса, Зевс его родил, распустив швы на своём бедре, отдал дитя Гермесу. Запомните роль этого Гермеса, о Гермесе будет ещё речь.
Надо ребёнка куда-то определять. Для этого младенца Диониса отнесли к сестре погибшей Симелы, то есть, к тётке этого ребёнка, её мужу. И Гермес попросил их, чтобы они воспитывали дитя, как девочку. Таким образом, хотели скрыть его от Геры.
То есть, по обстоятельствам рождения Диониса, он был сын смертной женщины... Всё, пошли, пошли вот эти вот трагические весы... сын смертной женщины, не рождённый женой. В мифе, когда мы наблюдаем персонажи нерождённые женой, это значит наступил новый век. Пандора, нерождённая женой, после Пандоры закончился предпотопный век и начался век, который начался после Потопа. Елена Прекрасная, она родилась из яйца, которую снесла птица от Зевса. На Елене Прекрасной, так называемой Елене Прекрасной, Елена Спартанская — её конечно нужно звать; на Елене Спартанской закончился век героев. То есть, вот Дионис, не рождённый женой, это знак того, что сейчас что-то такое будет, чего раньше не было, и будет что-то такое очень страшное, что сопоставимо с Потопом, представьте себе масштаб, и с концом века героев, то есть Троянской войной — величайшим событием.
В антропологии Эллинов ноги и живот были местом пребывания силы и вожделений, поэтому Ахиллес, он не крепкорукий, а какой? Быстроногий. Значит, ноги были местом пребывания силы и вожделений. То есть, Дионис был сын силы (он из бедра родился) верховного бога и владыко энтузиазма, то есть, вожделетельной части души, которая располагается под диафрагмой, в антропологии древних. Миловидный, при том, как девица.
Гера своего не оставляет намерения... То есть, такого случая ревности больше в мифологии нет вообще, что она творит. Она преследует Диониса, её гнев обрушивается на воспитаталей ребёнка, и Гера, очень разумная женщина, злобная ужасно, по Гомеру, она поражает их безумием, и воспитательница этого ребёнка в безумии убивает своего старшего сына, она приняла его за оленя, а себя вообразила охотником, и точным ударом поразила в сердце оленя, то есть сына своего; а её муж убил младшего сына, бросил в сосуд с кипящей водой. Поднял труп ребёнка на руки и кинулся в морскую пучину. Спасать надо Диониса, и тогда Зевс превратил Зевса в козлёнка ( вот тут появляется первый раз мотив козла), вот, и отнёс к нимфам в Азию, подальше от Эллады.
Способность превращаться в козла сохранилась у Диониса и позднее. Когда Тифон обрушился на богов, боги бежали в Египет и стали принимать облик различных животных и, как говорит Овидий, козлом стал Симелой рождённой. В Азии Дионис подрос, и первое, что он сделал, он нашёл виноградную лозу и почитался поэтому богом вина, опьянения и исступления. И способность насылать безумие будет пожалуй единственным, но абсолютно неотразимым оружием Диониса. Однако, способность насылать безумие просто так не даётся: сначала нужно пройти через безумие самому. Помните, на позапрошлой лекции, сколько внимания мы уделяли этой теме, что такое безумие. Если ты хочешь насылать безумие, ты должен отстрадать от него сам.
Вот, Гера вселила в Диониса безумие, и страдающий бог, на это любят обращать внимание люди, мало сведующие в христианстве, которые напрямую сопоставляют Диониса и Христа, один — богочеловек, другой — человекобог. Вот, страдающий бог начал бродить по землям Египта, затем Сирии, нигде он себе покоя не находил. И в конце концов он направился во Фригию к богине Кибеле. Кибела, её отождествили с богиней Реей. Титанида Рея была супруга титана Крона, мать богов олимпийских — Зевса и других. Так только во Фригии, в этом, вообще-то говоря, по свидетельствам — их мало, но по свидетельствам древних, это один из самых страшных культов оргиостических, культ Реи Кибелы. Во Фригии Дионис был исцелён Реей и посвящён в её таинства. Дионис получил от Реи прежде всего (никогда не догадаешься) торжественное одеяние. Оно называлось столла. Столлу носили женщины, это длинное платье. Столу носить это было искусство. Искусство носить столлу состояло в том, что когда ты делаешь шаг, платье должно обвиться около щиколотки, ты делаешь шаг — платье должно обвиться около щиколотки. Естественно бедрами никто не вилял, ходили прямо. Но эта мерная поступь задавалась длинной одежды, самой тканью, её качеством, мягкостью и поступью девушки. Девушек прежде всего учили ходить, понимаете? Потом — петь. Ходить прежде всего должна была уметь девушка в столле, а вот Рея подарила (его же как девочку воспитывали, Диониса) подарила ему столлу почему? Потому что Дионису придётся мерным шагом пройти по всей Элладе, когда он начнёт её покорять. Столлу, флейту он пулучил и тимпан — это бубен с бубенцами.
Спутниками Диониса становятся вакханки. «Вакх» - это клич и одно из имён Диониса. Вакханки, они же «менады». Менады значит неистовые. И сатиры — силены. Голова и торс у них человека, копыта — лошадиные или козлиные, хвост лошадиный и рожки. Такие вот существа. И они несут тирсы — знак власти над жизненными силами природы, это жезлы обвитые плющом и виноградной лозой, иногда с шишкой наверху.
Ну вот таким образом Дионис совершенно вооруженный... Ну вы понимаете, что я вам не просто так это всё рассказываю, веду к чему? К рождению трагедии, да? Всё это потом у нас всплывёт.
Так вот, Дионис вышел на своё поприще. Он не поплыл по морю из Азии через Эгейское море, нет — он пошёл по суху вот этим своим мерным шагом. Вот почему священники носят длинную одежду? Чтобы не бегали, чтобы ходили мерно. Это примерно то же самое, почему грузчики (вот я по-началу удивлялся) носят такие тяжелые башмаки, таскают. Потому что тяжелый шаг задаёт правильный ритм походки. Вот древние очень понимали динамику тела, ритмику тела. Ритм был главным элементом музыкального искусства древних: не мелодия — ритм.
Вышел Дионис на своё шествие и попал в северную область, которая находилась севернее, чем Эллада, это Фракия. Начинается его шествие, где Дионис должен всем доказать, что он бог. И первой жертвой Диониса стал Лекург. Не путать со спартанским Лекургом, нет, это Лекург — царь одного из фракийских племён. Ну пришёл этот Дионис, требует себе почестей. Вот, Лекург его оскорбил, выгнал, Дионис прыгнул в море, только тем и спасся, вот, а вакханки всякие и прочие спутники были захвачены в плен.
Что делает Дионис? Он вселяет в Лекурга безумие. Лекург убил топором своего сына, полагая при этом, что подрезает виноградную лозу. То есть, он обрубил ему конечности. Вот, а после этого к нему вернулся рассудок. И тогда земля перестала приносить плоды. Толи из-за злодейства, которое совершил Лекург, толи из-за того, что Дионис бог плодородия гневался на эту землю. И Дионис возвестил, что земля вновь станет плодоносной, когда будет умервщлён Лекург. Умервщлён, а тот сам жить не хочет после того, что он сделал. Как умервшлён? Надо отвести Лекурга, чтобы народ Лекурга, его подданные отвели своего царя на гору, связали и отдали на растерзание коням. Торжественная, жестокая, публичная казнь.
То есть, вот по этому эпизоду видно, что через Диониса происходит нашествие с востока экстатического, чудовищно жестокого, варварского культа плодородия, культа жизни, её стихийных сил.
То есть, культура Эллады вступила в борьбу не на жизнь, а на смерть с варварским пониманием культа жизни. И об этом миф, как хороший педагог, а миф это и есть педагог. Вот трудно мне мифы рассказывать взрослым людям, потому что, ну вы можете подумать, что я вам какие-то сказки рассказываю. Вот у детей, когда им рассказываешь мифы, у них нет такого ощущения; они как-то невольно чувствуют, что то, что я им рассказываю, имеет такой смысл, что Евгению Андреевичу черпать и не исчерпать этого всего. Вот поверьте мне, то то, что я вам рассказываю, это действительно мудрость, которая не от человека исходит, а с человеком только формулируется. Миф — хороший педагог повторяет нам этот урок ещё раз, потом ещё раз и в четвёртый раз, чтобы мы поняли, о чём идёт речь, потому что после Фракии Дионис приходит своей походкой в родной город, там, где он родился — в Фивы. И он прошёлся, сопровождаемый вакханками, сотирами по улицам города с флейтами и тимпанами. То есть, на жителей обрушился поток мелоса и чужой, жесткий ритм звенящего бубна. И нужно быть народом очень одарённым в красоте, чтобы почувствовать весь ужас этих новых азиатских мотивов.
Когда запели флейты Диониса, логосу (слову) не осталось места. Фивяне начали терять ум и память и под конец — убивать. Первым, то поддался безумию, были женщины и прежде всего те женщины, у которых развита утроба. А у каких женщин развита утроба? У тех, кто родил, то есть матроны. И женщины вот нутром почувствовали, что к ним пришло и они пошли за ним, расположились по склонам горы Каферон и предались вакхическому служению. И среди новых вакханок оказалась мать царя Фив, она была сестрой Симелы тоже. Царь Фив естественно запретил все эти вакхические неистовства, отправился лично на Каферон, наивный человек, в толпу этих женщин, думая, что он воин, чего ему бояться этого всего? Пошёл и начал их пытаться вразумить. Его мать увидела, что перед ней лев молодой, она подошла к этому льву и оторвала ему голову в неистовстве. Потому что когда человек в неистовстве, силы его неисчерпаемы. Насадила эту голову на тирс и как победное знамя пришла в Фивы, опять-таки в этот момент прозрела и покончила с собой.
Вот, смотрите, что происходит, что делает Дионис: он заставил народ убить царя, заставил мать убить сына и царя. Что же дальше?
На Пелопонес... Если представляете север Эллады, это большой такой полуостров, север Эллады, это Пелопонес. Ясно, что Дионис без пощады разрушает. Он не просто смерть несёт и неистовство — он разрушает весь строй прежней жизни, всю его внутреннюю анатомию, он взрывает её изнутри.
В Аргос. Ну конечно, в славящемся героями Аргос он пребывает, его тоже не хотел там никто почетать, опять-таки женщины посходили с ума, бежали в горы с грудными младенцами на руках и стали пожирать их мясо. То есть, Дионис корчевал царство с корнем, но он был богом трагедии и богом комедии: мог и пошутить. Он прошёл Пелопонес. Всё, дальше земли нет, ему нужно на остров на Аксес отправиться. Он нанял триеру с лучшими моряками тогдашнего мира тиренскими пиратами, тиренцы — труски. Вот, они приняли на борт, но видят, что такой пассажир, за него денег дадут. Вот, решили обратить его в рабство и продать. Тогда Дионис превратил мачты и весла в змей, наполнил корабль ветвями плюща и пением флейт. И пираты, охваченные безумием попрыгали все в море и превратились в дельфинов.
Миф и в других сюжетах открывал нам глубину ужасного, но не было ни в каком мифе, (только в мифе о Дионисе), не было вот этой неумолимой системы и полноты. То есть, Дионис, миф нам сообщает, однообразно бесчеловечен и по-варварски жесток. При этом он доказывает свою божественность оставаясь в человеческом обличии. То есть, однообразно бесчеловечен, а божественность свою доказывает, оставаясь в обличии человека. Но, и вот это чудеснейший момент, древние признавали, что в его пришествии, вот таком, отвратительном по результату, есть какая-то жуткая правда. То есть, миф о Дионисе — загадка. Миф он хороший педагог, миф нагляден. Вот представим себе, как женоподобный юноша, отнюдь не герой, в длинной восточной одежде вёл хор-толпу неистовых женщин и похотливых сотиров под звуки флейт и звенящих бубнов. И вот этот водитель хора, никак не герой, приходит и требует божеских почестей. Ни царь Фракии ни царь Фив ни Аргосская знать, ни один человек вообще, никто не мог признать за ним такой претензии. Весь строй прежней жизни отвергал эту претензию Диониса. То есть, с ума нужно было прежде сойти, чтобы такого бога принять.
Шествие Диониса вселяло удивление и ужас, но это не была военная экспедиция — это была религиозная процессия. И вот нужно было в какой-то момент догадаться и опознать, что это шествие более опасное, чем любое военное нашествие. Не были врагами Диониса ни царь Фракии ни царь Фив ни аргосская знать ни трусские пираты, они не были врагами Диониса потому что несоизмеримы их силы, они были жертвами новому богу. Он их, теперь мы понимаем смысл этой жестокости, человеческие это были жертвоприношения, и он их торжественно уничтожал.
По-гречески свидетель и мученик это одно слово — мортюс. То есть, жертвой Диониса стали его свидетели. И вот этот избыток жестокости, неторопливости и окончательность расправы, они убеждали.
Свой бог нёс чужое понимание жизни. Мерно прошествовал по Элладе, как демон смерти.
Одно из имён, самое страшное имя бога было «сыроядец», потому что предел жестокости у Гомера, затем у Эсхила было пожирать сырое мясо врага. Сыроядец это тот, кто ест врага живым, даже может быть и не убив. Вот предел жестокости, этим именем «сыроядец» наградили Диониса.
Кстати, последние человеческие жертвоприношения уже во времена греко-персидских войн принести не варвары, а принесли эллины перед соломинской битвой. Трёх персидских юношей принесли в жертву Дионису сыроядцу.
Вопрос: почему сын силы бога, из бедра, помните, владыко энтузиазма, сам бог, приходит к несчастным людям как человек? Разве он не знал, что в таком обличии: столла, бубны, флейта, вакханки, эти люди не могут его опознать? Вопрос: чего он от них хочет? Какого он требует от них благочестия, каких он от этих людей требует жертв и какой музыки он хочет и какой песни от них он хочет?
То есть, с Дионисом в Элладу пришло такое понимание и культ жизни, которое было одновременно м чужим, варварским, экстатическим, жестоким и своим: он же уроженец Фив, с трудом познаваемый и требующий нового усвоения.
Дионис был свой уроженец, который пришёл как агрессор и мститель, не рождённый женой, отстрадавший, сын сили божьей, человеко-бог, бесчеловечно жестокий, принудитель Эллинов к новому культу, новой музыки и какому-то новому религиозному служению.
То есть, этот вот даритель вина и песен, чужак от своего корня, пришёл как некий экстаз в Элладу, в своё время он пришёл как начало опасное, требовательное и жизнеутверждающее.
Вот миф свидетель — я вам его изложил — пришествие Диониса было ужасно.
Так вот Эллины Диониса приняли.
А как ему нужно служить? Как его нужно встретить, чтобы не случилось с твоим городом того же, что случилось во Фракии, Фивах, в Аргосе?
Вот вопрос. Вот вопрос. Вот оно приршло, дохнуло это новое начало и всё эстетическое религиозное чувство эллинов пришло в тревожное вдохновенное и изобретательное состояние.
Что к нам приходит? Шествие. Как его нужно встретить? Шествием. То есть, Диониса нужно встречать своими культовыми шествиями. Вот так исследователь, который много-много лет, почти всю жизнь, Вячеслав Иванов думал над тем, что такое дионисийство, и много чего напридумывал, вот, и по-моему главного не понял. Вот, но так он пишет хорошо, как это шествие шло, как оно было: «Кони (силены), козлы (сотиры), фракийская татуировка, вымазанные лица виноградными выжимками или сажей, рогатые менады, лани, лисицы, собаки и так далее, вот чем по-видимому ограничивался первоначально оргиостический маскарад».
Религиозная процессия с пляской это, таким образом, это была форма религиозного служения эллинов любимая, они это делать умели, но шествие в честь Диониса как-то связано с рождением трагедии.
Ближе всего к рождению трагедии из всех жанров поэзии древних стоит дифирамб. То есть, дифирамб это песни Дионису, это песни полные страстей и перепадов, заключающие в себе своего рода блуждание и смятение. Слово дифирамб было прозванием самого Диониса. Оно означало... значит, есть две этимологии: одну принимали древние — она современной наукой отвергается в основном, но обе интересные. Дифирамб это «дважды рождённый», потому что действительно, Дионис сначала был взят из Синелы, затем — из бедра Зевса. Это была древняя этимология. Похоже, что настоящая этимология слова «дифирамб», это слово не греческое, и оно обозначало род пляски. То есть, бифирамб — божественный трёхшаговый танец, что указывает на характер процессии: «т, ттт, ттт, ттт, ттт» и так далее. Тремя шагами, тремя шагами двигалась эта процессия, ритмически заводя себя и возводя себя в неистовство.
То есть, древнейшие трагедии носили плясовой характер.
Актёр по-началу был один. И вот древний трагет, то есть сочинитель трагедий — Фиспид, он выступал как актёр и плясун, но состязался он именно в пляске. И вот первые трагеды, помимо собственных постановок, они были прежде всего учителями пляски, и звались за это «орхестами», от глагола греческого «орхеумай» - плясать. И поэтому, круговая площадка это сердце трагической постановки, называется «орхестра» - отсюда наш оркестр. Значит, в орхестре (оркестре) плясали. То есть, первая трагедия носила плясовой характер.
Слово драма означает действие, преимущественно телесное. То есть, элемент телесного движения в древнейшей трагедии был главным средством выразительности.
Слово «трагодиа» происходит от слова «ода» - песнь, пение, и «трагос» - козёл, в переносном значении «похоть». Того же корня глагол «трагидзо» - это вступать в период половой зрелости, так сказать, козлеть. То есть, трагедия, если перевести это на русский язык калькой это «козлопевание».
Аналогичная этимология «трагедия» происходит от слова «трагет», а трагет это автор и певец, который за победу на состязаниях получает козла. Вот ты выйграл, чего тебе дадут в награду? Козла. Всё. Это считалось очень почётно получить козла.
Вот этот вот Фиспид, который плясал так замечательно... Вот назову вам эту дату, чтобы было понятно, о каком же историческом времени я говорю: это 524 год до н.э. То есть, 6 век до нашей эры, вот этот вот Фиспид, сохранилось свидетельство, получил козла в награду за постановку драмы и исполнение в ней вот этой вот актёрской роли своей.
Судить об историческом процессе трагедии мы не можем. Вот как из этого культа Диониса, каким путём возникло самое совершенное богословское искусство? Вот как это всё возникло? Мы не можем судить. Вот то, что вы найдёте в учебниках, там пытаются каким-то образом объяснить этот процесс, уже современная наука эти гипотезы не подтверждает.
Смежных с трагедией жанров поэзии было много. В 6м веке это был взрыв словесного и музыкального творчества. То есть, трагедия родилась, ну как Афина из головы Зевса, если не в полном вооружении, не в полном облачении, как точно нечто новое.
Вот, то есть шествие в честь Диониса как-то связаны с рождением трагедии, но мы не будем делать вид, что мы понимаем как. Честно скажу, вот я не понимаю.
Потому что одно мы имеем на входе, другое- на выходе, и нечто по середине содержится загадочное, в центре. То есть, при начале, на входе это шествия публичные, плясовые, с непристойностями, опасные для народной нравственности. Так их ощущали римляне, и в 186 году до н.э. специальным сенатским декретом вакханалии были осуждены. Вот римляне не хотели, точнее верхушка власти, она считала, что вакханалии — вещь опасная для народной нравственности. Вот грекам бы никогда не влетела в голову эта мысль, что можно вообще запрещать вакханалии. Римляне сказали: нет, знаете надо положить этому конец. Конец этому естественно положить было нельзя. Вакхическое начало невозможно было директивно запретить никаким образом.
На входе буйное, шумное, разношерстное, орущее — кто-то скачет, у кого-то вымазано винной гущей рожа, много ряженых, это шествующая, пляшущая толпа, которая неистовстом своим «ттт, ттт, ттт...» в каком-то трёх-шаговом танце неистовом желает почтить бога Диониса, и кстати, защититься от него.
Вот, это на входе. А на высоте своего развития у Эсхила и Софокла это богословское искусство. То есть, на выходе это самое строгое по структуре, жесткое по структуре композиционно неизменяемое действие богословского содержания. На входе: толпа, анонимность, импровизация, буйство; на выходе: богословие, истолкование мифов, личное авторство и строгая структура.
Что общего у начала с концом? Что по середине? Козёл, - это всё, что можно сказать, «траг» — козёл.
Вот кто греческий миф так прилежно изучал, тот может мне сказать, что напоминает это вот, когда по середине козёл? Какое существо напоминает вот это вот, когда по середине козёл? Химера. Задняя часть у неё была дракона («дрАкона» - змеи), а передняя часть — льва. Хвост дракона, голова льва, а по-середине — коза, потому что слово «химайра», отсюда наша химера, это означает коза, козочка.
Вот почему коза? Непонятно. Но соглашаешься, что это страшнее всего, когда коза по середине.
Кстати, кто Зевса выкармливал? Коза. А кто Овена выкармливал? Коза. Понимаете? Вот что-то такое было вот в этом существе, что мы уже никогда не почувствуем. Для древних это было понятно: очень страшно, когда коза по середине.
Вот. Химера была и страшна и сильна, она была быстроногая. Она тремя своими головами извергала пламя. Голова средняя у неё была козлиная и козьей головой она пламя извергала. И что-то миф должен выставить против козы-химеры.
Греческий миф считал, что красота — космическая сила, и поэтому против Химеры миф выставил красоту героического века. А что очень красивое у нас, в героическом эпосе? Перед чем герой немеет, и не может просто смотреть на это? Что самое красивое для героя гомеровского? Конь. А, понимаете, конь какой ещё? Крылатый конь. Как его звали? Пегас. Именно на нём Билирофонт, оседлав его, Химеру поразил. Так вот, знаете откуда родился Пегас? Когда отрубили голову Медузе Горгоне, из издыхающей Горгоны, от её крови, из неё выскочил этот вот чудо-конь высокой красоты, который потом стал символом поэтического вдохновения в Европе. Конь Пегас.
Красота рождается из бездны — вот что ценили древние. И древние предупреждали: красота может в бездну и привести. Вот что полезно знать нашей творческой интеллигенции, которая так или иначе работает в сфере прекрасного. Красота рождается из бездны, а если не рождается из бездны, это не вполне красота. Но если ты работаешь в этой сфере, будь к себе требователен: заставь своё эстетическое начало соприкоснуться с источником, но имей в виду, что если ты чего-то вот эстетического не соблюдёшь — сойдёшь с ума и рухнешь опять-таки туда, откуда ты взял начало своего искусства.
Итак, мы не можем представить исторического процесса возникновения трагедии. Может быть потому что у нас мало данных, а может быть потому что этого процесса просто и не было. Вот как вакханалии связаны с трагедией высокого стиля? Я не знаю как они связаны. Я могу ответить только одним способом. Это, а вот это важно: умение овладеть экстатическим началом своей природы. Вот это есть гений эллинского народа. Религиозный, художественный и богословский. Религиозный, художественный и богословский гений эллинского народа состоял в умении овладеть экстатическим началом природы. Вот умели эллины удерживать экстатическое начало, принимая от него силу и смысл, не теряя при этом разума и художественного чутья.
Вот герои Гомера почему так ценили коня? Потому что конь тебя убьёт. Конь, он себя убьёт в неистовстве своём. Поэтому конь, а ценили таких коней, какие были звери настоящие, мощь конскую ценили. Вот попробуй вот ты с ним сладь! Конь это настоящее испытание. Конь позволяет тебе достичь напряжение последней черты. Вот то же самое мы увидим и в трагедии. Нужно довести до последнего напряжения страдания и смысла, и нужно дойти до этой самой черты, до которой, если не дойдёшь, вот до этой черты, до последней, если до неё не дойдёшь, это будет что? Вот есть некая черта последнего напряжения смысла, до которого если не дойдёшь будет что? Это художественное произведение, подсказываю. Холодность. Вот это греки чувствовали хорошо. Это последнее уничижительное слово, которое могли сказать о трагическом поэте: холоден. То есть, мы пришли трагедию смотреть, а он нам что представил? А я равнодушен, я холоден. Это самое страшное было — холоден. Если не дойдёшь до черты. А если ты её перейдёшь, то будет, естественно, понятно что: безумие.
То есть, из глубины души народной — есть такое понятие, я всё время вокруг него кручусь, потому что я считаю, что субъектом истории является народ, вот был Эллинский народ — вот из глубины души народной трагедия извлекала священный ужас такой мощи, что человек становился на последнюю грань здравости, за которой уже была погибель. То есть, душа народа черпала силу в трагедии. Этого нельзя отрицать. В этом смысле ужас трагедии был жизнеутверждающий. Это главнейшее эстетическое открытие Эллинов: ужас есть начало жизнеутверждающее, если он помещён внутрь трагического действия.
Смотрите, перед ужасом человек немеет, теряет силу, сдаётся, но тот же самый ужас, если он схвачен трагедией, он становится источником необыкновенной мощи, самопожертвования, подвига и высоты. Это конечно удивительно, что короткое время, но трагедия, была богословским народным публичным действием. Больше такого никогда не будет: будут хорошие, интересные книги, но что бы богословие представили в народном действии! Приходит народ, и смотрит богословское действие. Кстати, денег, естественно, не брали, потому что это был государственный культ в Антике. Ты приходишь и пребываешь, в театре, и смотришь, что там тебе представляют.
И вот в этом как раз и сказался гений народа. Ну вот сказать «гений народа», это понятие, оно отвлечённое, оно абстрактное. Вот я сказал «гений народа», ну и что? Это немножко как бы не конкретно. Однако, история сохранила нам имя человека, поэтический гений которого можно поместить вот на перевале, вот том самом, в момент середины, на перевале этих художественных эпох. Это уже не абстрактный гений народа — это личность. И это личность, её звали? Я загадку о ком загадал? Орион. Эта личность как раз Орион, от которого ничего не сохранилось.
Так вот, чтобы понять, что такое был Орион. Вот такое свидетельство Аристотеля: «Трагедия возникла от начала импровизационного и от запевал дифирамбов».
Вот главное в этой короткой справке это роль запевалы, заводилы, зачинщика, экзарха. Экзарх это зачинщик. У Гомера есть дивный текст, из которого мы можем составить представление, что такое было вот этот «запевала». То есть, понимаете, вот есть художественное действие, которое концентрируется вокруг голоса человека, он держит своим голосом всё художественное пространство, и этот голос должен быть один. Запевала.
Вот, значит, на щите Ахилеса изображен такой вот хор-хоровод, пляшут юноши и девицы, как говорится, зрелые для брачного выкупа. И Гомер, чтобы было понятно, потому что я сделал точный перевод, может быть непонятно со слуха, и он сравнивает этот хор-хоровод с вращением гончарного круга под рукой искусного мастера. Как это у них всё происходит.
«Пляшут они и ногами искусными то закружатся столь же легко, как в стану колесо под рукою, испытанный, если скудельник его испытует легко ли кружится, то разовьются и пляшут рядами одни за другими. Купа селян окружает пленительный хор и сердечно им наслаждается. Два среди круга их головоходы пение в лад зачиная чудесно вертятся в средине».
Значит, головоходы, это «кюбестотер» - головоход, ну, в обычном значении — тот, что ныряет головой вниз, обычно это ныряльщик за жемчугом. Вот, но корень тот же самый, что куб (кубик). Вот чем играют в кости? Вот как ни брось — всё равно кубик стоит. Поэтому этот человек как ни крутится, он пожет на голове ходить — может на ногах ходить — он по всякому стоит, вот, это кувыркало — головоход. То есть, в Гомеровском таком изложении, чтобы запевать, нужна была акробатическая пляска. Опять-таки пляска. Она сообщает хору нужное настроение. То есть, запевало хора это мощный и бодрый муж.
Вот, знаменитый Архелох, его считали родоначальником лирической поэзии. Вот как Гомер это эпический поэт, вот так Архелох — родоначальник лирической поэзии. Вообще, в высшей степени заслуженный человек. Он был вони, всю жизнь воевал. У него была жизнь, полная приключений, он был поэт, его ценили как поэта, а он себя ценил за другое: он себя ценил за то, что он мог голос подать. Так он о себе пишет, хвастается: «умею запевалой быть прекрасной песни дифирамбов в честь владыки Диониса, одурманивший душу свою вином».
Вот, Архелох жил в середине 7го века до Рождества Христова, а Орион, о котором речь, это время около 600 года до р.х., это век семи мудрецов. Из них самый известный это Салон в Афинах, законодатель и Фалес — родоначальник философии в Милете.
Так вот, во времена Архелоха, это засвидетельствовано его другим современником, который не был талантливым поэтом как Архелох, он занимался другим: его интересовало, как можно миф повернуть и переистолковать. Вдруг оказалось, что миф... вот сменилась эпоха, помните, мы говорили, миф начинает проявлять свой новый смысл. Вообще, стоит серьёзно заниматься только такими вещами, которые когда меняется эпоха проявляют себя по-новому и показывают свою глубину.
Так вот, современник Архелоха, он как раз занимался тем, что он мифословствовал. Вот мы знаем слово «философствовать» - рассуждать на такие тему, глубокие, да? А он брал мифические сюжеты и излагал их по-разному поворачиваясь. Так вот, от этого человека, который мифословствовал, Стисихор, сохранилось несколько маленьких фрагментов и названий книг. Вот, Орион наш, о котором идёт речь, не сохранилось даже и названия книг, не сохранилось ни одной строки даже в пересказе, а память о нём осталась потому что Орион был первым, кто осуществил какую-то важнейшую реформу не только в дифирамбе, а во всей поэзии древних.
Геродот говорит даже невозможную вещь, что Орион был первым из людей нам извесных, кто сотворил дифирамб. Ну Геродот не мог знать, что дифирамб существовал до Ориона, но тем не менее, Дифирамб, гимн в честь Диониса, считалось, что Орион нечто такое сделал, что в каком-то смысле Орион сотворил эту поэзию.
Вот более подробные сообщения об Орионе мы находим в лексиконе Суды или, иначе произносят, Свиды, это словарь 10 века нашей эры. Вот кратко прочитаю это сообщение и прокомментирую: «Орион, говорят, был изобретателем трагического тропоса». Вот оно, вот оно появилось то, к чему уже мостик ведёт прямо к Эсхилу. «...Он был изобретателем трагического тропоса». Что такое «трагический тропос»?. Судя по всему, обученный Орионом хор, может быть впервые начал представлять некоторый сюжет. Другие считают, что трагический тропос, это был новый музыкальный лад, отличный от дифирамбического. Другие считают, что до Ориона дифирамб был обряд, частью обряда, а после Ориона это стало художеством. То есть, тропос трагический это мог быть и действием и музыкой и художеством и строем речи, но главное-то что он стал авторским произведением.
Орион первый поставил хор. Что такое «поставил хор»? Что такое поставил? Одни говорят: обучать он начал хоры. Простите пожалуйста, а если я Дионису хочу служить, это что, я должен кого-то учить? Учить непосредственности? Учить неистовству? Да. Понимаете, какой переворот в поэзии. Настоящее неистовство не в том, чтобы скакать в трёх-шаговом танце, измазав лицо сажей, а Дионису можно служить иначе.
Дальше, Орион может быть поставил хор по кругу, а это очень интересный момент. Вот надо почтить бога Диониса шествием, и пошли. Стойте, стойте, стойте! А давайте пойдём по кругу. А чего мы будем по кругу? А вы тогда спойте что-нибудь интересное, что-нибудь, в чём есть сюжет, в чём есть истолкование мифа.
Вот, то есть при Орионе дифирамб превратился в упорядоченную хоровую песнь, и возникло то, что называется «номос ортиос», это какая-то песня высокого стиля. Вот, как это звучало мы не знаем. Когда мы будем с вами читать, в точном переводе я это сделал, речи Кассандры у Эсхила, хор говорит: это высокий номос, это вот тот самый «номос ортиос» - песня высокого стиля.
Дальше, Орион первый завёл дифирамб. Ну, это понятно, он сам выступил запевалой.
Что такое авторы трагедии в древности? Автор трагедии избирает сюжет мифический, обрабатывает его, сочиняет текст, сочиняет музыку, получает деньги от города. Не было подоходного налога в Антике. Ты или хочешь, можешь снарядить корабль или, примерно столько же стоило, корабль дорого стоил, - поставить трагедию. Он проходит по городу, выбирает нужных для данного хора людей, расставляет их, совершает то, что называется сценография, научает их двигаться, как они должны двигаться, подбирает актёров, ещё раз, учит их петь, добивается нужного звука, потому что он только знал этот звук. На рассвете трагедии различали до четверти тонов. Как только смысл из трагедии ушёл, исчез этот дивный музыкальный слух. И, наконец, сам выступает в качестве одного из актёров. Вот это называется трагическое творчество.
Понимаете, в одной душе надо это всё вместить, нельзя никому доверить, никому — испортит всё. Я очень удивился, что, это по-моему у Росини, он за две недели сочинил Севильского цирюльника и говорит: «ну, сочинить оперу это приятно, а вот поставить её это мука». Вот это всё нужно было добиться, и всё это делал один человек за исключением Софокла. Софокл, он был всем одарён, абсолютно всем, его биография... потом вы удивитесь, какой это был человек. Но у каждого человека есть недостаток обязательно. Вот у Софокла был один недостаток — слабый голос. Вот Софокл, пока был молодым, он ещё исполнял, а когда голос стал слабеть — перестал, он вынужден был доверить всё-таки свою голосовую силу, свою голосовую партию кому-то из актёров.
Так вот, Орион, он как раз и был вот этим вот запевалой, организатором, сердцем вот этого художественного действия. Он, что называется, держал звук. Вот кто хоть немножечко причастен хоровому пению, кто прислушивался хотя бы как на клиросе поют, кто сам на клиросе стоял, тот знает ну какое это вообще, сложное это, на самом деле, но и интересное занятие. Как это, слышать и держать этот звук. Древние считали, что должен быть кто-то кого все слушают. Это не обязательно, чтобы громче всех, но вот кто-то должен держать весь этот процесс, содержать это пространство звуковое.
Дальше, Орион был первый, кто дал название тому, что пел хор. То есть, при Орионе дифирамбы начали сочиняться на разные мифические сюжеты, которые с Дионисом не связаны. То есть, трагедия, трагический тропос при Орионе показал свою вместимость: он может вместить в себя весь, колоссальный, неисчерпаемый, поверьте мне, мифический материал Эллады. И возникла даже пословица: «при чём тут Дионис?». Интересно вот, Дионису угодно ли, что рассказывают мифы, которые с Дионисом не связаны? Вот такой вот вопрос. Оказывается вот почему-то вот угодно.
Вот художник при Орионе стал свободным — вот что важно. Он теперь свободно может выбрать любой понравившийся сюжет. Вот Эсхил взял: Агамемнон, Клетемнестра, Арест, вся жуткая это история, страшная. Диониса там вообще нет, он даже не упоминается. Пословица: при чём здесь Дионис?
То есть, при Орионе импровизация, буйство, дикость убывает, а истолкование, осмысление — возрастает. Вот импровизация по-гречески «аутосхедиасма» указывает на то, что близко лежит и быстро берётся, наобум, сразу, необдуманно. Вот эта непосредственность импровизационная, она очень высоко ценилась. Однако, непосредственность граничит с глупостью и безответственностью. И, пишет Аристотель: «одарённые люди, постепенно развивая свои дарования, породили из своих импровизаций поэзию».
То есть, Орион в развитии дифирамба сделал решительный шаг в направлении трагедии, как глубокомысленного и богословского искусства.
Что Пушкин говорил? Что главное в поэзии? Он взял и сказал, что главное. Главное в поэзии — мысль. Он очень ценил звук. Он все свои стихи проверял на звук. Вот когда звук его удовлетворял, вот тогда он отдавал в печать свои произведения. Но тем не менее, главное в поэзии это мысль. Так вот, при Орионе произошёл вот этот вот поворот: свобода художнику дана неограниченная, миф — беспредельное поле, сободна, бери, вот, но будь умён, умей распорядиться и истолковать этот огромный мифологический материал. Экспромпт угасает, а осмысление — растёт.
Вот, но надо при этом как-то почтить и Диониса, и поэтому, трагедия обычно как ставится: три трагедии называлось «трилогия», а потом давали сатирову драму. Я долго недоумевал, что это? Зачем это нужно? Потом мне подсказал один человек, который тоже работал над этой темой, он говорит: да после того, как люди трагедию посмотрели, им надо вернуться в обычную жизнь. И даётся сатирова драма — нечто такое простенькое, комическое. Выходят сатиры и вот как раз и сатиров Орион научил говорить размеренной речью. Это вообще фантастика, потому что сатир-то сама по себе это безбашенный персонаж, понимаете у него, что называется, вся-то его и роль в культе состоит в том, что у него мысли-то и не должно быть: он не знает, что он скажет в следующий момент. Вот есть люди, которые говорят и мыслят одновременно. А есть люди, которые прыгают и что-то выражают одновременно вместо того, чтобы говорить. Вот это ценилось. И вдруг заставляет их Орион, он ведь мастер был, заставляет сатиров говорить размеренной речью. То есть, они у него роли репетируют, сатиры! То есть, невиданная вещь.
То есть, осуществился прорыв искусства на новые рубежи, когда уже даже сами сатиры — копытные, рогоносные, лошадино-хвостатые начинают вещать метрической речью.
То есть, до Ориона дионисийские оргии могли быть обезличивающим лицедейством, а у Ориона это плод личного творчества и действо организованное, которое... Ещё раз, вот это хочу, чтобы вы поняли: трагедия имела такой объём, куда мог войти любой сюжет мифический. Вообще-то говоря, это была апология мифа. Трагедий показала, что миф это для любого мыслящего существа является чрезвычайно ценным материалом. Так удивились всякие психотерапевты там, в 19-20 веке, что вот у мифов, они начали понимать из практики, что миф им даёт подсказку какого рода безумие или какого рода патология перед ними предстаёт в образе того или иного больного. То есть, миф это действительно нечто такое, что может показать свой смысл, если уметь с ним обращаться, а трагедия это то, что может втянуть в себя и представить, перетолковать любой миф.
Вопрос: угодно ли было такое служение Дионису? И как смел Орион дерзать в священной поэзии, которая славила жестокого Диониса?
Этот вопрос не к нам обращён. Надо у древних искать ответ, и они ответили, как и положено во всей красоте архаической эпохи, они ответили легендой. Эта легенда о бедственном плавании Ориона. Вот она именно таинственно перетолкована Пушкиным в отношении к собственному творчеству. Эта легенда изложена у Геродота.
Орион, он родился на острове Лесбос (Лесбос это часть Эгейского моря туда, ближе к Трое), но большую часть времени он прожил в Коринфе. Коринф это город как раз на перемычке между материковой Элладой и Пелопонесом. Провёл Периандра (это тиран Коринфа, один из семи мудрецов), затем решил отплыть в Италию, жил он Сицилии, нажил огромное богатство и пожелал возвратиться назад в Коринф. Нашёл моряков коринфян, он им доверял, нанял корабль у коринфский мореходов. А корабельщики, это примерно тот же вариант, что с Дионисом: какой нам попался пассажир! Красавец какой! Это сколько же он заработал. Нет, не повезём — ограбим. Он тогда будет свидетелем, нельзя ему жизнь сохранить, надо его убить.
Орион догадался, просил сохранить ему жизнь. Предлагал свои сокровища отдать, чтобы они сохранили жизнь. Нет, они не смягчились. Они велели Ориону либо самому покончить с собой на палубе, тогда они обещали предать его тело земле, либо броситься в море. Кстати, почему? Потому что сами не хотели убивать. Формально я твою кровь не пролил. Такой замечательный формализм наблюдается у древних: я не виноват, что ты умер. Ты же сам бросился в море, не я же тебя туда столкнул. Прыгай, или кончай с собой здесь, на палубе.
А почему они так ещё? Потому что они понимали, что он священный певец, он священная фигура. Его просто вот тронуть вот так — нельзя, потому что Дионис отомстит страшно. Так что, ты прыгай сам.
Что делает Орион. В таком отчаянном положении Орион всё же упросил корабельщиков по крайней мере позволить ему спеть в полном наряде певца, став на скамью гребцов. Ну, полный наряд певца это та самая стола — длинное, торжественное одеяние, та самая стола, которую Рея-Кибела подарила Дионису. Тогда корабельщики перешли с кормы на середину корабля радуясь, что им предстоит услышать лучшего певца на свете. Вот она, человеческая природа: они рады послушать бесспорно лучшего певца... ну, они не отрицают: лучший певец на свете, а потом его убить. Вот одно другому не мешает, в душе человека совмещается всё это.
Орион, же облачась в полный наряд певца, взял кифару. Да, корабельщики перешли с кормы на середину корабля, он встал на высокую скамью на корме и исполнил вот этот вот «номос ортиос» - высокую вот эту песнь. Он показал им звук голоса своего. Один, без хора стоит человек и поёт. Окончив песнь, Орион как был, во всём наряде ринулся в море, там его подхватил дельфин и вынес на юг Пелопанеса. Орион вышел на берег, как раз там высушил свою ризу... Надо думать так, - у Геродота не написано. Орион вышел на берег, и в своём наряде певца отправился в Коринф, рассказал всё, что с ним случилось. Вот, Периандр, хоть и один из семи мудрецов, но такому не поверил. Невозможно выплыть вот в этом одеянии тяжелом, торжественном, плавать нельзя: ты пойдёшь камнем на дно. Вот, не поверил, заключил Ориона под стражу и велел ждать, пока прибудут корабельщики. Корабельщики прибыли, говорят: никакого Ориона мы не знаем, там, он живёт себе в Сицилии и здравствует. Тут Орион вышел в своём одеянии, корабельщики во всём признались.
Вот. Так вот, многозначительность этой легенды, она высвечивается вопросом благочестия дионисийского толка. Если экстатичный, древний дионисов дифирамб был так преобразован Орионом, что стал авторским произведением искусства на свободную мифологическую тему, если он сочинялся, ставился и репетировался так, что и сатиры репетировали роли, как это Дионис стерпел? Неужели это было Дионису угодно? Ответ: да.
В культовой поэзии стало свободно для личного творчества, если... вот здесь важный момент. Это только у эллинов мы найдём. Только если это личность — Орион. Свободна для личного творчества? Свободна, пожалуйста, если это личность, Орион, если это такая душа, которая может издать звук. Человек не издаёт звук голосом. Человек издаёт звук при помощи голоса. Человек не мыслит мозгом: душа человеческая мыслит при помощи мозга.
То есть, свободна для личного творчества? Да, если эта личность — Орион. Осуществился прорвыв в искусстве на новом рубеже? Да. Кем? Орионом. А это как? А это так, что перед лицом верной смерти, наедине с человечьей, лютой жестокостью, в открытом море, стоя на корме судна, с полным самообладанием и в полном облачении торжественно спеть высокую песню и броситься в пучину. Вот это называется трагический тропос в поэзии, изобретателем которого был Орион.
И произошло в личности Ориона произошло вот то самое ценное, в чём и явился конкретно гений эллинского народа.
Если меня спросят: в чём гений эллинского народа? В философии? Потом в философии. В философии — конечно. В науке? Наука. Они — изобретатели науки, эллины. В пластике? В архитектуре? Всё это есть. Нет. Прежде всего, это таинственное совмещение экстатичности и умудрённости. Вот в чём проявляется гений. Вот, чему надо прежде всего у них учиться. Но прежде всего, знание о чём нужно передавать в педагогическом процессе, когда мы говорим с детьми о высокой литературе: совмещение экстатичности и умудрённости. Этим отмечены лучшие произведения трагических поэтов.
Это нас поражает в них, и древних это поражало тоже. Такой высоты был, как они думали, вдохновлённый богами, угодный богам, спасённый богами Орион.
А вот теперь, держите в уме легенду об Орионе, как он плавал с этими корабельщиками. Теперь ещё раз прочтём стихотворение Пушкина.
«Нас было много на челме
Иные парус напрягали
Другие дружно упирали вглубь мощны вёслы
В тишине на руль склонясь
Наш кормщик умный
В молчаньи правил грузный челн
А я беспечный веры полн
Пловцам я пел.
Вдруг, лоны волн
Измял сналёту вихрь шумный
Погиб и кормщик и плавец,
Лишь я, таинственный певец
На берег выброшен грозою
Я гимны прежние пою
И ризу влажную мою
Сушу на солнце под скалою»
Всё нам Пушкин рассказал. То есть, легенда об Орионе и сюжет стихотворения Пушкина абсолютно различны, а ядром здесь этого стихотворения нужно считать название. Орион — таинственный певец, стоит на перевале двух исторических и художественных эпох — вот, что хочет Пушкин сказать. Он специально... ну что, он не знал легенду Геродота чтоли? Всё он прекрасно знал, уж он её точно прочитал перед тем, как такое стихотворение написать. Однако, написалось вот это. Он сказал: посмотрите, это два разных сюжета, а название — одно, а Орион это, извините, это я. Орион что? Орион стоит на перевале эпох: то, что было до Ориона — это одно художество, то что было после Ориона — на столько другое, что возврата к прежнему не будет. Вот в чём Пушкин.
То есть, произошло такое изменение художественного вкуса, что сам вкус стал другим. Невозможно уже после Пушкина стало писать по-старому — невозможно. Вот хочешь ты или не хочешь, а появилось новое художественное чутьё, и Пушкин нам его открыл.
Так вот, пушкинский Орион, он пережил бурю. То есть, восстание, если идти по исторической обстановке: восстание, начало нового царствования, перемена стиля правления. Пушкин может сказать: да, вот эта буря прошла: умер один царь, настал другой царь, восстание было, стиль правления изменился. За год он это понял. В 27 году это всё было уже понятно. И Пушкин говорит о себе: я гимны прежние пою... Потому что на том уровне творчества, которого достиг Орион, подобные бури политические, скажем так, культурные, исторические, не могут лишить его голоса. Если художник родился, ну... убить его можно, а голоса лишить его нельзя. Всё, потому что он вышел на такой уровень эстетического сознания, который никак не колеблется никакими политическими катастрофами и катаклизмами.
Так вот, Пушкни, помимо прочего, он был всё-таки трагический поэт, потому что в романе Евгений Онегин, там отчётливо есть одна из смысловыз доминант: убийство друга на дуэли это удар рока, и Пушкин прописывает этот удар рока примерно в той же монере, не подражая Софоклу, я думаю, прямо. Он не думал, что он пишет точно также как Софокл, но он написал удар рока точно в стилистике художественного мышления Софокла, и роман Евгений Онегин завершается трагической идеей какой?
Как завершается роман «Евгений Онегин»? Какой идеей трагической он завершается? Она внезапна.. Он только обозначил, только обозначил. Приятие кончины. Это чисто трагическая идея. Вот человек достигает зрелости когда он... В нём совершается таинственная вещь: он принимает свою кончину внезапную, как предчувствовал Пушкин, что ему предстоит умереть внезапно.
И, наконец, надо не забывать, что Пушкин написал «маленькие трагедии», но собственно, трагедией является только одна из них, бесспорно лучшая, как трагедия лучшая, она начинается какими словами? Лучшая из маленьких трагедий как трагедия: «нет правды на земле, как правды нет - ...». Тире ставит Пушкин, чтобы мы сделали остановку. «Нет правды на земле». Так я тоже думаю действительно: есть правда, нет правды, так подумаешь... «Нет правды на земле, но правды нет — и выше».
Вот, и этим стазу Пушкин говорит, что то, что я пишу, это произведение не психологической достоверности. Оно выше психологической достоверности. То есть, это трагическое произведение мыслительного содержания, потому что в трагедии именно мысль выстраивает художественный образ. То есть, когда Пушкин назвал себя Орионом... Вообще, это очень дерзко. Вот современники, к счастью, его не поняли. Понимаете? Потому что если бы кто-нибудь сказал: да посмотрите, что он из себя делает? Его могли бы упрекнуть в невиданном, ну, в невиданном совершенно высокомерии. Однако, нет. Он говорит то, что вот произошло в 27 году, в июле, он свидетельствует: художественный вкус в России стал совершенно другим.
Далее. Чтобы как-то судить о трагедии, нужно некоторые определяющие вещи сказать о музыке.
Изобретателем лиры, согласно мифу, был Гермес. А кто был изобретателем флейты? Изобретателем флейты был Гермес. Вот если так вот почитать.... Я в тупике уже, я уже в тупике. Почему опять? Опять Гермес. Почему с ним-то это связано? И лира и флейта, они оказались в последствии достоянием Аполлона, но почему-то именно Гермес стоит при истоках музыки, что помимо голоса. Мы её называем инструментальная музыка, против чего хочется возразить: как будто может быть музыка вне души человеческой, которая звучит? Душа человеческая звучит, она есть источник музыки, которая передаётся через инструмент или через голос. То есть, миф говорит именно о таких временах, о такой музыке, когда музыка был энтузиастична. Она не услаждала и звучала как сама душа.
То есть, миф сейчас нас заставит задуматься о тайне музыкального творчества: почему Гермес — первичный владетель лиры и флейты.
Гермеса чаще всего поминают как посредника и как переводчика. То есть, он — покровитель путешествующих. Также он переводит деньги из одного кармана в другой. В каком-то европейском учреждении есть фигура Гермеса, у неё крылышки там, над пяточками. Он бог — покровитель торговли, и одновременно воров, естественно. Он из одного кармана в другой переводит. То есть, он покровитель всякого рода краж, махинаций, финансовых офёр, также он — толмач, переводчик с одного языка на другой, с одного языка человеческого на другой человеческий язык, а также — переводчик языка олимпийских богов на язык смертных. Вот боги на Олимпе говорят на божественном языке, а Гермес должен тот же самый смысл перевести не просто на другой язык, а из одного мира смысл перевести в другой мир — мир смертных людей. Вот, поэтому его именем совершенно справедливо названо искусство понимания — герменевтика.
То есть, это не перевод с одного языка на другой, а это перевод смысла из одного мира в другой мир.
Ещё, Гермес провожал души умерших в Аид, а кого надо — тех и в Тартар.
Так вот, если кто-то думает о Гермесе, что он посредник, то надо задуматься, почему лира и флейта это его изобретения? Потому что Гермес больше чем посредник для той музыки, которую ценили в Элладе.
Нужно одновременно удерживать верх и низ. Одновременно удерживать верх и низ. Не переходить из одного в другое, из одного мира в другой, а содержать в одном лице. Вот таков Гермес. Вот его высшая эстетическая и мистическая функция: содержать в одном лице преисподнее — то, что в Тартаре и превыспреннее — то, что на Олимпе и выше Олимпа. В одном лице нужно держать самый низ — бездну и самый-самый верх. То есть, масштаб бытия, который мы понимаем, это и есть масштаб музыки, которую мы творим. Вот Гермес удерживает одновременно низ и верх, и поэтому миф отдаёт Гермесу лиру и флейту.
В греческой трагедии есть черта, которая отделяет её от всех жанров поэзии. Трагедия обладает такой особенностью: она никогда не откажется от источников ужаса, которые идут от бездны. Вот Эсхил и Софокл, им как раз это и нужно вот этого достичь: самого нижнего, ниже нижнего, самого пре-преисподнейшего начала, чтобы показать, что такое самый ужас и есть. Вот, об Эсхиле и Софокле мы можем сказать, что они больше чем мыслители и поэты: они и по жизни были бойцы. То есть, они принимали участие в военных действиях: Эсхил, как тяжело вооруженный пехотинец, а Софокл — как стратег, как военачальник. То есть, они шли навстречу и даже искали ту опасность, которая искушает человека на отчаяние и погибель. И вот именно достигнув... Смотрите, именно вот в этом смысле они герменефты. Именно достигнув самого преисподнего, откуда идёт ужас весь, который человека может парализовать, они именно на уровне этого ужаса проводят, - и это сердце их трагедии, - они проводят теодицею. Теодицея это искусство особое богословское — оправдание Бога: если Бог всесилен и добр, откуда тогда такое чудовищное зло.
То есть, важно было верх и низ собрать воедино и представить так, чтобы помимо разумных аргументов произвести оправдание Бога и теодицею. Это была их служба Богу.
Вот почему Гермес был изобретателем лиры и флейты? А кто бы ещё такое мог? Вот Гермес только изобрёл лиру и флейту, он показал сущность музыкального искусства, когда она дана в чистоте. Это очень редко встречается, такая чистота. Вот, а потом передал это всё.
Значит, с Лирой как было. Он выпотрошил черепаху, из её панциря изготовил резонатор и отдал своё изобретение Аполлону. Лиру за коров. И кажется так, сказочка такая. Дело в том, что черепаха было животное, в которое обращался Аполлон, и миф намекает, что для того, чтобы принять Лиру, Аполлон должен был принести себя в жертву.
Вот. Ради овладения этим поэтическим искусством, которое заключается вот в этом звучании струн, резонатором для которых служит черепаховый панцирь.
И Флейту Гермес уступил Аполлону, получил от него золотой жезл — это, вообще, символ власти, и что более важно — искусство гадать на камешках. Что такое камушки? А власть над случайностью. В жизни есть случайность? Есть. Есть вещи, которые никак не связаны друг с другом ни для какого разумения? Есть. А угадывать можно? Вот это вот соотношение случайных элементов? Можно. Это особое искусство. И вот за это искусство, получив вот это искусство — гадать на камушках — и за это искусство он отдал Флейту Аполлону.
Я не буду всю мифологию рассказывать, как враждовала Флейта и Лира: это там целый мифологический интереснейший цикл. В конце-концов произошло их примирение, произошло опять-таки на играх, которые проводились в Дельфах. Дельфы — святилище Аполлона. И там одновременно производилось состязание на Лире, Лира всё-таки была исконно греческой музыкой, потому что она давала простор слову, вот, и состязание на Флейте. Можно себе представить, что вместе со всякого рода спортсменами приезжали в Дельфы на игры пифийские ( они назывались ), приезжали музыканты. И их победа считалась не менее почётной, чем победа в атлетических соревнованиях, в атлетических играх.
Так вот, всякого рода победы, на всякого рода играх — 4 основных рода игр были в Элладе, это я не буду рассказывать, - эти победы воспевал последний из великих лириков Эллады. Первый был Архелох — запевала, помните? Запевала дифирамба Архелох, который старше был Ориона на 50 лет примерно. А последний был Пиндер. Он умер аж в 438 году до н.э. Это был год, когда был завершён «Парфенон» - вершина зодчества классической эпохи.
Пиндер работал в разных жанрах хоровой лирики, и ничего не сохранилось почти от всяких других жанров, потому что весь его пыл был в том, чтобы воспевать победы. Победил человек, ну, тебя забудут. Вот Пиндер, но он дорого возьмёт. Да дело не в том, что он дорого возьмёт, а дело в том, что неизвестно, напишет он что-то толковое или нет. Ты деньгами большими рискнёшь. И вот, человек подумает, подумает: рискну. И заказывали Пиндеру песню. У него могло ничего не получиться. А уж если получалось, то получался абсолютный шедевр.
И вот, когда Пиндеру было 28 лет, на пифийских играх в состязении флейтистов победил некто Мидас из Акраганда. Ничего мы о нём не знаем кроме того, что набрал он денег и, наверное, город набрал. Всё-таки такая победа. И заказали Пиндеру песню в честь Мидаса и его флейте. Так вот, Пиндер обращается к Афине. Ну, формально это понятно почему, потому что Акрагант, он как раз город этот в Сицилии, он был известен своим культом Афины. У Пиндера были более серьёзные основания обратиться к Афине.
Кто ближе всех стоит к запредельному? Мудрая дева Афина. Вот как у нас ближе всех к Пресвятой Троице стоит кто? Дева. Также и у греков была эта интуиция, что ближе всех, кто стоит к запредельному, была Афина. И вот, Афина, и с этим совершенно согласен Эсхил, и вы увидите как это будет представлено, Афина умеет ужасное притворить в искусство и научить этому людей. Вот так чувствовали Пиндер и Эсхил. Преображение ужасного происходит с помощью Афины. То есть, Афина выступает изобретательницей флейты. Ну как же так? - скажем мы, - мы только что говорили, что Гермес? Да не важно, Гермес пусть будет или Афина: главное вот это: есть ужас и его претворение. Вот там, где есть масштаб бытия от бездны до небес и за небесным; вот там, где есть этот масштаб, вот там искусство флейты, там надо изобретателя этой флейты искать.
Я вам прочту сначала с комментариями большую часть этой песни, а потом, может быть, целиком прочтём.
«Прошу тебя, богиня блеска, прекраснейшая из обителей людский, приемлющая ферсифону...»
Ничего не понимаю. Ферсифона это кто? Это наверное Персифона. Что, Пиндер не знал как Персифону звали? Все Эллины знали, как звали Персифону, но никто её не называл, потому что боялись. Вот Аида называли Аидом, его же называли Плутоном, а вот супругу его так боялись... Вот это вот тот самый ужас перед, помните мы говорили? После смерти наступает иное по отношению к жизни. Вот это иное страшит особым ужасом. И вот это почему-то связывали с супругой Аида. У Софокла, кстати, мы увидем почему. Боялись её так называть. То есть, Афина приемлет Персифону. То есть, она знает истоки вот этого вот самого ужасного и бездного, где обретается эта Персифона и к ней обращение такое.
И дальше из всего поля сюжетов Пиндер берёт миф о Персее, который умертвил Медузу Гаргону. Царь приморского города Серифа домогается брака с Донаей (Доная - мать Персея), отсылает биться с медузой, потому что из трёх сестёр Гаргон (их было 3 сестры Сфена, Ивриала и Медуза), Медуза была смертной, вот её-то надо было умертвить. Но также она была неподступной, эта медуза, поскольку прямой взгляд на неё обращал в камень, а вокруг головы были шипящие змеи.
Отрубил он голову Медузы, Персей, показал её на пиру у Полидекта, угнетавшего его мать, и пир превратился в камень. Ну вот, основная часть песни: «владычица, милостиво прими пифийский этот венок...».
Вот чем награждали победителей Олимпийских игр? Только веночек тебе. Зато этот веночек это слава всем твоим родственникам и всем твоим потомкам, пока есть память. Что деньги? Деньги — суета, деньги пройдут, а вот пифийский веночек это вещь, потому что это символ твоей победы.
«...пифийский этот венок Мидаса, осенённого славою, любимцы людей и богов, победившего Элладу».
Вот, что делает музыкант! Один дудочкой «...победившего Элладу в том умении...»
Умении. Вот здесь слово стоит «техне», это искусство, «...в том искусстве, которое изобрела некогда Паллада..»
Вот смотрите, как она его изобрела: «..., соткав его из смертного стона дерзостных горгон». То есть, три головы смертно застонали: одна отрубленная, а две другие — от скорби. Три головы. И вот из этого стона нужно было соткать ткань, потому что Афина ещё ведь рукодельница. «..Соткав его из смертного стона дерзостных горгон, слыша как изливался он в страдной муке от девичьих уст и змеиных неподступных глав».
То есть, девица Медуза, она была девица, она была змееволосой, и в этом смертном стоне звучал вот этот вот звук отрубленной головы и шип змей.
«...слыша, как изливался он в страдной муке от дивичьих уст и змеиных, неподступных глав в час, когда Персей повершил третью из сестёр, чтобы рок навести на приморский Сериф, где жил царь и народ Серифа. На погибель обернул он Полидекту, пир его и тесное рабство и насильное ложе матери ибо извлёк он голову Медузы с прекрасными щеками...»
Так. Вот если о женщине сказано, что она, такой вот эпитет, например: белолокотная, у неё белые локотки, или что она прекрасноволосая, это значит, что она прекрасна. Вот эллины точно знали, что описывать женскую красоту со всеми её изгибами, со всеми делами, которые у женщины есть, это дело безнадёжное: нужно только сказать: у неё локотки белые, это значит, что она прекрасная. Она прекрасноволосая — всё, она прекрасная. У неё красивые щёки — всё, это значит, что она прекрасна. Так вот, Медуза, Господи присти, Медуза была прекрасная. Медуза Горгона, мужчины!
Понимаете, вот чтобы такое изречь, это как надо вообще мыслить, чтобы такое сочинить? Я вас уверяю, что Эллада вздрогнула от этих слов.
«...на погибель обернул он Полизекту пир его и тесное рабство и насильное ложе матери, ибо извлёк он голову Медузы с прекрасными щеками, сын Донаи, которой говорят: родился от самотекущего злата». Зевс в виде золота кришёл к Донаи. «..и тогда-то, отведя от трудов дорогого ей витязя, девственница (Афина) выстроила для флейт издающий всегласый напев, воспроизводя с помощью флейты громкий стон из быстрых, скрежущих челюстей Ивриалы».
То есть, то, что мы слышим через флейту не есть тот самый стон, который издавали челюсти Ивриалы и шипы змей и стоны смертные трёх голов, одна из которых отрублена. То есть, Афина с помощью флейты воспроизвела или отобразила (от глагола мемеумай) вот этот непереносимый для человека звук.
То есть, она вот это совершила, что любили Эллины, что ценили, что они слышали и что они сделали сосредоточием всего искусства. Она преобразила ужасное в искусство (в техне). Вот такое искусство, оно человека укрепляет, когда ужасное преображается в искусство.
Что далось богине, то дала она людям, запечатлевшей именем «многоглавая песнь». И следователи говорят: что же это такое «многоглавая номос»? Согласно Пиндеру, многоглавая песнь это был напев определённый. Вот он, к сожалению, утрачен, естественно, но осталось название от него: многоглавая песнь. Это такой напев, который происходит от преображенного Афиной трёхглавого, смертного стона Горгон и многоглавого шипа змей с отрубленной головы прекрасной медузы. Вот это играл победитель-флейтист, и это услышал Пиндер. Это лучшее свидетельство о том, чем было музыкальное искусство Эллады.
Всё. Вопросы.
****
- Почему Эллины приняли Диониса? Любви не было, или это из страха? Или это хотение нового чужого ужасного?
- Они приняли Диониса из идеи, которая была главной для их народа, и которую они пронесли в те эпохи, когда их искусство было на высоте, что перед ужасом не надо отворачиваться, а надо ужас довести до самого последнего предела, разглядеть его там, постоять, самому ужаснуться, и из этого вот источника извлечь силу, смысл и вытащить его наружу, претворить его и подарить своему народу, и тогда народ исполнится силой. Но это можно делать, трагедию можно смотреть один раз в год.
То есть, никакого отношения к эстетическому удовольствию в нашем смысле это не имеет. Ну, это аналогично, примерно, тому, что такое есть Великий пост для христианина. Раз в год нужно посмотреть на Голгофу. Вот то же самое, понимаете, буквально то же самое. Вот зачем например нужен Великий Пост? А для того, чтобы мы один раз в год действительно задумались: а что такое страсти Христовы? Понимаете, ведь у нас-то эта идея ужаса-то есть. Мы-то это у Эллинов взяли, то есть, саму эту установку: нельзя отворачиваться от Голгофы, а кто отвернулся, в том веры и нет.
Посмотрите, чему они нас научили, эллины. Вот это вот самая самая сердцевинка их искусства. Я считаю, что это поэтому в области антропологии, учения о человеке, Эсхил и Софокл несомненно выше любого философа, которыми Эллада была богата.
- Что с Вашей точки зрения не понял Вячеслав Иванов в культе Диониса?
- Да главного не понял, вот этого, о чём я сейчас вам рассказывал. Потому что я смотрел его переводы, там видно, он же знал, изумительно язык он знал, и поэтому, когда он переводит Эсхила, я просто вижу, что для него закрыт смысл. Закрыт. Вот он много рассуждает, он бьётся над этой проблемой, ему это интересно, но на самом деле он ничего этого, значит, не разумеет.
- Возможно ли в школе так давать Достоевского, как читали Вы в этой аудитории?
- Во-первых, Наталья Ивановна, его когда преподавала именно так, как я читаю в этой аудитории, она умещалась в часы школьной программы. Я попробовал, я не влез, потому что у меня нет опыта, возможно, но только в классической гимназии. Сейчас мы ведём запись на курсы по изучению литературы русской. В чём особенность этих курсов? Это школьная программа. Школьная программа заключает в себя совокупность произведений, и если их правильно разобрать, то получится наука, навык приобретается постижения как устроен образ словесный. Понимаете, мы читаем литературу на языке оригинала по школьной программе. Вы представляете, вот если всех наших гениев нашей литературы, если вот спокойно их, не уходя в литературоведение, прочитать их вот так примерно как мы читали трагедию Достоевского. Представляете, чему человеческая душа научится!Душа взрослого человека, уверяю вас, и ребёнка — тем более. Поэтому, вот я считаю, что именно на школьной программе надо делать акцент.
- Может быть мой вопрос не по теме, но скажите, в чём смысл праздника 4го ноября?
- Почему, это по теме, только это по теме прошлого года. Но если вы хотите, могу в нескольких словах ответить, потому что вопрос, мне кажется, не праздный. Знаете, мне что это напоминает? Есть в Евангелие от Иоанна есть сюжет, когда Каиафа, который был первосвященником, сказал членам совета: нучше, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб. И это он сказал, как говорится у Иоанна, не от себя, но поскольку был на тот год первосвященником. И он, это точно, предсказал, что Иисус умрёт за народ, и не только за народ, но и чтобы собрать чад рассеянных, чад Божьих собрать воедино. Вот так и с праздником 4го ноября. То есть, когда власти вводили этот праздник, они чем-то своим руководствовались, вот, но они установили его не от себя. Этот праздник нам, я совершенно вот убеждён в этом, он дан нам свыше. Он только неверно назван. Он назван «день народного единства» - это не точное название, потому мало ли какие бывают формы народного единства. А 9 мая это что? Это форма народного единства — победа над внешним врагом. Дело ведь не в победе над польским нашествием. Поляки это внешнее. 4 ноября, этот день отмечает создание ополчения. В общем, день мог быть любой выбран: и 1 ноября и 10 ноября, понимаете, не важно какой день, вот, хорошо, что 4 ноября это Казанская Божья Матерь и так далее, но 4 ноября это создание ополчения, которое победило смуту и послужило восстановлению начал государственности, которые были утрачены в смутное время. То есть, для всякого, кто хочет понять день 4 ноября, тот должен промыслить 3 понятия: ополчение, смута и начало государственности.
Смута: чем это была, смута? Не в том это была смута, что русские воевали с поляками: главное, было что русские воевали с русскими: резались все. Вот, что такое смута. Вот, сейчас тоже смута. Она выражается в том, что отдельные группы противозаконным образом, противозаконными методами борются за свои интересы, преимущественно финансовые, и никто не хочет или не может их унять. Вот есть группы. Которые противозаконными методами борются за свои финансовые интересы, и нет силы, которая может их унять.
То есть, резня идёт такая же как 400 лет назад, только формы другие. Ну, опять-таки, если овладеть понятиями... Вот чем интересно мышление в категориях: внешность явления может быть совершенно другая вообще, но если ты знаешь категорию, ты можешь не смущаться внешностью, и ты можешь сказать: смута точно сейчас такая, какая была 400 лет назад.
Восстановление начал государственности. Тогда это был монархический строй, сейчас речи об этом не идёт, но также речь не идёт о демократии, естественно, потому что что такое демократия, вот даю определение: демократия есть форма государственного устройства, когда большинству граждан внушено убеждение, заблуждение что путём выборов можно определять политику государства. Ничего подобного, никакими свободными выборами никакая политика не определяется. Она определяется в других местах. Выбираем мы только персоны, а политику мы не выбираем никогда.
Ополчение. Третье понятие. Ополчение в тех условиях это была военная самоорганизация. Сейчас мы живём в смутное время, и поэтому перед нами стоит точно такая же задача, какая стояла перед нашими предками 400 лет назад. Надо ополчаться. Ополчение это объединение, я думаю, прежде всего на профессиональной основе людей церковных или сочувствующих, которые мыслят государственно. Вот есть такой стиль мышления: государственное мышление. Оно проявляется в том, что ты находишь среди множества людей, бродящих, борящихся за своё выживание, ты находишь людей тех, которые способны на совместные действия. То есть, конечно, задача момента сегодня — ополчение.
Вот я себя мыслю как ополченец. Ну у меня, вообще, если заметили, у меня воинский этос. И я так думаю, что сейчас воинский этос должен быть ценим. Нужно уметь разглядеть в людях тех, кто обладает воинским этосом. Потом это отойдёт на второй план, это не будет важно, но сейчас важно это: умение ополчиться.
Вопрос: Нужно ли современной власти объяснять смысл праздника 4го ноября? Вот для власти это нужно? Вот для нас это нужно, а для власти это не нужно. Вот по этому и не происходит никакого объяснения этого праздника. Потому что эти три слова, три категории: смута, ополчение и государственность, когда они сходятся вместе, в общем, это я думаю, опасная вещь для тех, кто называется ТНК или ОПГ (Транснациональная компания или организованная преступная группировка). Одинаково для них. Когда мы начинаем понимать эти три категории: ополчение, смута и государственность, для них это опасно. Кстати, а кто вот помнит, может быть кто-нибудь заметил: в какой день мы выбрали последнего президента Российской Федерации? Это был 2008 год, это были первые числа марта, это было Воскресенье, а что в это Воскресенье было? Это был день воспоминания о Страшном Суде, и выборов президента Российской Федерации. Знаете, я тогда задумался крепко. Вот ответ на вопрос: я считаю, что к смыслу этого праздника надо постоянно возвращаться, и дай Бог нам к 12му году хотя бы внутри себя осознать, что это такое, с каких высот и с какой древности к нам спустился как подарок вот этот вот праздник замечательный.
На все вопросы я отвечу, я все заберу, в прошлый раз я не ответил на вопрос, потому что мне нужна была цитата из св. Писания. Вот я приготовил эту цитату, и я зачитаю вопрос.
- В последнем сне Свидригайлов види разврат в лице 5 летней девочки, а мы в телевизоре видим, как 7-8 летник дети исполняют эротические танцы точ в точ как эстрадные певицы.
- Вот так вот, Свидригайлов, да, и мы. И мы это значит всякий, кто кнопку нажмёт. Вот, и всё, и точка стоит. Я так и не понял в чём вопрос? Вот вы мне зафиксировали это положение, вы наверное хотите узнать как я к этому отношусь? Ну тогда давайте я сам сформулирую тогда вопрос ваш.
Значит, смотрите. 4 недели, когда мы говорили о Достоевском, я всё время говорил о том, что такое безумие, и вы наверное думали, что я говорю о безумии Раскольникова, Свидригайлова и Агамемнона. Ничего подобного: я говорил о нас с вами. Это вот мы и наш мир, в котором мы живём. Поставим вопрос по-библейски. В Библии есть отчётливое рассуждение, в Книге Иова оно содержится, откуда начинается такое положение, когда в обществе начинается капитальная нравственная деградация. Вот если не знать, опять-таки, никогда не догадаешься. Вот откуда начинается, какое исходное положение, если на него встать уверенно, дальше всё, пойдёшь под горку? Вседозволенность? Ого! Нет. Надо начать с чего-то очень простенького, но заключающего в себе бездну погибели.
Развлечение, весёлость.
Вот этот текст. Значит, по представлениям древних, а может быть это и в биологии так, надо это выяснить, все птицы вообще-то высиживают свои яйца. Даже кукушка, которая сама не высиживает, она другим подсовывает высиживать, то есть, хоть как-то, таким образом заботится. То есть, яйца надо высиживать. А вот страус, он их не высиживает. Страусиха оставляет яйца в песке и идёт по своим делам. Песок горячий, эти яйца или созреют до птенца, или что-то с ними случится: они толи сварятся толи замерзнут. То есть, она о них не заботится. Или кто-то пойдёт по пустыне и их раздавит.
«Крыло веселящихся — страус, когда она зачнёт».
Самка страуса, что с ней происходит? Первый рубеж обороны от греха, который может принять форму общественного заболевания нравственного, первый рубеж обороны это женщина. Как Господь сказал змею: вражду положу между тобою и между женою. Первый рубеж обороны это женщина. Но до того, как зло вырвется на просторы мировой истории, жены должны забыть о чадах и придаваться весёлости. Вот вам эстрадная певица.
Крыло веселящихся. Вот весёлость, она обладает таким свойством: она окрыляет человеа. Вот когда человека окрыляет, он не просто вот весёлый, - я сам весёлый человек, я люблю весёлых людей, Достоевский, кстати, тоже любил весёлых людей. Трагедия, кстати, она с комедией хорошо уживалась, там всё в порядке. Но есть вот особая весёлость, которая окрыляет, как беззаботность, и в этом есть особенное, тонкое наслаждение. Вот в этот момент и рождается этот вот коренной порок.
То есть, начало прогресса во грехе это весёлость, поднимающая на крыло. Хм. А страус разве летает? Он бегает и машет крыльями. То есть, это в высшей степени нелепый образ.
Знаете, когда я это прочитал, я думаю так, значит, я сообразил, и когда я цвидел эстрадную певицу, которая всячески хотела предьявить свою весёлость, я думаю: а дай ка я посмотрю на неё, что она страусиха. Смотрю: ноги длинные, руками машет, чирикает: у неё ни голоса, ни мелодии, ни смысла нет. Вот как начал я смотреть на эстрадных певиц, что они страусихи, вот, у меня как-то и пропала злость по отношению к ним. Потому что, ну смотришь... Понимаете, я чувствовал, что она делает что-то очень дурное, она искажает сам образ женщины, вот эта несчастная певичка.
«Крыло веселящихся страус, когда она зачнёт, ибо она оставит в земле яйца свои и на прахе согреет их, и забыла, что нога разобьёт их и звери полевые потопчут»
Звери полевые это демоны, в данном случае.
«Ожесточилась на чад своих, как будто они не её»
Вот она, дестокость по отношениям к детям. Откуда берётся? От беззаботности, от весёлости, которая становится на крыло.
«Вотще утрудилась без страха, ибо Бог умолчал ей...»
Без страха. Без стрха Божьего. Вот эта весёлость, бесстрашная. Вот есть вот дурная бесстрашность. Есть героическая, а есть вот дурная. Это бесстрашность, как беззаботность, когда человек живёт без страха Божьего.
«Ожесточилась на чад своих, как будто они не её. Вотще утрудилась без страха ибо Бог умолчай ей (раз ты хочешь так жить) умолчал ей в премудрости...»
Там, где нет страха Божьего, там нет премудрости. Вредная вещь, эстрада, особенно в женском исполнении. Мужчинам можно простить еще дурь эту, но женщина, она первый рубеж, ей никак нельзя оставлять этот рубеж.
Безстрашие вот это, без страха Божьего, без которого человек лишается мудрости.
«...ибо Бог умолчал ей в премудрости и не уделил ей части в разуме»
Вы чувствуете трагическое звучание? О бездне речь идёт. О той весёлости, за которой настоящая погибель, настоящая, которая в бездну приведёт.
На этом закончим.
Может быть есть другой способ войти в соприкосновение с античной трагедией, чем тот, которому я подверг вас на прошлой беседе. Это я другого не знаю: только столкнуться и ужаснуться. Что делать? Дионис пришёл. Это должно обрушиться на человека огромной тяжестью и колоссальной значительностью. Это античный миф, эллинская лирика и эллинская музыка. Миф, лирика, музыка: кто это выдержит? Я наблюдал.
Интересно, что люди, которые профессионально работают со словом, не выдерживают: им трудно. Священники - почти все. А есть только одна профессия, которая выдерживает вся. Какая? Профессиональный музыкант. И только они могут это выдержать, и даже говорят: а давай ещё. То есть, это потому что они по роду своей профессиональной деятельности близки к самому истоку трагедии, и прав был Фридрих Ницше... Кстати, кто он был по профессии, Фридрих Ницше? Он был филолог-классик, прежде всего. Так он был прав в своей работе, лучшей работе своей, это «Рождение трагедии из духа музыки». Советую её почитать, только может быть не с самого начала, а где-нибудь с серединки.
Проблема в том, что древние отчётливо знали то, что мы знаем из Евангелия: мудрость даётся только через страдания, но человек не хочет страдать. Проблема в том, что смерть это иное по отношению к жизни, это иное есть ужас, но человек не хочет испытывать ужас. Или он хочет и готов и умеет. И вот каждый может себя проверить именно на этом вопросе: вот хочешь ты человек или не хочешь? Будешь бегать от страдания - оно тебя найдёт. Иди ему навстречу и учись, но знай, что этот путь будет очень трудный.
И вот это вот начало этого пути у нас сегодня и предстоит. Мы совсем немного из Эсхила прочтём, совсем немного: нам главное приспособиться к его вот этому стилю. А для начала почитаем немножко из Пиндера.
Пиндер — последний великий поэт Эллады, после него будут писать лирические стихи во множестве. Стихов будет много, но лириков больше не будет: закончилась эпоха лирики на Пиндере: он последний из великих.
Поэзия Пиндера эта имеет прямое отношение к Эсхилу, это умение блюсти предел. То есть, это стремление к пределу, умение его почувствовать и на него встать. Один миг, но встать.
Предел это последняя мера. Предел это основание нравственности. Предел это то, что нельзя переходить, потому что это предел, потому что это святое. В греческом языке одним словом обозначено «добродетель» и «доблесть», воинская доблесть. Вот одним словом. Вот каждый язык, он же отражает личность народа, носитель. Добродетель и доблесть воинская — одно слово «арете». А в русском языке слово нравственность происходит от того, что вот есть такие люди, которым нравится быть нравственными. Вы представляете, это высшая степень свободы человека, когда человек не может грешить. Ну не хочет он, понимаете? Вот такой человек нравственный. А у греков добродетель и доблесть это было одно слово. И таким образом возникает совершенно особая, нигде больше не существовавшая в мире культура агонистики, культура борьбы. Агонистика пронизывает всю эллинскую культуру. «Агон» это и есть борьба на пределе человеческих сил: атлет, музыкант, поэт, трагет должен стать на грань исступления, то есть он должен прикаснуться к пределу. И тогда внезапно, это всегда происходит внезапно, происходит соединение человеческих усилий и вдохновлённости. Это называется на языке христианского богословия «синергия», когда усилия человек и благоволение Бога соединяются вместе: человек становится сотрудником Богу. Но это в христианстве так, а в греческой агонистике, когда человек действительно искренне выкладывается весь, и готов рискнуть жизнью, особенно это в скачках было, и готов жизнью рискнуть, приходит благоволение богов и слава.
Слава не потому, что ты сильнее другого или ловчее другого, а слава в том, что произошло вот это. Вот, соединение человеческой доблести и благоволение богов.
И вот такой миг победы, победа — это миг, один мин, он достоин... Ну, если миг, то это значит он принадлежит времени, а время это сама природа лирики. Лирика, она умеет работать со временем, протекающим; лирика умеет чувствовать миг, лирика умеет чувствовать течение времени и передавать его вкус, передавать неповторимость течения времени. Вот почему лирические поэты настоящие так трудно умирают? Вот лирическое движение времени - с одной стороны, т. е. это лирика, но с другой стороны, слава-то вечная, если ты победил на скачках в Олимпийских играх, значит нужно привлечь хор. И что же будет петь этот хор? То, что ему попричтится? Ничего подобного. Он возьмёт из мифа что-нибудь, какой-нибудь сюжет, и разработает его и предъявит. И получается соединение двух несовместимых начал и повторимости момента и абсолютный, граничащий с вечностью, значимостью. Получается лирика хоровая.
Вот, и мастером последним из лириков, как раз это был мастер хоровой лирики — Пиндер — он как раз писал эпиникии. «Нико» - победа, эпиникии — это песнь на победу.
Стилистика его изумительная: он делит песню на периоды, которые выстроены так, что они взаимно усиливают друг-друга, от чего возникает впечатление избыточности, крайнего напряжения и устойчивости. Вот это то самое стояние на пределе. То есть, это каскад кульминаций. И когда уже зритель уверен, что дальше двигаться нельзя, Пиндер предъявляет следующий период, ещё следующий период, а хор это вот движение накатом идёт, это впечатление усиливает, и эти песни до нас как раз поэтому и дошли.
Вот я прочту отрывочек только, поэтому полного впечатления вы не получите. Это знаменитая первая олипмийская песнь на победу в скачке. Первая олимпийская песнь на победу в скачке. Прославляется не наездник, не возница. Тот человек, который рисковал жизнью, мы даже имени его не знаем. Прославляется владетель замечательного коня. Геирон Серкауски и имя этого коня сохранилось, а имя возничего не сохранилось. Почему? Потому что главное здесь что? Главное здесь не ловкость человека и даже не его смелость, а главное, что эта победа, она была осенена милостью богов.
Итак, что здесь разрабатыват Пиндер, какой он берёт мифический сюжет? Разрабатывается миф о Пелопе. Пелоп это отец Отрея. Отрея — отец Агамемнона и Минелая. Кстати, кто ещё не брал диски по Гомеру, пожалуйста прослушайте, потому что я не могу объяснять все необходимые элементы мифологические, я только кратко буду их упоминать. То есть, Минелай и Агамемнон, они атриды, а Атрей, он был сын Пелопа. И от этом Пелопе как раз и рассказывается. А миф интересный, потому что Пелоп как только возмужал, он сразу решил совершить какой-то невозможный подвиг. А невозможный подвиг это было отправиться в Элиду (Элида это западная часть Пелопонеса) к местному царю, у которого была дочь. Все знали, что это такая дочь, Гиподамия, что все к ней хотели свататься, и шли свататься. У отца было только одно условие: жених должен был посадить Гиподамию на колесницу и умчаться к ней до Коринфского перешейка, отец его отпускал, он скакал, а потом он скакал за этим юношей на своей колеснице и бил его копьём в спину и убивал. Почему? А ему нравились скачки, ему нравилось убивать. Потом он отрубал голову юноши и прибивал ко дворцу. Из было то ли 12 то ли 13. И вот, Пилоп решил такую скачку затеять.
Ну вот, послушайте. Значит, ещё раз, представляем задачу: стихия лирики, а речь идёт о вечных ценностях. Лирика хоровая.
«Лучше всего на свете...». Это начинается песня о чём? Так, первая олимпийская песня Геирону Серакускому и коню его Ференику на победу в скачке, начало песни.
«Лучше всего на свете вода. Но золото как огонь, пылающий в ночи затмевает гордыню любых богатств. Сердце моё, ты хочешь воспеть наши игры? Не ищи в полдневном пустынном эфире звёзд, светлей, чем блещущее солнце. Не ищи состязаний, достойней песни чем олимпийский век. Лишь отсюда многоголосый гимн разлетается по мудрым умам, чтобы славить Кронида (Зевса) у блаженного очага Геирона, который ...(и там про Геирона, про Геирона...). Сними же с гвоздя дорийскую лиру, если в душу скользнула сладкою заботою радость о скачках и о Ференике, который мчась при Алфее (река) не касаем бичом (то есть, не нужно было погонять - такой коня), не касаем бичом причастил победе своего господина, царя Сиракус, любителя конеборств. Слава Геирона сияет в славной мужами земле лидийца Пелопа. Пелоп, когда расцвели его годы, когда первый пух отемнил его щёки, он задумался о брачной добыче, о славной Гипподамии, дочери царственного отца. Выйдя к берегу седого моря, он один в ночи воззвал к богу, носителя трезубца, к богу, чей гулок прибой. Бог предстал пред лицом его, сказал: Пелоп, если в милых дарах Киприды (Афродиты) ведома тебе сладость, о Посейдон, удержи медное копьё Эномая, устреми меня по Эллиде на необгонимой колеснице, осени меня силой тринадцати мужей. Тринадцати женихов, погубил он, отлагая свадьбу дочери. Велика опасность и не для робкого она мужа, но кто и обречён умереть, тот станет ли в тёмном углу праздно варить бесславную старость, отрешась от всего, что прекрасно. Испытание это по мне, а желанная победа моя от Тебя.
Он сказал, и слова его были не праздными. Для славы его (кстати не для наслаждений) дал ему Бог золотую колесницу и конец с неутомимыми крыльями, он поверг Эномаеву мощь, он возлёг с его дочерью, и она родила ему шесть сыновей, шесть князей, блистающих доблестью, а теперь, почитаемый ярью кровавых возлияний, он почиет у алфейского брода (там где скачки были) и несчётные странники стекаются к его могиле помолиться у алтаря. Но слава его, слава Пелопа далеко озирает весь мир с олимпийских ристалищ, где быстрота состязается с быстротой, и отважная сила ищет своего предела. И там победитель до самой смерти вкушает медвяное блаженство выигранной борьбы. День дню передаёт его счастье, и это высшее, что есть у мужей. А мой удел — конным напевом эолийским ладом венчать героя»..
И это не конец, просто читать я вам больше не буду.
Вот. Пиндер, ближейший, в чём-то подобный, очень близкий Эсхилу поэт. Перейдём сейчас постепенно к Эсхилу. Немножко к хронологии, чтобы вы понимали, в какой эпохе находимся. Первый лирик Эллады — Архелох. Это середина 7го века до Р.Х. Орион, это примерно 600 год до Р.Х.. Это был век «семи мудрецов», но среди них Солон в Афинах и Фалес в Милете, более всех известный. 524 год — трагед Фиспид получил козла в награду за постановку драмы и исполнение в ней актёрской роли. То есть, состязание трагедов (524 год), это уже вполне организованное государственное мероприятие. За год до этого, в 525 году, родился Эсхил в Элифсине близ Афин. Он происходил из жреческого элифсинского рода. Элифсин был знаменит своими мистериями. Сведения о том, что Эсхил был посвещён в таинства нет. Говорили, что Эсхил разгласил таинства. Вот Аристотель приводит этот случай, как пример поступка, совершённого по неведению, однако если прочесть рассуждение Эсхила о Зевсе и о богах и о Едином Бога, то с большой вероятностью можно сказать, что Эсхил нечто из таинств разгласил вполне сознательно, открыто и всенародно.
Когда Эсхилу было 25 лет, то есть в 500 году, он впервый раз принял участие в драматическом состязании и одержал впоследствии 13 побед. Эсхил сражался как тяжело вооруженный воин гаплит. Ну, чтобы вы себе представили, это воин, который несёт на себе примерно 30 кг вооружений. При Марафоне сражался, это 490 год, ему было 35. При Соломине — 480 год, это ему 45. И в следующем году — при Платеях. То есть, три знаменитейших сражений греко-персидских войн. Во всех них Эсхил сражался как гаплит, и Слава Богу, остался жив. Вот, Софокл тоже принимал участие уже в другой войне, и не как рядовой боец, а как стратег.
То есть, когда я говорил, что Эсхил и Софокл это бойцы, причастные воинскому этосу, то это можно понимать и буквально.
Из 90 трагедий 7 сохранилось полностью. Трилогия, когда три трагедии соединяются вместе, сохранилась во всей античности только одна — от Эсхила. Трилогия, которая дошла от Софокла, это трагедии, которые были поставлены в разное время, и они объединяются только тематически. То есть, единственная трилогия трагическая, которая дошла от античности, это трилогия Арестея. Это 458 год до н.э, т. е. Середина 5 века до н.э. Поставил он её, одержал победу и через два года умер в Сицилии. Пиндер, стихи которого мы читали, он умер лет через 20 после Эсхила — в 438 году. Конец эпохи больших лирических поэтов. Это год, когда был достроен Парфенон.
Итак, когда мы будем читать трилогию Эсхила, что нужно иметь в виду? Что Эсхил и Софокл, пожалуйста зафиксируйтесь на этом, это последнее откровение мифа. Откровение мифа, то есть его самораскрытие. Последнее откровение мифа, его самораскрытие, произошло в античном мире у Эсхила и Софокла. И оно совершенно определённо не было услышано даже в нашем трагическом 20 веке никем. Вот то, как открыл себя мир в античности, вершина этого Эсхил и Софокл, откровение мифа не было услышано никем в течение 2,5 тысяч лет. 20 вык его тоже не услышал, включая наших Иванова и Лосева. Почему? Потому что античный миф не был поставлен в соответствие с тем мировым целым, которое было открыло в христианстве. Попытки осмысления античного мира в связи с христианским мифом были, попытки — были, результата — не было. 2,5 тысячи лет прошло, античный миф оставался не понятым.
Скажу несколько очевидных истин. Как бы это сказать по-проще. Вот мир есть целое, и это целое имеет смысл. Вот мир, вот он Богом сотворён. И даже всё мироздание имеет задачу: весь мир Бог призывает к Себе.
После событий грехопадения миро-бытие приобрело характер мировой истории. То есть, после грехопадения начинается всемирная история. А то, что имеет начало как история, должно иметь конец. То есть, мировое целое есть исторический процесс.
Ещё раз. Значит, мировое целое, вот миро-бытие есть исторический процесс, в центре которого стоит событие боговоплощения. То есть, все значительные события в истории и в культуре являются значительными потому, что они соотносятся с миссией Христовой.
Вот такой взгляд на мир, на историю, на культуру называется христоцентрический. Вот образец такого христоцентрического мировоззрения представлен в Византии, это был св. Максим Исповедник. Вот я жду, когда подрастут мои ученики, потому что я начал переводит Максима Исповедника и комментированный перевод делать.: я считаю, что его нужно сделать. Вот, я жду, когда ученики подрастут, и вот именно этого автора из византийских святых мне хотелось бы над ним поработать. То есть, существует христоцентрическое мировоззрение.
И вот оказалось, что для того, чтобы со смыслом читать Эсхила и Софокла, нужно обладать этим христоцентрическим мировоззрением. И только так.
То есть, если таким мировоззрением обладать... А оно просто так не даётся, надо в нём много-много упражняться специально. То есть, нельзя к нему приобщиться просто так: в нём надо тренироваться. Внутри христоцентрического этого мировоззрения возникает понимание античного мифа.
И вот время, когда это понимание состоялось, это рубеж 20 и 21 века. Если такое понимание античного мифа состоялось, это значит, что наступает какая-то, в чём-то иная эпоха, чем та, которая была до того. То есть, если уж античный миф с нами начинает разгованивать через Эсхила и Софокла, это значит, что в мире происходят, я надеюсь, что ещё не произошло, но происходят какие-то очень существенные антологические перемены.
Только внутри мировоззрения христоцентрического античный миф себя предъявил на высшем уровне, который был достигнут в античности же. Вот если бы ни эта задача, я бы не стал с вами разговаривать ни об Эсхиле ни о Софокле. Понятен, да? Масштаб.
Эсхил жестокий гений. Жестокий он для кого-то, для зрителя и для тех, кто его сейчас читает. Он жестокий. Читать его чрезвычайно трудно, стиль его корявый. Он царапает душу, понимаете? Он в каждом предложении может предъявить тебе проблему. Чрезвычайная насыщенность текста специальными терминами и богословскими темами. Поэтому он оставался не понятым. Его хотели так вот перевести гладенько, чтобы можно было прочитать и получить впечатление. Но не впечатления хочет Эсхил: он хочет перевернуть всё ваше мировоззрение, он элифсинские таинства разглашает перед толпой. Вот его задача.
С чем ещё может быть связана такая чрезвычайная насыщенность текста?
Трагедия была приношением Богу. Слово литургия, первичное значение этого слова, это общественное служение. То есть, не было подоходного налога в Аттике: ты мог построить корабль или мог дать деньги, чтобы поставили трагедию. И то и то важно, но литургия, трагедия, литургия в нашем смысле слова, не обязательно предполагает, что все понимают, что происходит на литургии. Ведь мы же не предполагаем, что каждый присутствующий в храме на литургии понимает досконально, что там происходит, все слова, которые там произносятся, например. То есть, мы можем допустить чрезвычайную восприимчивость аттической публики к тому стилю, который предъявил Эсхил. То есть, мы можем допустить, что они и были воспитаны в слове иначе, глубже чем мы, и к тому же, трагедия был мистическим действием: это было богослужением. И мы можем предположить, что публика мистически понимала, таинственно, духом понимала о чём говорит Эсхил. С другой стороны иначе быть не могло, поскольку, в отличие от Софокла, который созерцает, Эсхил — решает. Он ставит мировую проблему, а это значит, что он должен сформулировать проблему, предъявить её через сюжет — разработать миф, заострить до предела, и последовательно, толчками, схватками, вот как женщина в схватках рожает, разрешать эту проблему, и наконец её решить.
Вот сейчас мы с вами поиграем в одну творческую игру: мы прочтём с вами пролог к первой трагедии трилогии «Ахамемнон».
Пролог. Пролог это законченная часть трагедии, которая предшествует выступлению хора. Вот долден выступить хор, но чтобы выступил хор, должен быть пролог выступлению хора.
Это только лишь один монолог: монолог Дозорного. Значит, о чём идёт речь: 9 лет уже идёт троянская война, вот 10й год, все ждут вести, пала Троя или не пала. Значит, Клетемнестра очень ждёт Агамемнона, чтобы его убить. То есть, это смысл её жизни, это та сладость, которую она предвкушает. Эти уже 9 лет она его ждёт, вот, ей очень важно, чтобы он был живой. Вести, тут будет об этом речь, что Агамемнон убит, это для неё просто сердечная травма, потому что она сама хочет это сделать. И вот она ждёт его, ждёт, когда Троя падёт, чтобы он вернулся, и она учреждает специальную службу: как только загорится Троя, на ближайшем острове к Трое будет зажжён большой костёр, и так, на следующем острове зажжётся костёр, на следующем, этот огонь перебросится на Эвбею — это большой остров, потом на Биотию — это уже Греция, через коринфский перешеек, в Пелопонес и в Аргос. То есть, как только загорится Троя, через несколько минут дойдёт знак, что Троя пала. Вот она ждёт этого знака...
То, что я вам рассказываю, слушатели это знают всё.
И вот, монолог дозорного, который лежит на крыше дворца ночью, каждую ночь, вот он лежит и ждёт, как это всё будет.
Монолог дозорного.
Значит, в трагедии «Агамемнон» 7 богословских тем, и все эти 7 богословских тем умещаются в монолог одного простого солдата.
Значит, вот я вам сейчас назову богословские темы трагедии «Анамемнон», а потом я прочту монолог, я буду тихонечко читать, а вы, пожалуйста, сотрудничайте со мной, вы будете говорить: какая богословская тема тут затронута.
Итак, 1я тема: тема называется «забота». Человек не хочет страдать, человек бежит от ужаса, человек не хочет трагедий. Если человек бежит от страданий, бежит от ужаса, не хочет трагедий, Бог даёт ему заботу, от которой человек никак не может отвязаться даже во сне. Понимаете, то есть, каждый из нас... А это кстати, совершенная истина... Каждый из нас несёт в себе заботу почему? Потому что он не хочет пафоса. Не хочешь идти навстречу пафосу? Получишь заботу, которая тебе не даст покоя. Понятно, да? Значит, первое это «забота». Причём забота бывает от Бога, а бывает дурная забота.
В развитие темы. Значит, первое это забота. В развитие темы это пафос. Пафос это страдание высокого уровня. Тоже не вразумляется человек?
Тогда страх пойдёт, это «фобос».
Фобос не действует? Будет мучение.
Мучение не действует? Тогда будет ужас.
Итак, первая тема это «забота».
Вторая тема: забота научает мудрости. Вот её функция. Забота научает молчанию, осторожности.
Вообще, умный человек имеет такое свойство: он так время от времени не всё говорит, что у него на уме. Мудрости, разумению, смыслу, молчанию.
Третья важнейшая тема: смена эпох мировых, смена веков, эонов. То есть, этим занимается Эсхил. Смена веков.
Четвёртая: огненный символ — сигнальный огонь. Также — пожар, жертвенный костёр, священный факел. В развитие темы — событие вселенского значения.
Пятое: о чём мы говорили — сердце героя. Сердце прослеживается на семи уровнях: кеар — это нерасчленимое сердечное движение, непонятно какое, кстати, чаще всего — сердце женщины, когда всё вместе. Дальше — умное сердце «френ». Умное сердце это там, где чувство соединяется с умом. Сердце «кардиа» - вещее сердце, это вещее, трепещущее наше сердце, которое гонит кровь, оно много предчувствует. Сердце «тюмос». Тюмос это гнев, вообще, это вот, такая бушующая часть души. «Пропис» это грудобрюшная преграда, оно тоже волнуется, тоже имеет свою функцию. Самая надёжна какая? Об этом говорили. Утроба. И, наконец, то сердце, которое испытывает страдание: это печень.
Вот семь разных уровней сердца. Это пятая тема — сердце.
Шестое: тема дом. Дом, ложе, гнездо, царский дом, царство. В развитие темы это «мироздание как дом».
Седьмое: случай и судьба. Случай это такое стечение обстоятельств, которое может быть напастью, может обернуться счастливо. Это такое совпадение обстоятельств, в котором видно действие рока, действие судьбы.
Готовы? Или ещё нет?
«Богов молю избавить от забот дозора долготою в год.»
Это пока понятно, да? Вот она, забота. Он просит избавить его, а никто тебя не избавит от этого.
«В дозоре бодрствуя как пёс лежу на кровле царского дворца атридов»
Какая тема? Дом. Тема дома.
«Смотрел на звёздный сонм ночной в эфире блещущий. Его владыки светлые приносят смертным залитым зиму». Смена времён. Тема простая: сезоны меняются. Сезоны-то меняются, эпохи тоже меняются.
«Всё сторожу сигнальный светоч. Зарево огня перенесётся вестью о захвате Трои»
Какая тема. Пожара. Это мировой пожар. Потом будет мировой пожар. Ему главное этот свет увидеть. Для него что? Для него — сигнал увидеть. А этот сигнал это всё — перемена веков произойдёт. Так приказала женское в надеждах по-мужски решительное сердце. Какое? «Кер», вот это вот женское. Так приказало женское в надеждах по-мужски решительное сердце.
«Сырое ложе от росы, покоя ночью нет. Не посещают сны. Страх вместо сна стоит, сном веки не смыкаются». Вот забота. Понимаете, она ночью будет и днём будет. Он её хочет прогнать и не может.
«Хочу запеть иль поскулить, готовлю средство, заглушающее сон. Стеная плачу о напасти дома царского.». Напасть. Какая тема? Случай. Вот случай, он может быть то напастью, то счастьем. Вообще, случай то так повернётся, то так.
«...напасти дома царского. Здесь не как прежде и не хорошо хозяйствуют. Будь ныне избавленье от забот счастливым, как благовестный явится огонь во тьме». Какая тема доминирует? Случай. Пусть повернётся случай. «как благовестный явится огонь во тьме». Тема огня.
Это экспозиция. Всё. А теперь начинается действие. То есть драма. Вскакивает. Подразумевается вскакивает. Ремарок практически нет в античных трагедиях.
Потому что он увидел: то, что он ждал 9 лет на крыше, увидел. Драма начинается. Драма это действие.
«О, светоч ночи! Радуйся, являешь свет дневной.». Дневной, яркий какой свет пришёл. «Восстановленье хороводов в Аргосе такого счастья ради. Иу, иу!» Сейчас какая тема? Счастье. Он счастья хочет. Понимаете, вот только зритель трагедии знает, что вот сейчас, когда пала Троя, готовится смерть Агамемнону. Случай. Понимаете, он простой солдат, он не понимает того, что понимает уже зритель, что на самом деле что ты радуешься? Сейчас приедет царь, его убьют. И такое начнётся в Аргосе!
«О светоч ночи, радуйся! Являешь свет дневной, восстановленье хороводов в Аргосе такого счастья ради». Абсолютно несбыточные надежды. «Дам ясный знак супруге Агамемнона». Она уже любовника имеет. «Да встанет поскорее с ложа». Ложе. Дом. Осквернённый дом, абсолютно осквернённый.
«Да встанет поскорее с ложа, чтобы крик поднять благоговейный и восклицая огласить чертоги о светоче сигнальном Троя сгинула». Здесь много тем, но это тема дома, осквернённого дома.
«Я в пляске хоровой...». Хор, это прежде всего пляска. Помните, да, что трагедия возникла из пляски. «Я в пляске хоровой сам заводилой выйду». Сбудется? Нет, потому что царь не прикоснётся даже к земле родной.
«Как он взойдёт, коснуться б милой руки царя, владыки дома». Сбудется? Не сбудется.
«Об остальном молчу». Вот эта тема была у нас? Вторая. Об остальном молчу. «Мне бык большой по языку прошёл». Знаете, это пословица была: человек высовывает язык, много болтает — вот сейчас бык пройдёт по языку, так ты высунул по язык.
«Мне бык большой по языку прошёл. Дом этот, если б глас имел - яснее б рассказал. Охотно с тем я, кто научен, говорю. Кто не научен - с тем забывчив я».
Пролог закончен.
Вот так. Заданы основные темы. 7 тем богословских. Начинается следующая часть трагедии, которая называется «пород». Представим строение античного театра. Не отменяемая его часть это круговая площадка для пляски. Орхеумай — плясать, орхестра (отсюда наш оркестр) - это площадка для плясания, вот она абсолютно не отменяема. Вот зрители толпятся и смотрят как пляшут и что пляшут. Но невидно там, поэтому ставили скамейки. Ставили скамейки, скамейки рушились, начали скамейки укреплять. Были сначала деревянные, эти скамейки. Вот эти вот скамейки и называется «театрон», то есть место, откуда можно созерцать. «Театрон» того же корня, что «теория». То есть, то место, откуда можно смотреть. Потом они тоже в 500 что-ли году тоже обрушились, деревянные, и поняли, что нет, трагедия такая вещь, что скамейки не годятся, нужно каменные ступеньки строить. Театры стали каменные.
И вокруг орхестры на три четверти, как правило, идёт театрон — скамейки с проходами для зрителей, вот а сзади идёт то, что называется «скена» или сцена. Это маленькая, служебная площадка, небольшое возвышение. Там могли располагаться актёры, там могли располагаться потом декорации. Первоначально это было просто место, куда складывали реквизиты. Вот, а между скеной и театроном, вот между этими проходами зрителей, должен был быть проход. Проход называется «парод». «Пар од» одус это путь, парод это то место, через которое я прохожу пар од. Так вот, через этот проход между скеной и театроном выходит хор. Поэтому пород это выход хора на орхестру и первая песнь хора.
Хор. Хор в трагедиях Эсхила и Софокла это полноценное действующее лицо, он имеет свой характер. Это очень важно. У Эврипида это уже будет не всегда, и уже почти никогда. Это старцы. В трагедии Агамемнон почему старцы? Потому что они помнят и понимают смысл событий. То есть, хор будет богословствовать. Хор понимает, помнит. Связь событий он должен предъявить. Хор должен поставить трагическую проблему.
Возглавляет хор корифей. «Корифе» это макушка. Отсюда именно, кстати говоря, родилась Афина, из макушки Зевса. Корифей — возглавитель хора, он даёт свой голос. То есть, это в хоре как бы запевало. Это голос и лицо хора. И он (корифей) вступает в диалог с актёрами.
Вот корифей. Я не буду вам всё читать: я перескажу. Речь идут о том, что 9 лет назад, почти 10, произошло отплытие войска на войну, и цари после того, как было нанесено тяжелейшее оскорбление царскому дому Атридов, когда была похищена Елена, были похищены сокровища, цари (Агамемнон и Минилай) испытали чрезвычайное оскорбление и чрезвычайное мучение. Они почему-то, он их сравнивает с птицами, с коршунами, они словно коршуны потеряли заботу о птенцах. Они потеряли заботу даже. То есть, это опустошение. Они потеряли то, что стережёт гнездо, они потеряли заботу.
Я когда переводил, думаю, куда он ведёт? Зачем он это всё делает? Почему этот образ птиц? А потому что птицы — они вышние. Вышние, высокие, я такое слово употребляю, вышние. А имя Единого Бога у Эсхила и Софокла — Вышний, и по-гречески «Юпатос».
Вот для того, чтобы произнести имя Единого Бога «Юпатос», для этого он и даёт образ этих вот высоко летающих и страдающих птиц.
«Но вышний, Аполлон-то иль Пан иль Зевс, слышит...» Единый Бог слышит. «..крик пронзительный птиц поднебесных соседей». Это образ царя. Царь близко к Богу и высоко над людьми. Вот зачем ему нужен был образ этих птиц.
«...пронзительный птиц поднебесных соседей шлёт её, чтобы после отмстить преступленье Эринию». Вот это важнейшая категория нравственная и религиозная категория у Эсхила. Эриния придёт, но Эриния приходит не сразу. Эриния поздно карает.
Почему? Возмездие обязательно будет, но почему не сразу? Почему не избавит людей от того, чтобы они совершали эти тяжкие преступления? Почему от преступления до кары проходит такое значительное время, что большинство людей могут даже думать, что они могут творить преступления безнаказанно? А этим охраняется свобода человека. А иначе быть не может. Эриния карает поздно. И этим, кстати, воспитывается духовная проницательность человека. Ты должен различать добро и зло не потому, что тебе будет за это кара, а само по себе это важно для тебя. То есть, смотрите, что он делает, Эсхил: он сразу предъявляет размерность нравственного мира. Да, ты совершил грех, кара придёт поздно, и ты не сможешь установить связь одного с другим, Ты даже можешь подумать, что этой связи нет, но эта связь есть.
А кто может гарантировать, что эта связь есть? Кто из богов? Аполлон ли то, Пан иль Зевс? А может тот, кто называется как? Вышний?
Значит. Правда во все времена и веки охраняется Единым Божеством. И вот вышний Бог в отмщение за преступление посылает Эринию. И Зевс послал на Александра... Кстати, Парис очень редко упоминается в мифах и в поэзии, имя его — Александр (Александр или Парис). На Александра или Париса Он послал Эринию. Вот то, что правда карает поздно, эта мысль объединяет все три рода античной литературы. Это очень важная мысль. Вот первой её, естественно, высказал Гомер.
Агамемнон после того, как трояне во время боевых действий нарушили священную клятву.
«...попрали трояне священную клятву. Если теперь совершить олимпийский Зевес не рассудит, поздно, но Он совершит, и трояне великою платой женами их и детьми и своими главами заплатят». Это героический эпос.
Салон, известный законодатель Афин, был знаменитейшим лириком Эллады. И вот отрывок из его элегий: «но и молчанье храня знает Правда, что есть и что было. Пусть хоть и поздно, за грех всё-таки взыщет она».
Эсхил будет развивать эту мысль. То есть, Правда действует, обратите внимание, Правда действует во все веки. Правда действует во все веки. На наших глазах произойдёт у Эсхила переход от одного эона, от одного века к другому, а Правда будет действовать всё также.
Веки разные, а Правда — одна.
Так вот, иную жертву, чем гибель Трои, высказывает дальше корифей свою мысль, боги не примут. И дальше идёт краткая самохарактеристика хора, что мы, дескать, совсем старые, бредём трёхногие, то есть опираясь на посохи, плоть наша уже ветхая. Вот, а потом, в конце эти вот старички, они вытащат мечи. Вот такой хор, хор стариков мудрых, у которых под одеждой спрятано ещё и оружие, потому что они знают, где живут.
Спел хорифей свою вот эту партию. Действие: выходит Клетемнестра.
Клетемнестра уже получила от дозорного, она получила весть, помните, дозорный вскочил, побежал, доложил. Что делает Клетемнестра? Она встала с ложе, она не стала никому ничего говорить, она вышла, и что она делает? Что надо сделать? Она вышла на площадь. Она зажигает своей собственной рукой огни на всех алтарях. И вот тот огонь, который вот сейчас только что загорелась Троя, и вот этот огонь, передавшийся через море, потом через материк, сюда, через перешеек, в Аргос, он пролился, и этот огонь на все алтари Аргоса. Всё загорелось. Мост от земли до неба.
Корифей: «Алтари всех богов, тех, что город хранят, вышних, бездных, небесных богов, богов площадей, дарами пылают, светоч пламени с той и другой стороны высотою до неба взметнулся».Масштаб действия вселенский!
Естественно, нельзя было на орхестре никакие огни зажигать, понимаете? Но корифей имеет такой голос, и так он описывает, и действие Клетемнестры было понятно, то есть, она замкнула эту цепочку, эта вот скверная женщина, герой, в полном смысле слова, злодейка, это просто вот образец злодейства, она вот этот вот огонь на священные алтари своей рукой она продолжила этот огонь пылать. Масштаб действия.
И корифей её очень решительно спрашивает. Одно дело вот то, что сейчас зажгла вот эти огни, он уже может догадаться, что это происходит, но он всё-таки её спрашивает, что, что она делает? Потому что он говорит, что меня мучит дурная забота. Меня мучит заботная дума. Итак, вот сердце «френ», помните, об этом мы говорили в связи с Достоевским — умное сердце «френ». Оно имеет в себе разные движения. Вот сердце «френ», поскольку это умное сердце, есть дума несытая, плохая — называется «фронтис». Френ, френтис — это слова одного корня. То есть, наше вот сердце, умное сердце, оно может нам много хорошего советовать, но если него проникла заботная, плохая вот эта дума, - она не сытая, она будет нас всё время тревожить. Она будет говорить: ответь мне на вопрос, иначе во мне будет вот эта вот заботная дума, несытая, которая будет меня всё время терзать.
Клетемнестра естественно не отвечает. Её роль ещё совершенно не предусмотрена здесь. Она совершила это действие, то есть, актёр, который играет Клетемнестру, он обошёл орхестру, совершил символическое действие и, уходит Клетемнестра. Ответ её не нужен.
Здесь происходит, вот теперь внимание, происходит выпадение из времени действия.
То есть, события настолько велики и значительны, что требуют своего самого основательного понимания по смыслу: надо связать настоящее с прошлым, прошлое с будущим.
Для того, чтобы рассмотреть прошло в связи с настоящим, а настоящее в связи с будущим, нельзя находиться ни в одном из этих времён. А где мы тогда можем находиться? В Вечности оказывается. Вот свойство настоящего искусства: искусство может выносить человека на такую позицию, которая есть стояние в вечности.
Кстати, первым, кто это обеспечил... Вот почему Гомер навсегда останется первым поэтом на все времена? Это стояние вне времени, в вечности по отношению к тем событиям, которые описываются.
То есть, хор должен стать на эту вот позицию вечности. И поэтому, ему совершенно не нужен по-существу ответ Клетемнестры. Клетемнестра ушла, Троя пала, зрители всё понимают. Теперь нужно вступить хору.
Как вступает хор? Хор в буквальном смысле слова вступает. То есть, он должен, как и положено в обще-то на орхестре. На орхестре что положено? Ну уж если не плясать, то нужно двигаться. Вот. И пение хора делится на строфы. Строфа это вообще поворот, вращение. Это песнь хора, которую он исполняет при движении слева направо.
То есть, ты вышел на орхестру, пошёл, пошёл, пошёл, поёт, поёт.. спел. Это называется строфа. Повернулись, пошли в другую сторону — это называется антистрофа.
Дальше что? А дальше как захочет автор. Если нужно, если ты хочешь изменить ритм, нужно сделать перестройку на орхестре. Это будет «эпод». Эпод — отдельная часть: хор перестраивается на орхестре с тем, чтобы сменить ритмику движения.
Дальше он может или встать на орхестре или продолжать двигаться.
Пород очень значительный — мы даже сегодня не закончим. Очень значительный трагедии. Это 6 строф и 6 антистроф. Сегодня прочтём только три.
Сначала содержание.
Хор вспоминает о том, как начинался поход на Трою, но смысл порода это не то, что Трое, не то, что что-то с Троей должно случиться, а то, что должно случиться с Агамемноном. То есть, в песни хора мы должны услышать, что Агамемнон будет убит.
Для того, чтобы сразу заявить, что он... только что они были немощные старцы, которые без посоха ходить не могут... Чтобы заявить о том, что они поют в вечности, хор начинает словами, которые ни в одном переводе вы не встретите. «Я есмь Господь». Господь — господин. Я — господин, говорит хор, чтобы делать вот то-то и то-то. «Таков присущий мне век». Век, айон, это век, того же корня, что и вечность. То есть, он честно, сразу Эсхил... Эсхил очень любит формулировать в отличие, скажем, от Софокла, который: догадаетесь, ну догадаетесь. Нет, Эсхил сформулировал. «Я — господин, таков присущий мне возраст, присущий мне век». И я, говорит, имею убеждение, по-гречески «пейто», а по нашему вера. Вот я почему я такой? А потому что у меня я есть убеждение. Убеждение, была даже богиня такая «пейто» - уметь божественное убеждение. Возможно Пейто была просто и муза Эсхила.
И дальше он вспоминает о знаменитом пророчестве во Влида. Влида это место, где была принесена в жертву Ифигения, сейчас об этом будет речь. Влида — откуда должны были эллины отплыть в свой поход. И там было знамение явлено эллинам... вообще, я надеюсь, что вы прослушали диск по Гомеру, где рассказано о том, что когда эллины собрались принести жертву перед отплытием, явилось чудо: они собрались под деревом великолепным, ясенем, откуда бил родник, и из под этого подножья ясеня вырвался дракон (дракон это просто большая змея кроваво красного цвета), эта змея взвилась на дерево и пожрала 8 птенцов воробьиных и девятую — мать их, воробьиху. И после этого дракон, вы можете себе представить, он обвился вокруг дерева и окаменел. И тогда Калхос, верховный птицегадатель и пророк Ахейского войска истолковал это знамение, что война будет продолжаться 9 лет, ибо 9 птиц пожрано, на 10 год будет победа, и мы можем догадаться, что это будет славная победа — дракон окаменел. Вот, это рассказывает Гомер, и все это знали, потому что Гомер это было основание аттической образованности. Образованный человек знал Гомера чуть ли не наизусть. Вот, это все знали, что было в Олиде.
А вот Эсхил рассказывает иначе. Вообще, это было очень смело. Это был вызов. Я не знаю, как восприняла это публика. Но он рассказывает иначе: прилетели два орла — черный и белый и на глазах у всех расклевали брюхо зайчихи, которая была готова вот-вот разродиться зайчатами. Терзание не рождённого плода — это символ запредельной жестокости героев.
Вот, опять таки этот мотив — терзание не рождённого плода, как знак запредельной жестокости, восходит к Гомеру. Агамемнон убеждает Минелая убить пленного троянского война, «чтобы никто не избег от погибели чёрной и от нашей руки: ни младенец, которого матерь носит в утробе своей, чтобы и он не избег. Да погибнут в Трое живущие все и лишённые гроба исчезнут».
Героизм имеет две стороны: слава и вина. Вот Гомер сосредоточен на героической славе, но не упускает виновности, греховности героев, но Гомер сосредоточен на славе. А Эсхил на чем? На вине. Если прилетают орлы и совершают вот это вот мерзкое совершенно, мерзкое деяние, это значит, что герой, он по существу, виновен.
И дальше идёт припев, или заплачка: «Айлинон айлинон плач, пусть же добро победит»
Вот сейчас я прочитаю вам эту первую строфу.
Знаете, дальше будет попроще. Мы сейчас входим в основные понятия, дальше будет проще, но терпите.
«Господин я, поведать о державном знамении на путь судьбинный мужам могучим, ибо убежденье (пейто, вера) от Бога вдохновляет свыше песню и отвагу. Таков присущий мне век». Возраст. Я пророс в вечность.
«О том поведать как ахейцев двутронную державу (Агамемнона и Минилая) духом единого предводителя юной Эллады с копьём и рукой розящей бурная птица в путь посылает в землю Траады. Орлы черный, а позади белый вещих птиц цари царям кораблей великолепным на престолах явились с кровли слетев по правую руку (счастливый значит знак), что копьём потрясает упаслись орлы, расклевали зайчихи многими беременной лоно, погубив всё её порождение при последних схватках. Айленон айленон плач, пусть же добро победит»
Вот пока я это читал, хор прошёл по орхестре. Представили, да? Перестроились. Вы поняли, что дальше нужно сделать небольшое пояснение.
Явлено знамение, должен сказать слово Калхос — верховный птицегадатель, что собственно что же произошло. А Калхос, он всё понял духом. То есть, на столько мерзкое... Значит, что показали орлы? Орлы показали как герои будут терзать Трою. То есть, кничтожение Трои будет деянием мерзкого гнева. Когда мы говорим там, базжалостный там, это ничто. Это будет вот это. Это всё равно, что взять женщину беременную вот разорвать, её лоно, и разорвать ещё не родившихся детей. Вот, что будут делать Ахейцы с Троей. И тогда Калхос в ужасе. Если так виновны... Да, Троя вообще, виновна страшно. Но также виновны ахейцы? Если они такие по существу. Чья вина перевесит?
Как же мы должны осуществить божественную правду, если мы такие же насильники страшные?
«В войске гадатель почтенный видя атридов двоих, обох воинственной полной отвагой, Калхос познал в орлах-зайцеедах тех, кто в походе на чайнике. Так он толкуя знамение рек. Время придёт, и этот поход наш город прямо захватит, все башни, то, что народ накопил в изобильи Мойра насильно (как чрево зайчихи. Мойра — богиня судьбы) Мойра насильно испорожнит. Только бы ненависть мрачная Божия прежде не порвала схваченный нами великой узды, стянувшей Трою ибо из жалости Артемида (хранительница всякой дико живущей твари) чистая дева ярится ревниво на крылатых собак отца (Зевса). Несчастную робкую мать пожравших вместе с утробным плодом нерождённым. Ей отвратителен пир орлов. Айленон айленон плач, пусть же добро победит».
То есть, знамение с воробьями Гомеровское толкуется о разорении Трои, а знамение с Зайчихой это о разорении и Трои и о разорении дома победителя. То есть, за чрезмерную жестокость при разорении Трои, как верховный вождь ответит, почему-то, Агамемнон.
Артемида требует, чтобы исполнилось знамение о воробьях и знамение о зайчихе. И Калхос призывает Аполлона, молится, чтобы противные ветры не заперли корабли в Олиде, потому, что отсюда явится необходимость принести в жертву Ифигению.
3я строфа:
«Так-то благоволит богиня прекрасная, и к поваляшкам, отпрыскам львиц свирепых милует она их всех, к сосцам тянущихся диких зверях полевых, требует правого. Эти с зайчихой знамение исполнить также как знаки дурные о воробьях. Э! Зову Пеана. Не возбуждай противных Данаям ветров каснящих, помеху отплытию, пред кораблям, ветров ускоряющих жертву иную (Ифигении) беззаконну, несъедобну, не богобоязненну, по природе своей воздвигающу распри, ибо страшная ждёт дома хозяйка (Клетемнестра), злоба коварная памятливая, неутолимая месть за детей. Такие выкликнул Калхос по-птичьему лёту с великими благами судьбы лихие царским домам им однозвучно. Айленон Айленон плач, пусть же добро победит».
Не понял. При чём... Артемида, понятно, что она даже на Зевса злится, потому что Зевс послал собак своих, вот этих орлов на зайчику, она зайчиху защищать должна, Артемида, она защищает всяких диких животных: она сердится на Зевса-отца, что он послал этих орлов. Агамемнон-то тут при чём? Почему Артемида теперь сделает так, что пошлёт ветер с Севера и не сможет изо Влиды выплыть огромное вот это войско, не сможет плыть в Трою, потому что будет противный ветер? Почему она злится на... Почему вся ненависть должна достаться одному только Агамемнону? За что? А чтобы показать, что вина героев, та, которая будет в Трое ещё через 10 лет, она на столько огромна, что мы даже можем её не вместить. Так вот, пусть эта вина, которая будет через 10 лет, такая же мерзкая, как терзание нерождённого плода, пусть эта вина явится здесь и сейчас на главном — на царе. Вот она, царская вина, когда за грех всех должен пострадать один.
Вот как Артемида ярится за зайчиху, растерзали зайчиху, вот также пусть Агамемнон отдаст на растерзание свою любимую дочь Ифигению - плод свой, самое любимое своё дитя.
Понятно, да?
То есть, то, что будет через 10 лет, и вообще, вся совокупная вина всех героев всего героического века, должна проявиться в одном событии — человеческом жертвоприношении, которое принесёт царь.
И вот эллины понимали, что жертвоприношение Ифигении, это не просто один человек убил другого: это он внутри себя через такое прошёл, что это может поколебать нашу веру, что вообще есть божественная правда. А как вот боги такое допускают, что может отец принести в жертву дочь? Как вообще боги терпят, что человек так грешен? Вот как боги терпят, что человек героически грешен, что он такой насильник, что он так жесток?
Вот все эти вопросы называются, я сейчас заканчиваю основную часть, надо переходить к вопросам, вопросов много... вот, чтобы дальше двигалось действие, необходимо поставить прямо вопрос теодицеи. Теодицея это особое богословское искусство — оправдание Бог: если Бог добр, благ и силён (или даже всесилен), тем более, если это Единый Бог, как он терпит такое, как страдание невинных существ? Вот вопрос теодицеи.
Вот, то есть, для того, чтобы действие двигалось дальше, Эсхил начнёт прямо формулировать главную свою богословскую мысль.
Сегодня я вас уже этим не могу нагрузить, и следующее наше занятие мы начнём именно с этого: как Эсхил формулирует главную проблему оправдания Бога, который для него, ещё раз говорю, был богом Единым, и имел имя «Вышений», «Всевышний» - «Юпатос».
Вопросы.
- ...
- Да, это наука оправдания Бога, но здесь надо иметь в виду, понимаете, есть теодицея, как философская дисциплина. Вот я являюсь её категорическим противником: я считаю, что Теодицею произвёл только Христос. То есть, человек не может произвести теодицею: теодицею может произвести только Сам Бог. Вот когда Бог пришёл, распялся за нас, вот Он произвёл то, что называется теодицеей. Поэтому, если Эсхил в такой остроте ставит проблему теодицеи, он находится внутри этой проблематики, он открывает нам эту проблематику, а отнюдь её не предрешает. Оправдание Бога произвёл только Сам Господь.
- ..
- Относительно музыки, относительно голоса. Я говорил, что истинная музыка рождается тогда, когда мы держим масштаб бытия, где бездна есть и есть превыспреннее — принебесное. Вот таков миф о происхождени музыки. Масштаб бытия выражается в масштабе нашей музыки. Меня кто-то, вероятно, из тех, кто поёт на клиросе, может быть, говорит: а как же голос человеческий? Совершенно верно. Вот голос человеческий.. вот чем отличается большой певец? Именно масштабом, масштабом голосовым своим. Вот, в частности, чем интересен, кроме того, что он был драматический артист? Шаляпин, простите, у него был весь масштаб звучащего человеческого голоса. Мы, как правило, говорим вот этим местом — горлом, и наш диапазончик очень узенький, а у него звучали резонаторы нижние. Вот один человек мне сказал: это, говорит, понимаешь как: вот здесь — бык, а здесь — птичка. И вот когда певец издаёт голос, ты слышишь и верх и низ, и слышишь всё это вместе. Вот как в этой арии «...дай дух переведу.ю я чувствовал, вся кровь мне кинулась в лицо и тихо опускалась». Это «Борис Годунов». И это всё вместе, это в одно идёт. Вот в этой связи, Борис Годунов, трагедия? Отличный вопрос. А как сам Пушкин считал? Трагедия это или нет? Для трагедии, господа, нужен трагический герой. Борис Годунов не был трагический герой. А в исполнении Шаляпина и в музыке Мусорского, он — трагический герой. Это удивительное произведение произошло, понимаете?
Вообще, Мусорский наш, он трагический композитор. Он это всё, о чём я сейчас говорю, он это всё прекрасно понимал. Переслушайте, хотя бы, некоторые его вещи. То есть, Мусорский, он писал трагедию, и Шаляпин исполнял трагедию.
У Пушкина есть трагический герой в драме «Борис Годунов». Кто это? Это народ. И когда Пушкин впервые, через Бориса Годунова, Пушкин понял, что субъект исторического развития есть народ. Так что человек, владеющий голосом, по-настоящему работающий над голосом, он понимает, что конечно музыка звучит в масштабе человеческой личности.
Про Асклепия меня спрашивают. Кто-то заметил, что Асклепий тоже не рождён женой. Должен был наступить новый век, почему он не наступил? А как умер Асклепий, кто помнит? Да, его убил Зевс. А за что? Он исцелил шестерых. Здесь мы что имеем? Какую мудрость мы имеем из этого мифа? Что предел врачебного искусства есть исцеление, а предел исцеления есть воскресение. То есть, Асклепий захотел, чтобы начался новый век, он начал воскрешать умерших. А разве время пришло воскрешать умерших? Не пришло. И потому искуснейший целитель античного мира, его деятельность, благая во всех смыслах и в правильном направлении идущая, была пресечена тем существом, который назывался Зевс.
- Меня спрашивают. Современную литературу читаю ли я и что я люблю? Ну, я назову только одного американского писателя, поскольку у меня к америке отношение специфическое, я американского назову: Тротун Вальдер. Почитайте его «Мост Людовика святого», «Мортовскеиды». Вот, умный, очень образованный, очень тонкий, интересный писатель.
Конечно есть интересные вещи в современной литературе, просто их не много.
- Откуда взялись мифы?
- Точно не человек их придумал. Народ несёт миф. Без соучастия Божьего миф не созидается. То, что являет свой смысл при перемене мировых эпох, в этом есть соучастие Бога-Творца неба и земли и человека. Вот я могу только так сказать.
- ..
- Меня спрашивают: сознание это сердце «френ», это в связи с Достоевским, старая записка, давно надо было ответить.
Сердце «френ» - умное сердце — с одной стороны. С другой стороны — то, что я говорил о том, что Достоевский считал, что сознание есть болезнь.
Вы немножко увлеклись, или я дал вам повод к этому. Конечно, я очень близко сопоставил Достоевского с Эсхилом. Я показал, что несмотря на различия терминов, они в антропологии своей, они очень близки. Но как бы они ни были близки, антропология христианского писателя будет отличаться от антропологии писателя до христианской эпохи. Это понятно же. К тому же, того, что явилось при Достоевском и что так его потрясло, когда он был в Англии... Что Достоевский увидел за границей? Он увидел цивилизацию. Цивилизация это такое состояние общества, когда доминирует сознание. Цивилизация есть болезненное состояние общества, из этого сознание есть болезнь.
Понимаете? Поэтому полного соответствия двух антропологических систем у Эсхила и у Достоевского быть не может. Это с одной стороны. Ни одна антропология ни одного писателя христианской эпохи не может быть ни в какой степени исчерпывающей согласно учению святых отцов. Человек есть образ Божий, следовательно, то, что в нём есть образ, всегда останется тайной. Это похвально, что мы разные антропологические понятия вывериваем друг относительно друга, но смотрите, нет фиксированной антропологии. Почему? А потому что есть уважение к таинственности образа Божьего в человеке. То есть, нам дано общее направление, чтобы мы могли ориентироваться в том, что такое человек не теряя главного, ни в коем случае не сбиваясь на понятия, не сбиваясь на философию, не сбиваясь на психологию. В антропологии главное что? Бог. Понимаете? Образ Божий в человеке, когда мы будем держать саму эту идею, что мы люди по столько, по-скольку отображаем Творца. Только так.
Поэтому, фиксированной антропологии быть не может.
- Что такое воинский «этос», который Вы разделяете?
- Почему я разделяю? Всякий член Церкви, пока он живёт на этой земле, пока он не вошёл в Церковь Небесную. Это Церковь наша — воинствующая. Воинский этос - это вопрос серьёзный. Его можно пошире поставить. Но для этого мне нужно несколько часов, я сейчас не могу этим заниматься. Я только скажу вам последний фронт. Как бы так сказать, чтобы не соврать в словах.
Всякая война есть война идей. Всё. А мы думаем, что это война полков, война стратегов, война ракет, противоракет, война политических систем, война государств. Ничего подобного: в конечном счёте всякая война есть война идей. Это положение возникло тогда, когда возникло всемирное рассеяние. А всемирное рассеяние возникло примерно в веке 5 до н.э., когда возникли мировые идеи. То есть, за 5 веков до Христа возникли уже мировые идеи. Вот об этом можно прочитать у Пророка Иизекииля. У меня на эту тему статья есть, скоро она выйдет.
Вот как только возникли глобальные идеи, глобалистские идеи, постепенно становится очевидным, что главная война есть война идей. Вы можете построить любую сильную армию: придёт идеология, и всё заберёт без всякого выстрела. Война идей.
Вот в этом смысле я разделяю воинский «этос», и поэтому именно темой наших прошлогодних занятий было это: богословские, библейские основания русской идеологии. В этом плане, я конечно, выступил как воин.
Продолжается обсуждение вопросов, которые касаются прошлогодних наших занятий.
- Мне кажется Вы забыли отметить существенное различие между смутой 400 летней давности и смутой нашего времени. Это позиция первого предстоятеля Церкви.
- Спасибо. Умный человек написал. Я забыл, что различие, конечно, было существенным, потому, что тогда все знали, что есть смута, а сейчас вот мы не знаем, что есть смута. И тогда Патриарх Герман, он из темницы только одно слово сказал, что благословляю умереть за Православие. Вот сейчас умирать никому не надо, но очень бы полезно вот нам бы всё время слышать от предстоятелей наших, что «Русь, храни веру Православную, в ней твоё спасение». Вот это обязательно нужно.
- Чем смута в вашем определении отличается от революционной ситуации?
- Да всем отличается. Что такое революционная ситуация? Верхи не могут править по-старому, низы — не хотят жить по-старому, обнищание масс, возникает революционная ситуация. Никакой революционной ситуации сейчас нет и быть не может, потому что когда идёт перманентная революция, не может быть революционной ситуации.
Вот. Смута это состояние общества, когда в нём наличествуют группы, которые противозаконным образом обеспечиавают свои финансовые интересы и нет силы в обществе, которая хочет.. (не может, она может, очень просто), которая хочет положить этому конец. Вот это смута. Вот я дал категориальное определение, и я утверждаю, что состояние общества, в котором мы живём, есть смута.
- Где же были казаки станицы Кущевской?
- Очень трудный вопрос, потому что не было в Кущевской того, что называется «ополчение». Вот, мы говорили, что праздник 4 ноября очень важный, потому что он соединяет несколько понятий: смута, ополчение и государственность.
Вот я вам расскажу одну историю. В 96 году (Саша Матёркин), кемеровские на Кубань захватывать земли. Почему? Потому что они были уже организованной бандой. Вот, а Саша Матеркин, он оружием запасся, своих вооружил и пошёл один на переговоры и гранату взял. Пришёл, все его собрались, встретились. Он говорит: ну вот, всё, ребята, конец. И от кемеровских отбились. А потом наступает ситуация, к которой казаки ну совершенно не готовы, когда надо воевать с собственным государством. Здесь не умещается.
С другой стороны, вот вам картинка из Кущевской, которую не показывают почему-то по телевизору: огромный стоит храм, кстати очень интересно он строился. Там был завод по утилизации танков, и священник, он этот материал, который после танков остаётся, он взял, заложил в основание этого собора, и построил огромный собор на таком хорошем основании — утилизированной военной техники. Вообще, очень символическая картина: представьте, танки утилизированные, собор огромный... Ну, примерно такие соборы только в Санкт-Петербурге и в Москве... И 30 человек прихожан.
Так. Дальше.
Мне приходилось по Краснодарскому краю курсровать туда и сюда. Я своё впечатление как окончательное не выскажу, но оно у меня всё время присутствовало: хотят люди богато жить. Ну хотят они богато жить. Есть у них какая-то вот пристрастие к добру. А там где пристрастие к добру, там ополчения не будет.
Что ещё сказать? В Косово 44 человека было их, казаков. Как сами сербы к ним относились? Ну примерно как к героям Советского Союза. То есть, с одной стороны, от всего кубанского войска нашлось 44 человека, которые побросали свои дела и поехали туда сражаться. Понимаете, это много или мало, 44? Для Косово оказалось очень много, а для нас, как мы видим по Кущёвской, очень мало.
- Что такое заражённый дух (это по Достоевскому), да ещё в целой нации, да ещё такой заражённый дух, что по Достоевскому вся нация может погибнуть? Хотелось бы по конкретнее.
- Спасибо. То есть, заражённый дух да? Предъявить, да? Так чтобы в нос ударило, да? По-Пиндеровски, так чтобы голова откинулась? Вы этого хотите, чтобы я это сделал? Вот я это сделаю. Потому что пол-года назад, или, почти год назад, по НТВ идёт большой документальный фильм. Если бы я знал, что я буду смотреть, я бы взял листок бумаги и карандаш и законспектировал, но я вообще не предполагал, что такое может быть.
Про педофилию фильм из 4х частей на 40 минут. Объективно, со знанием дела, с хорошим подбором материала излагается, по-моему 4 категории педофилов, какие они бывают и даётся тщательное описание, как это всё происходит, даются динамические и фотографические снимки всего этого, останки после этих дел. Вот. Вот как относиться к такому рода явлениям? И после идёт информация, что за последние столько-то лет, за какое-то время количество педофилов увеличилось в 30 раз. Скажите? Откуда они берутся? А это вот то самое, что говорит Достоевский — трихины. «Трихины это были микроскопические существа, но это были духи, которые проникали в людей и заражали их собой».
Поэтому простой чиновник, коррупционер или судью, вот взять его за мантию и сказать: ты — педофил. Вот это будет разговор. Вот что такое зараженный дух во всей нации.
- Каким же образом можно изменить характер суда, судопроизводственности, тут и суда в современной России при такой защищенности судей. Это фактически неприкосновенные персоны со стороны закона: они могут творить что хотят. Я на себе это испытал. Судьи — священные коровы. А Вы говорите почему-то, что суд имеет такое, даже первенствующее значение для народа, который содержит в себе Божью Церковь и дескать суд есть начало правоохранительной системы. Безнадёга.
- Значит, тут несколько вопросов. Первый: почему я так говорю? Надо как-то вот нам определиться с вами. Если я что-то говорю не от себя, то я обязательно говорю, что я говорю не от себя. Вот когда вы покупаете, вот представьте себе, что вы первый раз купили холодильник. Вот привезли вам ящик... Извините, я вот так просто говорю, но я хочу ответить этому человеку. Привезли ящик, и с ним надо что-то делать. Вообще, что этот ящих делает, для чего он предназначен, из каких отделений он состоит и как его подключать и прочее, как за ним ухаживать. К нему есть инструкция. Вот человек не может сам себя познать. Имя человеку «человек» дал Бог, и это основа религиозного мировоззрения. Есть другое мировоззрение, которое считает, что человек может о себе знать главное. Значит, если я говорю, что суд есть начало самоорганизации народа и имеет первенствующее значение по отношению ко всем другим институтам общественным, то это знание я взял из Св. Писания, и пусть хоть и кратко, но я вам это изложил. Я своим умом никогда бы до этого не дошёл, потому что слишком много жизненно необходимых институтов есть в обществе, каждый жизненно необходим как орган в человеческом теле. А св. Писание говорит: из всех главное является суд.
Дальше, вы спрашиваете как, да и в современной России. Да не надо в современной России, всё можно ограничиться Москвой, хотя бы. Как? Элементарно. Я рассказывать не буду как. Скажу только, что не следуя формальностям и не вопреки закону. И всё это можно сделать за пол-года. Нужно только одно условие. Нужен только один праведный судья, честный, опытный. Один честный человек нужен и воля государственная. Государство должно захотеть, чтобы в городе Москве был суд, и всё. И имя этого человека есть. Два года назад он был жив. Дай Бог ему здоровья.
И второе. Есть связи криминальные в преступном мире. Они прочные. Они строятся по понятиям и по закону. У них свои понятия и свой закон. Криминальные связи в преступном мире, они прочные, и они трудно рвутся. Вот, и это как бы один тип связей. Второй — специфический, коррупционные связи. Это тоже преступные связи внутри преступного сообщества, но это специфический вид связей, и их специфика в том, что они рвутся очень просто. Один сильный удар, который реально показывает, что эти связи рвутся, и никакого следствия не нужно: тебе все всё расскажут, потому что это банка с пауками: у этих людей нет ни идеи ни чести ни совести. У них есть корпоративная смычка и собственные интересы. И стоит один раз ударить, но только сильно и в нужном месте, и всё, и дальше собирай урожай. Поэтому не надо говорить про безнадёгу. Безнадёга только в одном, что не хотят этого делать.
Напоследок. Смешные.
- Вы так упорно призываете к установлению правопорядка, но с этим сопряжены репрессии. Не думаете ли вы, что это может закончиться 37 годом?
- Во-первых, я прошу, господа, больше не приводите новеньких. Всё. Закрыто. Уж те, кто ходят — ходите. Кто в прошлом году не ходил — ходите. Но с другой стороны, я подумал, что может быть это кто-то из старослушавших, которые знаете, так, подбрасывают вопросы, чтобы посмотреть: а как ты там с этим справишься?
А что, я отвечу, потому что вопрос на самом-то деле вопрос не шуточный.
Играете вы со мной, да? Хорошо, значит я с вами тоже сыграю. Я надеюсь, что это из старослушающих кто-то спрашивает.
Не нужно подменять суждения контрарные суждениями контрадикторными, потому что это свойство женской логики. Объясняю. Значит, суждения контрарные могут быть одновременно истинными, например: это вещь белая, и эта вещь продолговатая. Оба суждения истинны, да? Это суждения контрарные. Вот суждения контрадикторные: эта вещь белая, эта вещь — не белая. То есть, одно из этих суждений истинно, другое — обязательно ложно. Почему, в шутливой форме, это свойство женской логики? Дорогая, ты была не любезна с Петром Петровичем. - Что же, мне ему на шею бросаться?
То есть, понимаете, между свойством «быть не любезной» и «бросаться на шею», есть тысячи оттенков. А нам сразу говорят: что же, мне целоваться с ним? И также. Нельзя подменять контрарные суждения контрадикторными.
Второе. Либеральная идеология, противником которой я являюсь, есть духовное событие, и как таковое, оно имеет некоторые приёмы, отлаженные уже в течение веков. Когда возникает какое-то явление, против которого необходимо бороться, к какому средству прибегают либеральные идеологи? К очень простому: оно называется «геволт», отсюда наше слово «гвалт». Без подготовки, внезапно поднимается общий глас, но сразу на предельный уровень. Вот что-то не понравилось, и возникают два слова. Одно слово и второе слово, и этого оказывается достаточным. Значит, одно слово это какое? Фашизм. А второе слово? Нет. Фашизм — достаточно. Фашизм и 37 год. Причем, смотрите, для того, чтобы управлять толпой, нужен один палец. 37 год!, фашизм!, 37 год!. Даже двух пальцев не нужно! Понимаете, когда я читаю эту записку...
Дальше продолжим. Читали мы с детьми Гомера, и там описывается, что Ахейские воины, идут под эгидой... такое страшное состояние, когда человек на всё готов в войне, война становится сладостной. Вот, они идут молча. А троянские воины идут и блеют как овцы. И дети меня спрашивают: а что же это, как это Гомер неуважительно относится к троянским воинам?
Я говорю: как не уважительно? А кто из вас вообще, вы когда нибудь слышали как овцы блеют? Оказывается, дети никто не слышал. Я говорю: ну тогда мне придётся вам показать, как блеют овцы. Кстати, вы знаете, как блеют овцы? Вот ничего подобного.
Вот смотрите, вот овцы, вот они стоит, и ты к ним подходишь, да? Они делают... они на тебя смотрят. «… бэээ!». Пониаете, без подготовки. Никакой промежуточной.. ну нет подхода, вот сразу удар.
И в этой связи по Свободе, я слышу... только по Свободе это можно услышать такие вещи. Это последнее, по-моему выступление Эллы Панфиловой на публике. Она на каком-то... значит, какой-то круглый стол, она говорит президенту, она снижает так голос, и говорит: «что-то необходимо делать с судебной системой.. понимаете..». Он: «- вы что? Хотите, чтобы был 37 год?». Это говорит президент Российской Федерации! Почему у него нет советников, которые ему могли бы подсказать, что это, простите, это женская логика, это гвалт, и это блеяние овцы.
Вот на этом всё у меня.
Итак, знамение в Олиде, Гомер описывает его. Все знали досканально, практически наизусть это знамение о воробьях, как Дракон, змей, большой, кровавый, пестрый, пожрал девять воробьев и закоменел. И это было знаком героической славы. Поздний конец, говорит пророк Калфас, Поздний конец, но которого слава бессмертна.
То есть, Гомер видит славу и вину героев, но он сосредоточен на славе. Итак, героизм двойственный по пироде: герой славен и герой виновен. И Гомер видит вину героев: богоборчество, злодейство, неистовство, безумие, особенно в бою, и видит славу героев, но Гомер сосредоточен на славе. Ответьте мне, почему? Если он видит и то и другое? Почему? Героический эпос — глубогомысленнейшее произведение. Я думаю, что Гомера понял только Пушкин. Вот через Пушкина мне было уже легче понимать Гомера.
Так вот, почему Гомер сосредоточен на славе?
Ой, он героев так обвиняет, что, понимаете, когда герой у него рассказывает, что он двум богам уши бы отрезал, понимаете, Гомера никто не запрещает из-за этого. Вот греки отчётливо понимали, что есть сфера эстетическая. Ни в коем случае нельзя судить о религии эллинов по тому, что мы читаем у Гомера, потому что у Гомера жуткие злодеи, богоборцы, и в то же время, если вот такой герой погибает, и его останки вы находите и у себя можете похоронить, то это в полном смысле слова мощи. Вот какой бы герой злодей не был, но если он герой, после смерти ему учреждают культ. Считает, что он охраняет землю. Почему Гомер сосредоточен на славе?
- Может быть это жанре героической поэзии?
- Вы знаете, да, конечно, поэзия, она потому и героическая, она потому и эпическая, но ведь понимаете, он был первым из героических поэтов, эпических. Он мог делать как хочет, он не был стеснён никакой традицией литературной. Почему Гомер сосредоточен на славе? А ведь я говорил, я надеялся, что вы меня услышали.
Потому что, и это верно до сего дня, и будет до конца времён, потому что без героического начала народ в истории не живёт, вот и всё.
То есть, Гомер, в этом смысле, созидатель этноса. Тексты Гомеровские, это собиратели этноса. Сам Гомер был иониец, но его его, как начаток образования, Гомер это начаток образования эллинского но его почитали и ионийцы и эолийцы и дарийцы, иохейцы — все племена почитали Гомера. Текст Гомера это собиратель этноса. Так вот, Гомер сосредоточен на славе героев, и все наизусть знали этот отрывок, знали знамение о воробьях, знамение в Овлиде.
Эсхил, зная, что его слушатели всё это знают, сочинает знамение о зайчихе. Терзание нерождённого плода, расклёвывание матки со зрелыми плодами. То есть, Эсхил сосредоточен на вине. Терзание нерожденного плода это знак запредельного гнева, который имеет техническое название. Вот этот гнев называется «мэнис».
Как начинается «Иллиада» Гомера? По-русски. «Гнев богиня воспой...». Мэнис упоминается, вот этот мэнис. «Мэнин аиде те а бе ле иаде а о хелеос». То есть, воспой вот этот гнев. Об этом вся поэма.
Вообще, в эпосе мы практически не найдём нравственных суждений или осуждений, потому что поэт поёт из эпической дистанции, которая определяется, как вечность, мусическая вечность. Поэт поёт из вечности. Суд над героями уже совершился, род героев уже закончился, Троянская война это последнее деяние героического века. Вот, и очень редко, крайне редко Гомер высказывает своё суждение. Относительно гнева Ахилеса он нашёл одно слово: тартарский.
Что может ввергнуть человека в Тартар? Тартар это глубина ниже Аида. Помните, мы говорили: есть Шеол — это ад, и есть нижняя часть Шеола, как она называется по-еврейски? Аввадон. Так вот, греки знали, что есть Аид — царство мёртвых, и есть ещё специальная сфера — Тартар. Так вот, что может ввергнуть человека в Тартар? В глубину ниже Аида? Гнев, если он праведный. Когда человек гневается и чувствует, что он прав, и в этой своей правоте он черпает силы для гнева, то он фактически уже в бездне Тартара и находится. Такой гнев, это состояние крайне мучительное, ранящий душу. Чтобы переживать такой гнев, который пережил Ахиллес, нужно быть полубогом, то есть героем. Герои это потомки богов, это другой род, чем смертные люди обычные.
Вот с таким гневом Ахейцы будут уничтожать Трою, говорит Эсхил. Они будут её буквально испорожнять. Вот, и с таким гневом Клетемнестра ждёт Агамемнона. То есть, 10 полных лет она питала и поддерживала в себе вот этот гнев «мэнис», потому что она его не просто хочет убить, понимаете. Убить это что, убить. Она хочет убить его с третьего удара с тем, чтобы он после первого удара понял, что смерть к нему уже пришла.
То есть, она совершает ритуальное убийство царя, она это замыслила — убить его ритуально, точно также, как он ритуально принёс в жертву свою дочь Ифигению.
Значит, ещё раз, что такое гнев «мэнис», это тартарский гнев, который питать может только огромная душа героя. Для того, чтобы выдержать гнев «мэнис», для этого нужно быть таким как Ахилес, таким как бойцы, которые уничтожали троянское население и святыни Трои, когда они возьмут; нужно быть таким человеком, как Клетемнестра.
Вот, когда я детям вот это рассказываю, я спрашиваю: поняли? Они самоуверенно говорят «поняли». Вот, я говорю: нет. Пока вы не выразите мне это при помощи голоса, я не поверю вам, что вы поняли. Поэтому сейчас, если хотите, мы сыграем в такую игру. Я попрошу вас, у меня есть слух на эти вещи, я попрошу вас произнести несколько слов на русском языке. И как только я услышу нужное звучание, я буду удостоверен, что вы действительно меня понимаете. Сыграем в такую игру? Точно? Не обидитесь на меня? Тогда встали.
Значит, как нужно произносить, как нужно держать тело? Ноги находятся на ширине бедер, позвоночки находятся как кубики друг на друга. Очень важно, чтобы эта часть была расслаблена. Значит, я буду говорить текст и показывать ритм. Первое слово «гнев». Звук «г» заднеязычна. Скажите «г». Следующий звук «н» носовой. И вот смотрите. Грэв. То есть, вы толкнули воздух в носоглотку, и потом этот звук должен провалиться вниз.
Значит «Гнев, богиня, воспой, Ахилеса Пелеева сына грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал».Многие души могучие славных героев низринул в мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным птицам окрестным и псам...»
То есть, когда Эсхил берётся рассуждать на эти темы, он имеет могучую опору в том поэте, который ему предшествовал. Это Гомер.
Так вот, этим гневом «мэнис» Ахейцы будут уничтожать Трою. Они будут делать её порожней.
Вот, вина Ахейцев, это такая она большая, что больше не бывает. Это вина всех героев героического века. Последние деяния героического века это Троянская война, вот это уничтожение Трои. И вот, в ознаменование такой конечной по времени и запредельной вины всего рода героев, чтобы ознаменовать этот ужас, Зевс выпустил двух орлов на беременную зайчиху, и тут вступает в дело Артемида, потому, что она-то понимает, что и за что.
Два орла это два царя Атриды. Не было бы такого будущего мерзкого разорения Трои, не выпустил бы Зевс двух орлов на защиту. Была бы жива зайчиха, если бы так не были грешны и виновны, виновны это лучшее слово, так виновны герои.
Вступает в действие закон: «сделал — страдай». Это закон возмездия. Сделал от того же корня, что и существительное «драма», а «страдай» - того же корня, что существительное «пафос». То есть, если сделал преступление, ты должен понести страдание.
Вина совокупная героев итожится в вине старшего из царей — вождя — Агамемнона. Страшную месть придумала Артемида для него: она мстит Агамемнону за будущую вину всех героев. Это понятно?
Вот. Самое страшное, что может быть, это самоуничтожение войска героев, потому что если они собрались вместе и не могут воевать, они что начинают делать? Они начинают ссориться, начинается самоуничтожение, потому что их героический гнев требует войны, их душа такова, что они собрались на бой, а боя нет, значит будет распря, самоуничтожение войска героев.
Ветра нет, казалось бы! Ну какой пустяк, ветра нет. Нет, не пустяк. Это сбой всего мирового процесса. Если есть Троя, то не правды на земле. Если есть правда на земле, то Трою нужно победить, Трою нужно сломить, Трою нужно уничтожить. Так согрешил Парис перед всеми героями Эллады.
Вот. И Агамемнону не отдать дочь в жертву равнозначно предательству.
Вот на уроке я помню, как это было, замечательный вопрос задали: а как Вы поступили бы, Евгений Андреевич в подобной ситуации?
Очень хороший вопрос. Я молчу.
Ах так? Даже зная, к чему это приведёт?
Я молчу.
Но ведь это же грех, - говорят дети.
Я молчу.
То есть, как бы я поступил? Они вдруг поняли, что что бы сделал их учитель на месте Агамемнона. И тут только они поняли, что всё это серьезно, о чём говорит миф.
То есть, принести себя в жертву — ничего не стоило. Даже сына в жертву принести... потому что мальчик рождён для войны, мальчик рождён для насильственной смерти. Вообще, у спартанцев, правда это другая история, считалось позором дожить до таких волос. То есть, если человек имеет такие волосы как у меня, это одно из двух: это либо он вообще необыкновенный какой-то герой, любимец богов, или трус. То есть, дожить до седины это позор.
Мальчики, они всё-таки рождены на войну. Вот. А девочку отдать....
То есть, всё что угодно, но только не девочку. Нет, девочку. И при этом, царь должен был присутствовать при этом жертвоприношении. Нельзя было отдать Ифигению, а самому — уйти. Это была большая проблема для художников, потому что жертвоприношение Ифигении, это был сюжет любимый в изобразительном искусстве. И становилось совершенно непонятно, как изображать лицо Агамемнона. То есть, оно очевидно должно быть изуродовано гримасой, а греки такого не рисуют, поэтому на сохранившейся фреске осталось: он стоит, такой могучий человек, и у него лицо закрыто тканью. То есть, он просто закрылся от этого события.
То есть, сейчас на наших глазах принесут в жертву девочку по решению, по свободному решению отца. И вот здесь возникает вопрос теодицеи. Давайте вспомним, как формулируется главный вопрос теодицеи (оправдание Бога). Если Бог добр и достаточно силён, то как он допускает такое зло? Теодицея.
Вот, и Эсхил и Софокл знали, что теодицею словами не расскажешь. И Софокл так её и не рассказывает, он её предъявляет. А Эсхил, поскольку он, если помните, человек который ставит проблему и решает проблему, он решился на то, чтобы сочинить три строфы текста, в котором содержится теодицея.
Вот её основные положения. Прежде чем читать, я сейчас вам перескажу её основные положения.
Существует единое божество. Этот Единый не подобен ничему из существующего — чисто библейская истина. Это у пророка Иссайи. «Кто подобен Мне» - говорит Господь. Единый Бог. Кому он может быть подобен? Никому. Чему? Ничему. Бог не подобен ничему. Его нельзя...
Как Его имя? Нам известно только то имя, каким Ему зваться любо — только такое. Размышление о Едином, о его ничего не подобной природе, о путях божественной правды могут стать бременем напрасным. Размышлять о Едином — не нужно. Знаешь, что Он есть, и что Он один — всё, этого достаточно. В области сердца «френ», человек молится сердцем «френ», умным сердцем. Помните, мы говорили? Есть сердце, есть область душевной жизни, где ум и чувства соединяются, это сердце «френ», умное сердце, именно им человек молится. Но в сердце «френ» есть такая дрянь, называется «френтис», она в сердце самом находится. «Френтис» это дума, сердечная дума. Вот эта сердечная дума, она не сытая. То есть, человек может размышлять, размышлять, размышлять, и никогда не кончит размышлять. То есть Эсхил говорит всем философам, что когда речь идёт о Едином божестве, вот думу «френтис», надо бросать: она ни к чему не приведёт. С Единым иначе нужно обращаться, чем думать о Нём.
Но здесь возникает большая проблема, потому что для Зевса... Кстати, кто был папой Зевска? Крон. А кто был папой Крона? Оказывается до Зевса были вот эти: Уран и Крон. Так вот, как раз о них-то думать и не нужно. То есть, философам не надо размышлять о Едином, а тем, кто увлечён мифологией — ну на секунду позабудьте вы, что у Зевса там был Крон или Уран, но Урана не называют и Крона по имени не называет.. не хочет он их называть, не хочет — это отвлекает его. Вот, но, однако об Уране он говорит следующее, что на небе родилось зло.
Кстати, действительно, а мы что думает? Когда возникло первое зло? В ангельском мире.
То есть, мы согласны с тем, что зло возникло на небе. Так вот, Эсхил то же самое и говорит: зло произошло на небе.
Так, а как же обращаться с Единым, если о Нём нельзя думать, мыслить по философски нельзя и Его генеалогию тоже бесполезно рассказывать. Как же думать? Как же с ним обращаться? А Его надо кликать. Кликать надо. Надо обращаться к Нему. Как?
Значит, для того, чтобы стать мудрым сердцем «френ», разуметь всё уровнем сердца «френ», нужно знать, что в нашем сердце есть такая сила, которая (через наречие передаёт Эсхил) «профронус». То есть, надо кликать, кликать разумно и предразумно, предрассудочно.
Значит, ещё раз. Как к Единому обратиться? Во-первых, не нужно о Нём думать. Не думать о Нём нужно, а Его нужно кликать, выкликать Его нужно. Вот, и при этом выкликать Его нужно как? А вот так: до разума. Надо спуститься или найти в себе такую глубину в своём сердце «френ», которая предшествует разуму.
У нас есть слово «предрассудок», но оно, понимаете, имеет негативный смысл. А вот здесь слово «предрассудочно» имеет положительный смысл.
То есть, это Эсхил утверждает как знаток человека: чтобы быть мудрым сердцем «френ», нужно найти в сердце то, что предшествует всякой мысли.
То есть, нужно кликать Единого сознательно и экстатично, вот, прославляя Его в победных песнях. Вот, помните Пиндера? Вот зачем вам так много его читал? А затем, чтобы вы услышали, что такое победная песнь. Помните, как он воспевает победу Пелопса? Помните, звонко как это звучит? Так вот, с Единым надо обращаться вот таким образом, Его надо кликать в победных песнях разумно и предразумно, рассудочно и предрассудочно, сознательно и экстатично. Вот трагедия есть стояние вот как раз у последнего предела страдания и смысла, а такое возможно только если мы владеем экстатическим началом своей природы. Культура должна овладеть экстатическим началом. Вот если это овладение осуществилось, возможно искусство трагедии. Если не осуществилось, ну будут драмы психологические, детективы будут, комедии будут такие, смешные что-то можно делать, много чего будет занимательного, чтобы занять время, много будет чего, но трагедии не будет.
Вот, я по-моему упоминал вам, что не случайно в акафисте Богородицы «ангел с небеси послан бысть рещи Богородице, радуйся, и со бесплотным гласом зрящи тя воплощаема...» что делал ангел? Ужасашася и стояша. «... зовы к Ней таковая и радуйся». Так вот, там он не «ужасашася» в греческом, а «исступил». Ангел исступил. Экстаз. Ангел исступил и стоял. Вот как это может быть? А очень просто. Вот для греков это не надо объяснять почему, потому что автор, который писал текст этот вот замечательный, он был эллин, он знал свою культуру, он знал, что его культура владеет экстатическим началом природы, и поэтому он мог вот так смело говорить об ангеле, что когда он увидел, что Господь воплощается во чреве Девы, когда он увидел, он исступил... Это ангельский ум! Он исступил и стоял. То есть, пришёл в экстаз, но устоял. Стоял в экстазе, если хотите. Замечательный текст.
Так вот, для эллина это очень было понятно, что конечно так оно всё и было.
И сейчас мы будем читать теодицею Эсхила. Вот, единственно что я хочу сказать, что в самосознании Эсхила богословие, благочестие и молитвенное восхождение и творчество сошлись в одной точке. То есть, богословие. То, что я вам излагал, это в чистом виде богословие. Дальше: благочестие — как нужно молиться. И творчество. Совпали в одной точке. Вот это называется полнота реализации человеческой природы на столько, на сколько она возможна после грехопадения, на столько полно Эсхил себя выразил и выразил суть своего искусства: богословие, молитвенное восхождение и творчество должны сойтись в одном.
Вот сейчас прочитаем.
Что происходит на орхестре. Помните, хор вышел и шёл слева направо по кругу, по орхестре и пел строфу. Затем он разворачивался, шёл в другую сторону и пел антистрофу. Потом он встал на старое место, ему нужно перестроиться, потому что теодицея пойдёт в другой ритмике — это называется «эпод». Он во время эпода совершал перестроение, чтобы когда начнётся теодицея, выдать в другом ритме другой мелодии, другим голосом.
Значит, вот кончается «эпод».
«Иэ, зову Пеан.». Пеан это брат Артемиды, Аполлон.
«Иэ, зову Пеана, не возбуждай противных донаям ветров коснящих помеху отплытию вред кораблям, ветров, ускоряющих жертву иную беззаконну несъедобну небогобоязненну по природе своей воздвигающую распри. Ибо страшная ждёт дома хозяйка. Мэнис (злоба) коварная памятливая, неутолимая месть за детей. Такие, выкликнул Калхос по-птичьему лету с великими благами судьбы лихие царским домам им однозвучно. Айленон-айленон плач, пусть же добро победит»
И пошла строфа, опять пошло кружение:
«Зевс, ктоб он ни был, если так ему зваться любо, призываю так его. Всё измерив не могу уподобить Зевса никому кроме Зевса. Если напрасно от думы (это франтисса) бремя, то подлинно это бросить нужно. Зевс не из тех богов, кто прежде был велик, и не будет назван прежде сый (Уран) дерзостью ко всем кипящей боевитой.». Дерзость — фрас — плохая дерзость, дерзновение наглое. То есть, наглое дерзновение родилось в небе. Зевс не из тех богов, кто прежде был велик, и не будет назван прежде сый (Уран) дерзостью ко всем кипящей боевитой. «Тот, же, кто потом возник (Крон) с трижды победителем от встречи Крон отходит. Зевса, кто рьяно кличет (профронос) в победных песнях, станет разумеющим всё. Зевс смертных привёл к разуменью. Он положил им владычно страданиям (пафос) научено быть. В бессоньи просачивается до сердца забота, памятующая о беде. Так против воли приходит смысл. Богов высоких скамьях сидящих, милость насильственна».
Вот пойми кто хочет, кто может последнее, что здесь он говорит. Сейчас будем объяснять.
Значит, как стать разумеющим всё? Мудрый человек, он разумеет всё своим сердцем, на уровне сердца «френ». Как научиться мудрости «софронейн»? То есть, того же корня, что сердце «френ». Как научиться мудрости «софронейн»? Через пафос. Прими пафос. Например, вот ты смотришь трагедию, и ты испытываешь ужас, ты испытываешь страдание. А какого рода страдания ты испытываешь, когда смотришь трагедию? Сопереживание, сострадание. То есть, эллины знали, что существует священный ужас сострадания. Один раз в год они приходили, чтобы встретиться с этим чувством.
Значит, когда мы смотрим трагедию, мы испытываем такое страдание, которое священно, потому что оно сострадание другому существу. Это понятно? То есть, пафос это страдание от Бога. Пафос научает человека разуму. А трагедия через пафос научает человека состраданию и мудрости. Таким образом, вот этот трагический пафос, он становится религиозным деланием. Не забудем, что трагедия это было общественное богослужение.
Вот. Через страдание, через пафос происходит научение смыслу. А вот человек не хочет страдать, оказывается. Человек не хочет сострадать — это мучительно. И тогда Бог по великой милости к человеку, если человек не хочет пафоса... Ну, действительно, трудно это. Сострадать другому как положено, это трудно. Это не просто искусство, это огромная работа души — сострадать другому человеку. Тогда, вместо пафоса, Бог даёт человеку заботу. А забота неотвязная. Вот пафос он может от себя отринуть. А заботу- нет, потому что забота остаётся и в бодрствующем состоянии, и, что очень тяжело, и в спящем состоянии. То есть, против воли человека, насильно Бог даёт человеку страдание, которое называется «пОнос», то есть забота.
То есть, каждый из нас, кто не хочет испытывать пафос, несёт в душе заботу, от которой он бессилен уже отвязаться. И она, эта забота, просачивается до какого сердца? Вот мне тоже было интересно, до какого сердца она просачивается. Кардиа. А это сердце очень чувствительно, оно трепещет, оно, кстати, многое предчувствует. Вот сердцем «френ» человек не предчувствует, а вот сердцем «кардиа» он предчувствует. Так вот, забота это такое страдание, которое дано сердцу «френ», но оно просачивается до сердца «кардиа».
Вот последнюю строфу ещё раз я прочитаю.
«Зевс смертных привёл к разуменью. Он положил им владычно страданьям научину быть». Пафос. Пафоса человек не хочет. «В бессонье просачивается до сердца (кардиа) забота, памятущая о беде. Так против воли приходит смысл».
Человек не хочет мудреть, понимаете? Потому что мудреть связано с тем, что надо пройти через страдание какое-то. Но не хочется говорить так, но скажу, хорошо: ну нести свой Крест. Вот мы говорим это. Для нас это какая-то обиходная вещь. Древние знали это. Только через страдание приходит мудрость, а человек не хочет страдать, не хочет мудреть. Тогда против его воли Бог внедряет какую-то заботу.
В бессоньи просачивается до сердца забота, памятующая о беде. Так против воли приходит смысл. Человек не хочет мудреть, а Бог его заставит мудреть. Вот человек не хочет нести свой Крест, а будет он его нести? Ну всё равно будет. Это знали и древние.
«..богов на высоких скамьях сидящие милость насильственна» Харис биайос. Вот Эсхил. Два словечка сказал и забил такую идею великолепную предъявил. Милость богов насильственная по отношению к человеку.
Вот, это я считаю это очень яркая богословская мысль. И в качестве курьёза просто приведу вам пример. Когда Эсхила читают не как богослова, а как драматурга, ну вроде Чехова, примерно также, или Ипсона, что-нибудт такое. Когда Эсхила читают не как богослова, а как драматурга, получается полная чушь. Вот смотрите. «Так против воли приходит смысл...». Это я буквально, вот то, что я вам читаю.. Особенность моих переводов в чём состоит? А я просто перевожу слово за словом. Как написал поэт, так и перевожу. И оказывается, что звучит. Почему-то. Вот это тайна, потому что там язык греческий, а этот-русский. Понимаете, звучит.
«Так против воли приходит смысл. Богов на высоких, честных скамьях сидящих милость насильственна»
Апд переводит: «небеса не знают состраданий».
Можете себе представить? То есть, это смысл какой? 180 градусов наоборот. То есть, не просто не верно, а строго наоборот. «Небеса не знают состраданий». Милость насильственна. Это высшее проявление сострадания Бога к человеку, потому что спроси человека: хочешь быть святым? Ну, он, так сказать... а для этого что надо делать? Нет, не хочу. Понимаете? Хочешь быть мудрым? А что для этого надо? Для этого надо нести свой Крест. - Нет, не хочу. Поэтому Бог не спрашивает нас, хотим ли мы быть святыми, хотим ли мы быть мудрыми. Он внедряет в нас эту заботу, и человек мудреет.
«..Богов на высоких скамьях сидящих милость насильственна».
Следующий поворот.
«И ахейских кораблей старший вождь не попрекнул предсказателя ничуть...»
То есть, Калхос. Возвращаемся в действие.
«И ахейских кораблей старший вождь не попрекнул предсказателя ничуть. С судьбой разящей душой согласен, как от непогоды истребляющей припас отягчился. Ахейский народ встречный натиск испытал на Авлидских берегах на супротив калкиды».
Гавань Авлида, напротив гавани большой остров Ивбея. Вот Халкида, это был главный город Эвбеи, а ветер дует строго с севера, с Требоны. Это река в Македонии. То есть, из Македонии дует ветер, и никак в Трою не доплыть.
Как от непогоды истребляющей припасы отягчился Ахейский народ встречный натиск испытав на Авлидских берегах на супротив Халкиды. «От Стримона потянули ветры. Пришло дыхание дурного досуга, несытости, запертые в гавани смятенных толп кораблей и канатов нещада. С ним сугубое время стоянки праздной теснотою истрепало цвет аргивского войска.
Когда же иное, тяжелейшее горестной бури средство избавления (Ифигения) выкликнул вождям гадатель назвав Артемиду (ей надо жертву принести) тогда оземь ударив посохи не сдержали атриды слёз.»
«Старший властитель возгласил тогда: тяжела судьба, чтобы её не послушать. Но тяжела она, если разежу дитя, дома красу, оскверню потоками крови девы закланной руки отца при алтаре. Что из этих решений без зла? Неужели корабль брошу согрешив пред союзником? Унимающий ветры жертвенной двичьей крови крайним гневом гневясь желать законно. Да будет добро.»
Ой. «Когда он в ярмо впрягся рока, вдох и перемена сердца. Нечестивая нечистая, неосвещаемая, тогда он познал оттоле как иначе мыслить на всё дерзаемое.» Сердцем френ. Вот он вдохнул и перемена сердца. Миг и всё свершилось. В этот миг он впрягся в ярмо рока, он начал тащить. Как бык тащит повозку, так человек тащит Рок. Не Рок тащит человека, а человек тащит Рок.
«Смертным придаёт злую отвагу помешательство позорносоветное, страдное — первопричина бед. Он решил стать жрецом дочери, чтобы ей быть защитой в войне за жену карательной жертвою при кораблях. Ни мольбы ни призывы к отцу ни девичий возраст не подвигли немало бранолюбивых судий». Ужас какой. Судья не должен быть таким.
Бранолюбивых судий. То есть, они все судьи. Всё же войско смотрит на это всё, все присутствуют.
«После молитвы отец велел слугам, собравшись с духом плащом закутанную царевну поднять, склонившись бессильно как козочку на алтарь. А страже велел, чтобы сделжала проклятье домашним голос из уст красивых насильем узды несказанным гневом. Шафранных тканей возливая на землю складки каждого жреца достигала она из очей стрелою жалобы. Видная как на картине сейчас заговорит. Как часто бывало в дому отца на мужских людных трапезах радостно пела незнавшая мужа священное слово отцу любимому пеан под чаш третьего возлияния о счастье. То, что после и не видел и не говорю»
«Искусные Калхаса предсказания не несбыточны.»
То есть, у хора теперь задача, понимаете, он вышел в вечность, всё нам рассказал, а теперь он должен вернуться во время действия. И он говорит такими вот странными загадочными изречениями, потому что сейчас он вступит в диалог с Клетемнестрой.
«...искусные Калхаса предсказания не несбыточны. Правда притекает тем, кто пострадал чтобы научиться. Грядущее, если бы оно наступило, ты бы понял, а кто прежде радуется — пусть себе. Это всё равно, что прежде слёзы лить. Явь рассвета придёт с лучами. Благой исход да будет у всего, как хочет наш оплот (Клетемнестра) ближайший, что землю Аписа (древнее божество) единственно хранит.»
Всё, вернулся во время действия хор.
Этот текст мы с вами уже разбирали. Важно понять, что трагический герой, когда он совершает злодейство, верит в свою правду. Агамемнон — трагический герой, потому что он совершил неположенное. Человеческое жертвоприношение. Он совершил злодейство, нечто неположенное. Но он верил в свою правду. Это понятно? Клетемнестра, когда будет убивать его, она тоже будет уверена в своей правоте. Так столкнулись две правды. Вот человек, который просто осилен страстью, ведёт себя, предположим, вот как Борис Годунов. Он прельстился властью, он власти захотел. Он не верил в свою правду, в свою правоту: он просто был осилен страстью. Если человек осилен страстью, это не трагический герой. Трагический герой — тот, кто верит, что он совершает правду. Обязательно.
То есть, на сколько мог, хор оправдал царя.
Дальше, нужно понимать, один раз это понять и запомнить: если мы изучаем античную трагедию, обязательно запомнить, что Рок — священен у Эсхила и Софокла. Рок это священное начало. Отдалённо можно сказать, что это Промысел. Отдалённо. Рок это священное начало. Поэтому не рок увлекает человека: Рок божественен, Рок священен. Бог невиновен, понимаете? Поэтому не рок увлекает человека, а человек увлекает Рок, тащит Рок.
Дальше, это мы разбирали, когда говорили о Достоевском. Герой заставил себя захотеть и захотел. В греческом языке глагол «тленай», он имеет два значения, помните мы говорили? Они совпадают. В душе человека, который попадает в безумие греховное совпадает что? Это во-первых страдательное состояние, а во-вторых это состояние решимости. То есть страдательность и решимость есть одно и то же. Вот иначе не описать что такое безумие. Безумие в принципе не должно быть описано, понимаете, но вот в греческом языке есть такой глагол «тленай», который означает страдательное состояние и состояние решимости. Так об этом Эсхил говорит: «в страдное (страдательное (тленай) состояние впал Агамемнон, и он решил (тот же глагол тленай) стать жрецом дочери».
То есть, безумие есть страдательное состояние крайней дерзости, которое поражает какое сердце? Френ. Источник преступления — сердце френ, и поэтому испытывать муку человек, наказание, тоже будет сердцем «френ».
Вот. Хор произнёс священное слово «правда» и снова превратился в стариков, которые... Эти старцы были в Овлиде? Нет. Они же не отплывали никуда. Они старенькие уже совсем. Они по старости остались дома. Вся молодёшь, всё боеспособное население — всё в Трое. Дома остались старики. Так они и говорят: а мы ничего и не видели, мы старенькие, всё. То есть, они снова возвращаются во время действия, и начинается следующая часть трагедии, которая называется «Эпизодий».
Эпизодий. Тут две приставки «эп» и «эйс». Эпизодий это привхождение, то есть вставка. Диалог между двумя песнями хора. «Эпэйсодий» отсюда эпизод — наш термин — это диалог между двумя песнями хора.
Вот теперь Клетемнестра должна ответить на вопрос хора, почему она так себя ведёт. Почему она зажгла такие огни? То есть, перед нашим воображением предъявлена задача представить, что весь мир озарён огнём. Азия и Европа горят. Троя — в Азии, Аргос — в Европе. Между ними мост из островов, где горит пламя. То есть, величественная картина: весь мир озарён огнём: Азия и Европа. Огонь на островах, огонь на море, и на алтарях Аргоса этот огонь поднялся до Неба.
Весь мир озарён огнём, и Клетемнестра упоена зрелищем этой горящей эйкумены. Вот там очень хорошо у Эсхила прописано. Вот что значит человек, сосредоточенный на одной мысли. Она так должно ждала, чтобы Троя загорелась, что в этот момент она видит. Она видит, что происходит в Трое. Огненный мост. Здесь идёт длинный перечень географических названий. Троя пылает. В виду этого пожара зажгли костёр на горе «Ида». На горе зажгли под Троей. Затем огонь горит на острове «Лемнос», оттуда перебросился на Афон — гору Зевса, оттуда через море пламя пошло на Север острова Ивбея — тот самый, откуда уплывали Ахейцы. Дальше — через пролив в Беотию, это столица — Фивы, оттуда — к Коринфскому перешейку, и через Соронский залив — в Аргос.
«Как то обычно у факелоносцев один сменял другого для меня, вот знак и вот свидетельство от мужа, мне весть из Трои переславшего»
И она дальше вещает, что происходит, потому что Корифей не верит ей. Ну мало ли, зажгли огонь, а может быть неверно свидетельство. А Клетемнестра говорит: верно, верно, свидетельство верно. И она вещает, потому что она видит, что происходит в Трое.
И Корифей, пока она говорит - он ей верит, как только она перестаёт говорить — он опять во власти сомнений. Он говорит: продолжай, говори дальше, потому что он чувствует, что она вещим духом обладает в этот момент. И вот она не только видит, она слышит, как кричат Ахейцы и как кричат Трояне. Это всё равно как масло пытаться смешать с уксусом. Они никогда не соединяться, они будут всё время различаться, поэтому крики громкие с одной стороны — победителей, а с другой стороны — убиваемых.
«Сегодня Трою заняли Ахеяны, я полагаю слышан в граде неслиянный рёв». И она заканчивает так об Агамемноне: «Беда проснуться может тех, кто погублён». Кто погублён? Ифигения. Беда проснуться может от Ифигении. «Беда проснуться может тех, кто погублён. Что если приключится зло внезапное? Ты слышишь от меня, от женщины, добру - победа». Это трагическая героиня. «Добру — победа. Без шатаний надвое из многих благ я верно счастье выбрала».
Вот. То есть, преступник трагического склада рождается в тот момент, когда он пожелал преступного деяния как доброго.
«Как умный муж, царица, говоришь умно. И я услышал верное свидетельство.»
Это я коротенько вам пересказал эпизодий, чтобы не застревать на нём, кратенько.
Следующая часть трагедии называется «Стасим». Стасимос — это стойкий, устойчивый, размеренный, величавый. Имеется в виду «стасимон мелос», то есть «стоячая песня».
В породии хор стоял или двигался? Двигался. Когда хор выходит на орхестру, он движется. В породии хор двигался. А в стасиме он стоит. То есть, стасима это стоячая песня.
«О Зевс, царь, и милая ночь, владычица величайшей славы. Великое рабство — сеть — пала на Трою всезахватного Рока».
Как назывался тот Рок, которому подвергся Агамемнон? Как его название? Ананка. Тот рок, к которому подпал Агамемнон называется рок ананка. Вот эту ананку мы, кстати, на каждой ектенье поминаем. Мы просим Бога, чтобы он избавил нас от нужды, вот от ананки чтобы Он нас избавил.
Итак. Вина Агамемнона благородная, он жертвовал любимым, поэтому он подвергся року «ананка», а вот Троя подверглась Року «ата». И вот об этом хотя бы кратенько я обязательно должен вам рассказать. Сегодня или не сегодня? Давайте начнём в следующий раз, я расскажу вам что такое «ата» и расскажу в следующий раз, почему погибла Троя.
А сейчас вопросы.
Вот была записка в прошлый раз.
- Клетемнестра является героиней?
- Он героиня. Она себя предъявит. Когда приедет муж, она произнесёт очень длинный монолог, где будет три смысла. Один она знает про себя, другой — в другом смысле её понимает муж, а в третьем — её понимает народ. То есть, при том, что когда хлынет кровь на лицо её, она это ощутит как-будто сухая земля оросилась водой, росой. Она его очень хочет убить. При этом, замечательно это у Эсхила сделано, она очень логично себя ведёт. Она ведёт себя очень обоснованно. То есть, когда она говорит, это очень продуманные слова. То есть, это не просто ярость человека, который хочет убить другого человека, это продуманное, религиозно-нравственное убеждение, что такой человек, как её муж жить не должен вообще. И перед смертью он обязательно должен ещё и понять, что его убивает своими собственными руками она. Никому не доверила. Это героиня в чистом виде.
- Героем наверное можно стать через страдание, а вот заставить нас об этом задуматься?
- Вот Антигона никого не убила кроме себя самой. Но она в любом случае в том месте, куда её заточили, она бы всё равно погибла. Но она всё-таки повесилась.
- Из Ваших высказываний можно заключить, что воинский дух пронизывает всю греческую литературу. С Гомером — понятно, с Пиндером — понятно, а как с остальными? Ну вот давайте, я вам чуть-чуть почитаю. Крошечное стихотворение. Это самые старые лирики. Они все жили в середине 7го века до н.э. Каллин: «Будете спать вы доколе? Когда мощный дух обретёте, юноши, даже людей окрест живущих и тех, вы не стыдитесь. Средь лени безмерной вы мните, что в мире жизнь провождаете? Нет. Всюду война на земле».
Помните, мы с вами говорили? Есть только одна — война идей теперь. Она идёт и не прекращается она. Всюду война на земле.
Тертей: «...вражеских полчищ огромных не бойтесь. Не ведайте страха. Каждый пусть держит свой щит прямо меж первых бойцов жизнь ненавистной считая. А мрачных посланниц кончины — милыми, как нам милы Солнца златые лучи».
У воина есть три союзника. Помните? Какие это союзники у воина? Когда воин боится это нормально? Это хорошо. Это даже обязательно. Страх — союзник воина, потому что он может его использовать. Свой страх он может использовать. Итак, первый союзник воина это страх. Второй — стыд. А третий — смерть. Смерть — союзник воина. Это знает всякий народ, который воевал. Вот Тарас Бульба, он чего искал? Он смерти искал, когда он поминки по Остапу справлял. Он искал смерти. А вот здесь парадокс: как только воин ищет смерти, смерть начинает ему служить, как ангел его охраняет. Это закон войны, что у воина есть три вот этих союзника. Вот здесь, как раз, «жизнь ненавистной считая, а мрачных посланниц кончины — милыми, как нам милы Солнца златые лучи».
Архелох знаменитый. Вот он считается основателем лирической поэзии, первым лириком Европы. Наёмник он, он зарабатывает хлеб войной. «В остром копье у меня замешан мой хлеб, и в копье же из под исмара вино пью, опершись на копьё. Нет, не люб мне вождь высокий, раскаряка вождь — не люб. Гордый, пышными кудрями иль подстриженный слегка...». То есть, он думает к кому наниматься. Красавчика мне не надо. «Пусть он будет низок ростом, ноги внутрь скривлены, чтоб ступал он ими твёрдо, чтоб с отвагой был в душе».
Вот такой стих. То есть, как он выбирает себе вождя. Плохого выберешь — погибнешь.
- Почему всякая война есть война идей? И почему она началась в 5м веке до Р.Х? Где об этом можно прочесть?
- Ну, если вы очень трудолюбивый человек, прочитайте у пр. Иизекииля, что происходило в Израиле во время плена Вавилонского. Рассеяние и решительный сдвиг в религиозности, который породил потом то явление, которое мы видим в Новом Завете, как фарисейство. Всё это началось в 5 веке до р.х. Возник опять-таки из Вавилона. Вот такое место на земле. Возникло явление всемирного значения. Появилось рассеяние. То есть, один народ живёт в рассеянии и преследует свои цели. И, судя по всему, уже эти цели были близки к осуществлению, когда пришёл Христос. Пришёл Христос и все планы их нарушил. Откуда такая ненависть к Нему? Всё было подготовлено. Вдруг приходит Спаситель и на 2000 лет всё откладывается.
Война идей возникла соответственно тогда, когда возникло такое явление как всемирное рассеяние. Прочесть это можно, я не помню выкладывал я это или не выкладывал, есть статья, кто уж очень интересуется. 4 эпохи в жизни Церкви от Авраама. Вот, в частности, там рассматривается та эпоха, когда началось рассеяние.
Сайт не работает, точно. Может ему не надо работать?
- Почему Артемида вмешалась в такой важный спор о мировом грехе? Формально понятно: зайчиха и прочее. Но всё же, если есть единое божество у Эсхила, то боги эллинского пантеона суть дети Единого. Это библейские Сыны Божии из Книги Иова.
- Совершенно правильно. Умница. Женская рука
- Что за характер? Какое служение у Артемиды.
- Да, конечно, служение у неё интересное, что весь грех направил на одного человека, чтобы он согрешил. То есть, она ведёт себя как демоница, можно подумать.
Нет. Речь идёт о завершении героической эпохи. Вот, она коварная, конечно, Артемида, жестокая. Немилостивая к людям. Она больше любит зверей, чем людей. Вот вы встречали таких людей, которые больше любят, скажем, коней, чем этих людей, подлых, предателей, все люди. Вот кони или собаки или кошки, понимаете, коровы, это ж вообще, это же красавица. Вот Геру называют «волоокая». Я у дейтей спрашиваю: что такое «волоокая»? Непонятно. Я говорю: это глаза как у коровы. Смотрите, у неё глаз один сюда смотрит, а другой — сюда смотрит. Вот глаза коровьи, посмотрите когда-нибудь. Они широко-широко расставлены, и она чёрные такие, влажные. Волоокая, Гера, богиня.
То есть, есть люди, которые любят больше коров чем людей, потому что от людей они потерпели.
Вот, на самом деле, почему Артемида? Во-первых, вмешательство Артемиды будет уравновешено вмешательством Аполлона — это уже в третьей трагедии. Аполлон вмешается, он будет защищать Ареста. Но в-третьих, и последних, автор знает, что девственность жестока. Артемида — девственница, причём девственница из принципа, понимаете. Вот девственность такая, чистота такая бывает жестока, что она и предъявила.
- Что является первым проявлением того, что в тебе есть воинский этос? Ставлю вопрос психологически..
- То есть, как я психологов обижаю. Ну, простите меня, обижаю я психологов. Психологически надо ответить. Ну, я отвечу психологически, в рамках психологии бихейвиаризма. Есть такое течение в психологии бихейвиоризм. Бихейвиор — поведение. Психология, которая изучает поведение. Например: собака бежит к куску мяса. И всё. Если я скажу, что она голодна и бежит к куску мяса, то это будет уже суждение вне бихейвиаристской психологии. Бихейвиаристская психология описывает только поведение. Вот в рамках такой психологии я отвечу. Я сказал когда-то, что мы обязательно будем делать классическую гимназию. Ко мне приходит Минин, известный человек, руководитель московского камерного хора. Человеку недавно 80 лет исполнилось. А он — бодрый. Он подходит и говорит: а чем я могу помочь? Я говорю: я обязательно буду иметь в виду, что Вы предложили помощь.
Вот, или отец Иоанн беседует со мной, беседует и говорит: ну слушай, говорит, ты взорвёшься. Если ты не начнёшь кому-то это рассказывать. Я говорю: да, мне с кем-то надо поделиться, потому что очень много накопилось. Вот он взял и затеял вот это вот мероприятие, понимаете? Вот Лунстрим Леонид Игоревич подходит и говорит: вот всё-таки как? Я говорю: надо Бетховена, говорю, Бетховена. Да? Всё, пожалуйста, Бетховен. Все сонаты.
Кстати, 19 числа приглашаю, кто ещё не был. В 4часа дня.
Вот, так что, в чём проявляется, что в тебе есть воинский этос? В делах, в поступках. Такой, знаете, если говорит психологически: быстрая отзывчивость. Не откладывает человек в долгий ящик, он сразу говорит: так, а чем я могу поучаствовать, чем я могу помочь?
19 го в 4 часа дня Лунстрим играет с супругой Бетховена. Дом-музей Станиславского. Это Леонтьевский переулок.
- Как фамилия того судьи, о котором Вы говорили, что есть один правильный судья?
- Его фамилия Пашинцев. Но, на сколько я знаю, он из судий уже ушёл. Система с таким человеком не совместима. Вот знаете, есть уровень абсолютных экспертов. Вот абсолютные эксперты. Это, скажем, Николай Сергеевич Леонов, Наталья Алексеевна Нарочницкая. Это абсолютные эксперты. Вот такой же этот вот судья Пашинцев. Я вообще считаю, что с такими людьми надо разговаривать по телевизору, понимаете? Почему их нет? Почему так редко появляется Нарочницкая? Где Леонов? Ведь как он говорил? Понимаете, любой вопрос, он мог в любой временной формат вместить. Он мог говорить одну минуту, и высказать настолько существенное, самую суть вопроса, которого он ни касался. А Нарочницкая это вообще диво. Когда Бог женщине ум открывает, это, понимаете, ни с чем не сравнишь. Это горячо, это интересно. Пашинцев — он аналитик великолепный. Почему его нет на телевидении на нашем?
- Мне кажется, что Вы должны подчеркнуть, что Ваши работы есть следствие эпохального сдвига.
- Вот правильно. Да-да-да. То есть, дело не в Евгении Андреевиче, вы понимаете. Произошёл сдвиг и пошли какие-то работы. Идёт упреждающая помощь из прошлого, можете себе представить? То есть, прошлое нас вооружает на то, чтобы мы встретили будущее правильно. Восстанавливается связь времён. Когда это происходит? Когда происходит эпохальный сдвиг. Священное Писание и античный миф имеют общее свойство: они раскрывают свой замысел, свой смысл, когда наступает новая мировая или новая историческая эпоха. Вот это общее у св. Писания и у античного мифа.
- Христоцентрическое мировоззрение может заставить совершить подмену и увидеть искомый смысл там, где его нет.
- Ну да. Если я с какими-то предварительными идеями подхожу к памятнику античности, то я рискую найти и увидеть то, чего нет. Однако, существует наука. Наука в данном случае обладает таким аппаратом, который называется «гипотеза». Вот я высказал гипотезу, что только христоцентническое мировоззрение может дать нам понимание античной трагедии. И эту гипотезу я буду доказывать. И, понимаете, ни один из существующих переводов не рассматривает Эсхила и Софокла прежде всего как богословов. Все рассматривают их как драматургов. Так что гипотезу вот эту вот, что христоцентрическое мировоззрение позволяет понять античную трагедию. Эту гипотезу мы будем с вами доказывать на каждом занятии.
- Работа Ницше «рождение трагедии из духи музыки» всё-же его ранняя вещь. Ницше — философ в нём не виден.
- Нет, это вот ошибаетесь вы очень в этом. Во-первых, я действительно советую всем её почитать: это просто интересное чтение, ну кроме первых глав, когда он раскачивается. Главное Ницше виден, потому что о чём он говорит? О трагическом. О чём он говорит? О музыке. Конечно он ярко пристрастен, он несправедлив, он ненавидит Сократа всей душой, он уж если начинает ругаться, понимаете, то он ругается... понимаете, ну несправедлив он. Ну и что? Философ, когда рассуждает, понимаете, у него же своя логика, ему Сократ, скажем, и античная философия для чего-то нужны, он их обругивает-то не просто так, он через это он что-то ещё и говорит. И, наконец, что там интересно: это его послесловие. Это действительно его ранняя вещь: «рождение трагедии из духи музыки». Если вы не соприкасались с философией Ницше, а хотите соприкаснуться, не читайте ни «Волю к власти» ни «Геологию морали» ни «Заратустру». Ничего этого не нужно. Почитайте послесловие. Там, по-моему, страниц 10. Послесловие к его работе «Рождение трагедии из духа музыки». Прочтите это. Там ясно видно, что он философ, как он сам себя отрицает. Он отрицает того автора, который написал эту работу «рождение трагедии...». Он себя отрицает. Вот. Вообще, у Ницше есть замечательное качество, понимаете, он жизнью доказал, что такое философия власти. То есть, он с ума сошёл. Понимаете, он сошёл с ума не от таблеток, как говорят. Он сошёл с ума от того, что его философия притворилась в жизнь, и он не испугался. Вот почему так античных философов интересно изучать? У них вот как философ так биография, совершенно особая отдельная биография. Ещё и легенд они туда присоединят. То есть, видно, что философия связана с жизнью. Если философия с жизнью не связана, это схоластика это не интересно.
- Вы сказали, что лирики умирают тяжело и мучительно. Есть такое явление. Но откуда у Вас такое категорическое знание, что лирики умирают мучительно? Вы сами, насколько можно судить, не лирический поэт.
- Уважаемая. Каждое утверждение утвердительное или отрицательное имеет такое характеристику, называется «квантор». Кванторов всего два: все и некоторые. Вот я не сказал, что все лирики умирают мучительно. Я сказал, что умирают лирики мучительно, имея в виду некоторых, особенно в России. Вот. В духовной жизни нет законов, понимаете, поэтому сказать, что всё вот так и так и так, никаких обобщений тут быть не может. Но то, что отметил так, лучше чем он никто, это Пушкин отметил, помните, я читал уже эти стихи. Почему дует ветер? Почему орёл летит туда-то, туда-то? И почему женское сердце любит того-то и того-то? Так вот, ветру, орлу и сердцу девы нет закона. И поэту нет закона. Вот лирику нет закона. Так вот там? Беззаконие? Что там, хаос? Нет. А что там? Значит, лирику проще понять в соотношении с двумя другими родами литературы, а два другие это эпос и драма. Три рода литературы, помните, лирика, эпос и драма. Так вот, эпос и драма, они предменты и символичны. Там идёт речь о каких-то предметах, о каких-то событиях. А вот лирика подобна творению мира — из ничего. Она не предметна. Она в процессе, в акте творчества она обретает свой предмет.
Мы с нашим батюшкой сельским обсуждали как умирал Маяковский. Я ему пересказал слух. Наверное слух, я надеюсь, что слух. Как тяжело это было у него. Вот, на что батюшка, сам — лирик, сказал: ну конечно, так и должно быть. Человеку, который так проник в слово, как ему трудно умирать. Понимаете, батюшка лирик сам, в отличие от меня, вот он понимает, что лирик это как творение мира из ничего, то и небытие открыто поэту, понимаете? Он чувствует жизнь особым образом, лирик.
- Как Вы оцениваете голос Высоцкого?
- Также как Шаляпина. То есть, в моей науке, которой я занимаюсь, это явление одного порядка, потому что я знаю, что слушать. Понимаете, все слышат, что он хрипит, но никто почти не слышит, что он звенит. С одной стороны это хрип, а с другой стороны это звон и великолепный посыл, великолепная динамика, вектор какой! Понимаете? Конечно это голос трагического персонажа, это бесспорно. Вот как у Шаляпина — трагический голос. Даже может и не исполнять арию трагического героя, но голос у него трагический. У него диапазон вокальный — колоссальный диапазон. Вот то же самое у Владимира Высоцкого.
Есть записка, я не буду на неё отвечать. Почему? Потому что меня радует, что вы пытаетесь осмыслить две нравственно-исторические категории, это смута и ополчение. Смута и ополчение это две религиозно-нраветсвенные исторические категории, но это из прошлогодней тематики. Я не буду уже на этом заостряться, я сказал один раз, я достаточно ясно высказался, что такое смута и что такое ополчение.
- Что нужно в первую очередь переводить с древнегреческого?
- В первую очередь нужно перевести отрывок из диалога Платона «темей» - центральный отрывок, сделать комментированный перевод. Я эту работу начал и практически завершил. И так она в рукописи и лежит. Надо вот кому-то отдать, чтобы кто-то эту работу доделал до конца. Почему? Потому что существует загадка Платона, каким образом расположить в систему его диалоги? И вот эту загадку решают-решают, и не решили. А сдвиг эпохальный пошел, задачка эта решилась, очень просто она решилась: космос есть образ и подобие всесовершенного живого существа. Вот центральная мысль Платона. Где он её излагает? В диалоги темей, там, где он описывает устройство космоса. Значит, нужно взять эти 10 страниц, которые посвящены развитию только этой мысли, сделать тщательный терминологический анализ, и эти термины платоновской философии, они точно такие же строгие, как физика или математика. То есть, когда он рассуждает в диалоге темей, это абсолютные точности. То есть, это терминологический ключ к Платону.
Нужно Эсхила и Софокла перевести целиком, но не так как я перевёл кусками, большими кусками, самыми важными кусками, но кусками. Нужно сделать целиком. И Эврипида, всё-таки, понимаете. Я его принципиально не касаюсь, потому что он уже не богослов, он скорее философ, он не религиозным был человеком, вот, но всё-таки, понимаете, язык его такой интересный, что когда греков брали в плен, если он мог два стиха из Эврипида сказать, то его освобождали из плена. Потому что если человек знает Эврипида и может со смыслом какую-то сентенцию преподнести, это значит одно: это человек такой образованности, что его нельзя в рабстве держать.
Вот, а для того, чтобы эта работа пошла, я должен своих учеников снять с работы, платить им хорошую зарплату, засадить их просто засадить за письменный стол, сказать: хватить тебе преподавать в институте, отложи ты в сторону диссертацию свою, и вот сиди и работай. И эта вот работа бы пошла. А так вот всё Евгений Андреевич один. Вот.
Переводы трагедии Эсхила, если кто очень интересуется, я дам свои. Пожалуйста, читайте. В интернете не выкладывал ещё, но вам дам лично.
Я имею целью не познакомить вас с авторами, пусть великими, эллинской культуры. Они для нас путь, проход в ту среду, где сошлись два начала нашей жизни: это вера христианская и светская культура. Классика и Священное Писание это проход в ту среду, где сошлись два начала нашей жизни: христианская вера и светская культура. И оба одинаково важны для жизни того образования, которое называется народ. И наша государственность, она обременена тем, чтобы нести оба этих начала. Я не хочу говорить о наличном состоянии дел: я говорю о том, чтобы это иметь в себе, и это у нас на очереди. Мы занимаемся сейчас классикой, и занимаемся в том же стиле, в каком изучали Священное Писание: мы никуда не спешим, если попалось нам какое-то важное для всего эллинского мировоззрения понятие, то мы будем останавливаться на нём до тех пор, пока не уясним окончательно. Это понятие, на котором мы остановились: «ата».
Великое рабство-сеть пало на Трою всезахватной «аты». Вот будем разбираться, что это такое. Поскольку, когда это слово произнёс корифей, перед тем как хор начнёт петь стоячую песнь. То есть, перестал двигаться хор, хор стоит, всё. Стасим это называется — стоячая песнь. И перед там, как хор начнёт свою стоячую песню, корифей произнёс это слово «ата», и у человека эллинской культуры - они были воспитаны на Гомере — мгновенно пришло в активное состояние вся мудрость гомеровских поэм. Если угодно, её можно преподать через слово «ата». Такое это важное слово. И в никаких переводах на русский язык, даже в лучшем переводе... Вот меня тут всё спрашивают: в каких переводах читать? Вот одно из изданий Пиотровский, перевод. Это лучшее, что, так сказать, есть. Но даже у него... Я уж не говорю о переводе Вячеслава Иваноа, его вообще читать не надо, потому что человек писал о себе и о своём. Вот это перевод Эсхила, это Пиотровский, а вот Вячеслав Иванов: это не перевод Эсхила, это нечто прекрасное, как мыслит сам автор, и, по-моему, совсем не это.
Так вот, даже у Пиотровского, в хорошем переводе, вы не найдёте этого слова. Не обременяют нас переводчики вот такого рода терминами, а без него — никуда. И поэтому, никто не знает из присутствующих, кто специально не занимался этим вопросом, что такое «ата». А вот я сейчас начну рассказывать. Имейте терпение, мы сейчас входим в средоточие мудрости гомеровских поэм.
Поссорились Ахилес и Агамемнон- доблестнейший, славнейший и царственнейший. И оба, когда пытаются осмыслить причины вспыхнувшей распри, вспоминают именно ату. Оба привлекают ату в своё рассуждение. Но Агамемнон - чтобы оправдать себя и обвинить блогов, а Ахилес — чтобы назвать вину человека её настоящим именем.
Уже во второй песне Иллиады Агамемнон задумался над тем, что напрасно он оскорбил Ахилеса и стал враждовать с ним. Нечто герой сделал напрасно, но героев героического эпоса в таких случайх кто виноват? Боги виноваты. Агамемнон говорит: «Мне же Кронид (Зевс) — громовержец беды посылает, в тяжкую распрю меня, во вражду злополучную вводит. Я с Ахилесом Пилидом стязался за пленную деву спором враждебным, и я раздражаться на горе мне начал». Так Зевс виноват, прежде всего. Надо ещё кого-то привлечь, по мысли героя, потому что такое я сотворил напрасно, разве ж я виноват? Это боги виноваты, Зевс прежде всего. Вот, но обвинение богов это общее место у героев эпоса.
Вот, я же ниноват. «Эго д ук ай ти о сейми». Вот буквально, кто по-гречески немножко разумеет. Я не виноват, я же не виноват, а виноваты... И он привлеает кроме Зевса судьбу-мойру и её Эринию.
Часто бранили меня, но не я, о Ахейцы, виновен: Зевс игиох (носитель игиды) и судьба и бродящая в мраках Эринис. Этим мой ум (френ) на совете наполнили дикою атой.
То есть, Агамемнон соглашается: ата была, вот, но её же мне в душу вложили Зевс, мойра и Эриния. А человек — не виновен.
Из всех упоминаний аты в Иллиаде только образ мысли Агаменона кардинально противоположен тому, который был выработан в трагической поэзии у Эсхила и Софокла. Но Агамемнон не останавливается на этом. Он вообще не считает ату своим преступлением. Вот имейте в виду. Ата была, да. Как говорит Агамемнон: я преступник, ата была, но источник её Зевс, мойра (доля, судьба) и Эриния.
И напротив, у Агамемнона ата тоже богиня. То есть, Агамемнон в оправдание себе приводит миф, что ата — дочь Зевса, а ата самого Зевса ввела в заблуждение, отсюда её имя: «ата а атай». Ата вводит в заблуждение. То есть, имя «ата» означает морок, заблуждение, мы увидим даже — обморок. Это одно из значений этого термина.
Вот, то есть, практически, когда начал враждовать с Ахилесом Агамемнон, онпотерял дееспособность. Вот, и дальше подробно у Гомера рассказывает Зевс, что Гера обманула Зевса при помощи аты, потому что тот неосмотрительно пообещал, что воцарится первый из родившихся потомков. Родился не Геракл (Гераклу хотел дать царство), а родился не Геракл, а Иврисфей.
И за это, в сущности, интрижное дело Зевс свергнул ату с Олимпа, и теперь она живёт среди людей: ата постигла дела человека.
Агамемнон что о себе говорит: что ж бы я сделал? Богиня всё то совершила. То есть, мало того, что боги вложили ату, дикую ату в его душу, так эта ата сама ещё всё и сделала. Ну не виноват.
Ладно. Ахилес как мыслит: она у него (ата) не богиня, не морок и не напасть. Ата — преступление. Вот так мыслит Ахилес. Это другая мыслительная картина, смотрите. У Гомера, если внимательно читать, вы не только там увидите схватки и сшибки героев: там картина мира. Ата — преступление. То, что с ним сделал Агамемнон, это преступление, и за него надо мстить самым страшным образом. А каким самым страшным? А когда пострадают невиновные в нём и не причастные, и, что самое страшное, - свои, Ахейцы. Вот за то, что царь натворил с Ахилесом, за это должны погибать ахейские войны, соратники его. Вот какой гнев «мэнис». Помните, гнев «мэнис», пусть гибнут свои.
И Ахилес просит Фитиду, свою мать: «Зевса моли, обнимая колена, пусть он, отец, возжелает в боях поборать за пергамлен (за Троян), но оргивян (своих) утесняя до самых судов и до моря смертью разить, да своим оргивяне царём насладятся. Сам же сей царь, многовластный Атрид, да познает какое то преступление (ата) храбрейшего он обесчестил.».
Вот, квалификация преступления — ата, это грех, который вопиет к небу.
А вот мы, по-моему, с вами говорили, что может погубить человека и низвести его вглубь ниже Аида, в тартар? Какая из наших страстей? Какая страсть может погубить человека и бросить его в глубину ниже Аида? Не гордость — гнев. А гнев должен быть какой? Он должен быть «мэнис», и он должен быть, кроме всего, правый, потому что гнев, который черпает силу в своей правоте, он подлинно бесконечный.
То есть, мы говорим, что глубока душа человека. Да нет, не глубока. Это бездна. Вот эту бездну герой несёт в себе, и эту бездну Гомер сразу называет её точным термином «мэнис».
Вот, и всё это, главное, при жизни человек испытывает. Этот ад при жизни Ахилес несёт в своей груди.
Так вот, с позиции высокой трагики, привлекая «ату» в свои рассуждения, и Агамемнон и Ахилес отчасти правы, потому что «ата» это действительно напасть, она постигает человека, как обман, как морок. С другой стороны, «ата» действительно есть кара, которая распространяется за пределы совершённого преступления. Если совершается преступление на уровне «аты», кара постигнет окрестных и невиновных, включая детей скот.
Вот, а с другой стороны, оба не правы. Ата есть форма действия рока, это так. И она действительно воспринимается как внешний удар, но рок никогда не постигает человека без его вины или без виновности. Не может придти «ата» просто так. Обязательно должно было быть совершено преступление, соответствующее крупной вине.
С другой стороны не прав Ахилес. Да «ата» это преступление, это роковое преступление, однако рок священен. Ата — священная. Она страшная, но она священная. Рок — священен, рок — таинственен, рок возбуждает в нас благочестивое отношение к жизни. А гнев Ахилеса какой? Тартарский, мерзкий, причина гибели своих, и, в конечном счёте, самого близкого человека Ахилесу. Как его звали? Патрокл. Гибель ближайшего друга.
Вот так. Вот это первое рассуждение об «ате» у Гомера.
Чтобы мы поняли, как дальше движется его мысль, я сделаю отступление и скажу несколько слов о Гиссиоде. Гиссиод это поэт эпический тоже, он жил после Гомера, но до времени лирических поэтов. Никто не знает точно, когда. Как мыслит об «ате» Гиссиод? То есть, то, что видит через одно понятие, мы можем соединить разных поэтов: Гомер, Гиссиод, Эсхил. Это единое поле размышления вокруг одного понятия с разных сторон ограняемого, великими, величайшими из великих поэтов Эллады.
Значит, «ата» возникла в мире богов. Это очень интересный вопрос. Вот, ата, хорошо, это вот такое преступление, такая кара, рок, нечестие такое страшное. Вот когда оно возникло? В мире Гиссиодовской мифологии существует четверо нерождённых богов. Вот даже Уран (небо) - рождённый, он был рождён Геей, и стал её супругой. Это первая супружеская пара. Ну, дальше, что было, вы помните, может быть, даже из школьного курса мифологии, а вот в оригинале это так, у Гиссиода: «дети, рождённые Геей, землёю и небом — Ураном, были ужасны, и стали отцу своему ненавистны с первого взгляда. Едва лишь на свет кто из них появлялся, каждого в недрах земли немедлительно прятал родитель, не выпуская на свет, и злодейством своим наслаждался.»
Первое злое дело учинил Уран, значит откуда возникло зло? Первое зло от неба. Он неба, он Урана. Это полностью совпадает с библейской картиной мира. Конечно, в начале сотворил Бог небо и землю. Небо это ангельские чины, а земля это аморфная материя, из которой возникнет весь мир. То есть, ангельские чины обозначаются еврейским словом «ха шаммайм», то есть небеса. То есть, слово «небо» всегда во множественном числе. Понятно почему, потому что много чего есть на небе, в частности, термином «небо» обозначаются ангелы. Так вот, отпадение от Бога произошло, конечно, в мире небесном. Это для нас азы.
Удивительно, что и древние мыслят также. Первое злое дело учинил Уран. И это важно понять, потому что за первым злым делом обязательно последует второе, за ним третье и так далее.
Вот, виноват ли Уран, что дети его были ужаснейшие? Это мы так ставим вопрос, Гиссиод так вообще вопрос не ставит. Были ужасные и всё, отец о них не скорбел, он их прятал в недра земли и злодейством своим наслаждался. Однако, зло возникло, и зло возникло в небесном мире, божественном небесном мире сразу, как только началось порождение. Зло возникло от неба. Таким же было окончательное убеждение Эсхила. Зло возникло от неба.
А тенает кто? Кому тяжко-то? Человека вообще нет и близко ещё. Земля. Земля это символ невинного страдания в античной мифологии. Земля это символ невинного страдания в библейском картине мира. Земля — показатель того, как грешит человек. Посмотрите на землю, ну, имеется в виду и на землю и на воды, на лицо земли, вот так, и вы сразу увидите, каково нравственное состояние человека. Смотрите на нашу русскую землю, и вы увидите, каково наше нравственное состояние. Особенно во времена Перестройки. Замечательно всё украсилось. Вот я еду по Ивановской области, вижу эти разорённые коровники стоят, скелеты машин, брошенная земля, поросшая. Вообще, вот отец Виктор наш говорит, вот такого пейзажа не было никогда, чтобы на поле росла вот такая трава, как это всё дичает быстро, и покрывается лесом. Человек бросил землю, не может он с ней общаться.
Показатель нашего греховного состояния — земля. Земля стенает. С тяжкой утробой стонала земля-великанша.
Вот, и она квалифицирует поведение своего небесного супруга, как нечестие, «атастолия», корень — «ата». То есть, Уран произвёл нечто, не просто преступление, а он произвёл нечто по роду «аты», то есть, Уран - «атский», можно сказать. Вот, и эту атскую нечестивость своего супруга назвала Гея. И она же первая догадалась (женское коварство), догадалась, как с этим злом бороться. Она произвела внутри себя новое геологическое образование: седое железо. Вот, действительно, кто знает, почему железо седое? Потому что когда оно чистое, оно не ржавеет, и имеет благороднейший серый отлив, но оно, понимаете, при этом оно должно быть очень чистым. Произвела железо и сотворила из него серп, и это было первое оружие на земле. Серп это то, чем мы жнём. Серп это орудие жатвы, это орудие жизни и, одновременно, серп стал первым орудием, которым Земля вооружила своих детей.
Вот, сказала с печальною душою (они у неё внутри): «дети мои, и отца нечестивого (который поражён вот этой атой), если хотите быть мне послушными, сможем отцу мы воздать за злодейство вашему. Первый ведь он неподобные вещи замыслил». И далее, в мире богов, в мире героев будет действовать..., законные отношения будут строиться по логике героических времён: «Зло? За злом — зло. Злом — за зло». Вормула мести. Не путать её «око за око», потом скажу почему. Злом за зло.
Вот, «дети», говорит. И кто оказался героем из 12ти титанов, они титанами были, которые сидели там, только они ещё не носили имя титанов. Вот, младшенький — Крон, он дерзнул, причём нехорошей дерзостью, дерзнул: «злом за зло? С величайшей охотой!». Он же герой. «Матерь, тебе обещаю свершить это дело, поскольку я об отце злоименном заботы совсем не имею, нашем. Ведь первый он сам неподобные вещи замыслил».
Крон, подстерегавший отца, воспользовался серпом и покалечил.
Значит, там красивая картина заката, когда закатывается Солнце, и как бы, всё небо вокруг земли становится красного цвета. Это значит, Уран возлёг на землю. В это время Крон выскочил из засады, и отсёк ту часть тела Урана, при помощи которого происходит детопорождение. Тело Урана, конечно, не было человекообразным, однако детопорождение происходило. У них рождались, ведь, дети. И вот та часть тела, которая использовалась в зачатии, её именно Крон и отсёк.
То есть, это страшно, понимаете. У Урана и Геи больше не будут рождаться дети. Кончилась мировая эпоха. То есть, преступление... А это преступление, то, что он сделал — преступление против отца, то что сделал Крон. Преступлением титана Крона связь между небом и землёй пресеклась, наступили новые времена. Вот, но от крови покалеченного неба.. то есть, представляете, с неба течёт кровь. Вообще, зрелище, да. Даже не зрелище, это не представить. Это для ума какая, вообще, картина: с неба капает кровь на землю, просачивается, и от этой крови неба из земли сами собой являются те самые Эринии. Это божества, которые карают за преступление против кровных родственников, и преступников они карают, которые нарушили священные клятвы. Это самые страшные мстители. В слове «Эриния» древние слышали глагол «безумствовать». А отсечённая, связанная с деторождением, часть тела Урана упала в море. Море закипело, и вокруг взбилась белая пена. Из неё уплотняясь родилась Афродита, она-же Венера в латинском пантеоне. Афро-дита, это имя истолковывали как пенорождённая. То есть, богиня мести и богиня любви. Отвратительнейшее и прекраснейшее, из преисподней и с олимпийских высот они будут приходить к людям и нести безумие. Без безумия, чувствовали древние, дети не рождаются. Надо быть немножко безумным, чтобы такое чтобы произошло между мужчиной и женщиной, от чего рождаются дети. То есть, они, по природе своей, способны сводить с ума.
Так, вы чувствуете, как миф лепит смыслы? Какие крупные мазки! Тут переживать-то это трудно, а осмыслять можно веками. Такие это плодотворные, насыщенные смыслом сюжеты.
Что сделал Уран? Он дал имя своим преступным детям. По понятиям древних, так и в библейской истории, также и у греков: дать имя значит запечатлить сущность того, что названо. И тогда, Уран дал позорное имя своим преступным детям: титаны. Для нас это чуть-ли не похвала, правда, немножко тревожное такое, да. Вот, на самом деле, это ругательство. Глагол «титайно» означает «протягивать», имеется в виду, руку на позорное дело.
То есть, титаны это тянучки. Они протягивают руку, они протянули руку на какое-то злое дело.
«Имя титанов дал в поношенье отец их ибо, сказал он, простёрлись они к нечестивству (вот этой самой атастолии, к ате), чтобы сделать дело великое. После им будет возмездье за это»
То есть, нечестие, которое совершили дети Урана точно такого же свойства, как его собственные по отношению к ним — атастолия — причастные к ате.
Итак, «равное за равное». Такова по Гиссиоду первая формулировка нравственного закона. То есть, злодей несёт кару через злодейство по отношению к себе. Это злодейство точно такое же, каким он сам злодействовал. Злом за зло, нечестием за нечестие. Равным злом за прежнее зло. Вот это никак нельзя путать «око за око, зуб за зуб», потому что злом за зло это месть: меня оскорбили — я оскорбил, меня ударили — я ударил, моего убили — я убью вашего. А «око за око» - совершенно другое: есть посредник, который называется закон, а точнее — Тора, учение. А Тора — учение, происходит непосредственно от Бога. «Око за око» не есть форма мести, а есть форма проявления закона.
А здесь — нечестием за нечестие, равным злом за прежнее зло. И первым формулировку идеи воздаяния дал кто? Искалеченное небо. И вот Гиссиод вполне согласен с универсальностью закона воздаяния. Эсхил и Софокл этот закон воздаяния злом за зло промыслят до конца, до конца промыслят, это стержень их трагедий. Злом за зло, они промыслят это до конца. Закон воздаяния им отвратителен изначально: они почитатели Единого Бога. А там, где есть идея единого Бога, там никогда не будет кровной мести. Там, где есть кровная месть, там вообще нет Единого Бога, никакого. Понимаете, никакого единобожия не будет там, где есть кровная месть.
Вот, Эсхил и Софокл промыслят этот закон и отвергнут его, но это будет сделано с величайшей основательностью.
Далее. Приготовьтесь, я вот этот термин «ата», я вам его целиком обрисую, потому что через одно понятие можно просмотреть (не только через ату), но через одно понятие можно просмотреть глубокие смыслы разных поэтов великих.
Как «ата» приходила к людям? У Гиссиода было 5 веков, 5 поколений людских он насчитывает. Первое поколение это «золотой век». Понимаете, это такое далёкое воспоминание о райской жизни. Там единственное, что люди умирали, всё-таки, но они как бы безболезненно засыпали, и превращались в «даймонов» - духов-хранителей благостных.
Дальше — серебрянный век. Вот там возникло то нечестие, которым отмечен был мир небесный. От гордости и нечестивства не было сил воздержаться. А дальше идут люди медного века, а за медным веком что? Как назывались те породы людей, которые предшествовали Потопу в библейской истории? Нифелимы и Гиборимы. То есть, это, когда читаешь про Нифелимо и Гиборимов, невольно возникает вопрос: а это вообще были, как бы, люди или не вполне люди? Вот тот же самый вопрос возникает, когда читаешь про людей медного века: «ни в чём с поколеньем не схожие прежним. С копьями были ужасны, могучи, предпочитали дело Арея, насильщину...». И самое главное дальше: «хлеба не ели». Тот, кто есть хлеб, тот — человек. Хлебоядный это едущий хлеб, это человек. Потому что, после грехопадения что сказал Господь человеку? Что ты будешь есть землю, от землю будешь питаться, будешь питаться травой, и будешь её возделывать (а это прежде всего злаки). То есть, понятие хлеб как питание возникло после грехопадения. А эти и хлеба не ели. «...сила ужасная собственных рук принесла им погибель. Все низошли безымянно..». Между прочим, Нифелимы и Гиборимы тоже сошли безымянные, если помните. «Все низошли безымянно в дом леденящий Аида затхлый».
Первые населили Аид это люди медного века. И вот дальше идёт век героев. Он лучший чем медный век, это послепотопный век, потому что Эллин родился после Потопа, от него произошли 4 племени основных. Это мифологическое я вам рассказываю. Век героев, конечно, лучший чем предпотопный, потому что линейного развития нет ни в истории ни в мифе. И чем же отличен век героев?: «Справедливее прежних и лучше славных героев божественный род. Называют их люди полубогами.» (действительно, они потомки богов) «...они на земле обитали пред нами. Злобная их погубила война и ужасная битва».
То есть, Гисиод отчетливо понимает, что герои это не мы, они имеют несколько иную человеческую природу. Вот, и причина гибели героев было самоистребление — именно, вот Троянская война была вот таким примером. Трою изничтожили, а победители почти все погибли при возвращении. Это, как бы, война, в которой нет победителей.
Вот как действует «ата» в мире героев, в веке героев. По-разному «ату» понимают Гомер и Эсхил, и именно это мы сейчас с вами и выясняем.
Итак, заканчиваем с Гисиодом. Понятно, да? Где возникла ата? На небе. Затем это зло пришло к людям серебрянного века, то, которое после золотого. Затем оно умножилось в веке медном, и вот наступает век героев. Что же произошло в Веке героев с атой? Будем всё время помнить: ата небесного происхождения. Не надо переводить на язык христианства, будет грубовато звучать. Это демоническое начало, понимаете, сатанинское нечто.
Вот, в связи с Троянской войной есть очень глубокомысленные сказания о падении аты с небес. Послушайте этот миф.
При закладке Иллиона (Иллион это Троя, поэтому поэма называется Иллиада), его основатель Ил, звали его Ил, отсюда название имени города — Иллион, он был прадед Приама, взмолился Зевсу, чтобы тот явил ему некое знамение.
Разумный человек. Город надо закладывать, значит надо от богов иметь хоть какой-то знак, где же начать стройку.
На следующий день он увидел лежащий перед палаткой Палладий. Все это слово знаю, но наверняка, почти никто не знает его значения. … Палладий, который упал с неба. Этот Палладий, величиной с 3 локтя представлял собой фигуру, стоящую на сомкнутых ногах. В правой руке фигура держала копьё, а в левой — прялку и ветерено. Вот такой Палладий. Вот такой как микрофон.
Палладий был величайшей святыней. Величайшей. Сейчас расскажу, откуда он взялся, но поймите масштаб этой святыни: величайшая святыня, вот и всё, поэтому Иллион у Гомера постоянно называется Иллион священный (Илиос гере). Что такой был этот Палладий, и почему Афина — паллада? Рассказываю. Афина после её рождения проходила воспитание у такого-то такого-то, у того была дочь Паллада. То есть, Паллада это ближайшая подруга, другиня Афины, они вместе росли и воспитывались, и, как и положено, ну, девушкам не вполне, но считалось для Афины абсолютно необходимым, занимались воинскими упражнениями. Они однажды вступили в состязание друг с другом. Когда Паллада собиралась нанести удар, Зевс, испугавшись за свою дочь, протянул перед ней эгиду (эгида это значит доспех, сделанный из козьей шкуры, а на нём голова Медузы-Горгоны). Когда поднимается над войском эгида, кровавая война становится сладостной. Поэтому, строго говоря, никому не желаю выступать под эгидой, никому. Была эгида. Паллада с опаской стала её разглядывать. Вот интересная деталь: Паллада не ужаснулась и не побежала. Она в первый раз увидела эгида, вот такая мужественная, видимо, была девица, ну, с Афиной сражаться, как вы думаете? Пусть даже с юной. Как-то начала рассматривать, какой-то новый предмет, и в это время Паллада пала жертвой удара, нанесённого ей Афиной.
Афина чрезвычайно огорчилась и изготовила статую, похожую на Палладу, и надела этой статуи на грудь ту самую эгиду, которую та испугалась. Эту статую Афина поставила рядом со статуей Зевса и сама богиня оказывала ей почитание.
Вот миф о Палладе глубок. Афина убила самого близкого ей человека, и тем стала причастна судьюе рода героев. Если вы внимательно почитаете героические биографии, вы обязательно увидите событие родичеубийства. Почти в биографиях всех героев вы увидите часто невольно является родичеубийцей. Ну, как бы каинская порода в нём запечатлена. То есть, герой, ну есть самое примитивное определение, я его даю детям по-началу, с тем, чтобы потом его постепенно снимать, усложнять, расширять. Герой это злодей — родичеубийца и богоборец. Это не совершенное определение, но оно помогает понять мир античного героизма мифического.
Так вот, Афина убила не родственника, потому что родственники у них боги-бессмертные, а Афина убила самого близкого ей человека, и тем самым стала причастна судьбе героев.
То есть, Афина — не просто воительница, она из богов сама — герой. Афина — Паллада. Это не эпитет: эпитетов у богов много, это имя убитого человека, которого она больше всех любила.
Вот, а палладий отмечен любовью этой, божественной любовью по отношению к невольной жертве. Понятно, почему палладий величайшая святыня? Он несёт на себе знак великой любви и скорби о потеряном друге. Вот как Ахилес будет скорбеть о Патрокле, вот так же Афина скорбела о самом близком родном человеке, тем более, что она точно также как Ахилес, сама была причиной гибели своего друга. Ахилес виноват, что Патрокл умер. Не он его убил, но он себя виноватым считает, что Патрокл умер. Не он его убил, но он себя виноватым считает. Вот, то есть кумир, отмеченный любовью. Этот вот Палладий стал величайшей святыней.
Вот кому достанется Палладий на земле, вот горе тому или радость? Так вот, Палладий упал в Иллион, когда сам город только закладывался. На земле начал быть священный град Иллион, святой город Иллион. На нашем языке святой город это что?
- …
Все так отвечают, а Иоанн Богослов считал не так. Он называл так это: великий город, который духовно называется Содом и Египет. Ого! Вот то, что мы называем святой город, он называл «великий город, который духовно называется Содом и Египет, где и Господь наш распят». Вот, но таким образом, вот этот святой город Иерусалим — никакой не святой город, вот, а великий город, который духовно называется Содом и Египет, где и Господь наш распят, но это только в последние времена. А какой есть твёрдый признак того, что наступили апокалиптические времена? На земле появился Вавилон. Блудница Вавилона. Если она явилась, действительно. А я-таки считаю да. Можно туда съездить и посмотреть, как он живёт. Если действительно появился на земле блудница-Вавилон. Это цивилизационное образование, которое практически распространило себя на всю землю. Осталось только несколько кусочков земли, где Вавилона нет, а так, в принципе, он везде.
Так вот, на Земле возник святой город Иллион. В подлинном смысле святой. Вот упал Палладий, величайшая святыня, упал на это место, и на этом месте возникнет святой город, без всяких оговорок. Ил вымолил для своего народа такую святыню.
Однако, теперь мы подходим к вопросу, почему Троя погибла? Никто не задался этим вопросом, почему Троя погибла? А я ужасно заинтересовался. Мне стало интересно: ну откуда такая была убеждённость была у Агамемнона, что Троя должна пасть? Не только потому что Парис совершил тягчайшее преступление. Ещё почему-то. Что-то они твёрдо знали про себя, герои, когда были уверены: Троя должна пасть, а они, Ахейские герой, - орудие божественной правды, и поэтому могут биться за правду.
Так вот, преступаем к этому вопросу. Собрались? Вам интересно? Вот мне было страшно интересно, я много времени потратил, а вы сейчас за 10 минут узнаете. Вот обидно, даже, мне, честное слово.
Сейчас скажу. Ну, в конечном счёте, если говорить о конечном результате — за 15 лет. Но я не всё время этим занимался, поймите, я всё время возвращался к этой теме, а вы — 10 минут.
Смотрите, сообщает миф: «Зевс низверг палладий с неба на землю Иллиона вместе с атой». Вот когда она пала! Вы, люди, хотите иметь величайшую святыню любви и скорби моей дочери, которая родилась из моей мокушки (корифе)? Она от сюда (мокушка) родилась в полном вооружении — Афина, без матери родилась, единородная от отца! Это сыграет потом роль, у Эсхила. ..Моей вот возлюбленной дочери, богини мудрости и доблести? А доблесть — то же самое, что и добродетель у Греков. Вы хотите иметь вот эту святыню? Вы её получите... вместе с атой. Вот вам святыня и вот вам рок - беда, вина, несчастие, безумие, заблуждение, обморок — всё, что хотите. Вот вам вместе. Берите это и берите то.
Вот, то есть палладий вместе с атой, святыня вместе с бедой упал на землю, оказался ни где-нибудь, а в Иллионе, и тем Иллион был велико отмечен. И пока палладий оставался в Иллионе, город был абсолютно не преступен. Нельзя силой взять это место, где стоит палладий.
А вот теперь смотрите. Всё человечество получило «ату», а Иллион получил и ату и Палладий. Чем испытывается народ, который содержит в себе величайшую бесспорную святыню? Величайшей гордыней, сверхчеловеческой гордостью.
Вот. Что говорит о троянских героях эпос? Сам Гомер говорит, что они «агерохой» - горделивые. Ну, это ещё ничего. Минелай говорит, что они «апистой» - неверные, вероломные. А потом Минелай ещё сказал странное слово: трояне «гиперфиалой» - сверхсильные, и это устойчивый эпитет троянских воинов, которые отнюдь не были сверхсильными в битвах. Один Гектор выдерживет, строго говоря. Трояне отнюдь не были сверхсильными в битвах, почему же они «гиперфиалой»? Агамемнон говорит: Трояне - «юперенереонтес» - сверхмужи. Вот как это понимать? Что одарены какими-то сверхчеловеческими качествами? Нет. Эти все эпитеты даны в осуждение, потому что слава в героическом эпосе никогда не осуждается. Красота жён и слава мужей не подлежит нравственному суждению. Суждение нравственное туда не входит. Вот такой мир героического эпоса, где есть красота жён и слава мужей.
То есть, трояне сверхсильные в значении гордые выше сил. Они сверхмужи в значении сверхчеловеки, какими они сами себя считают.
Вот. Ну, в дальнейшем, чтобы не возникало вопросов, Одиссей под видом нищего прокрался в Трою, вот, ему помогала Елена, которая его узнала — это по мифу, у Гомера этого нет. Значит, помогала Елена и выкрал Одиссей палладий. Всё, палладий больше не защищает Иллион, а вот нечестие по роду аты осталось при жителях Трои, и Минелай выносит решительное суждение на их счёт: помысел их всегда нечестив. Помысел их вот той самой породы аты — атский помысел.
Больше ничто не охраняло Иллион, но силой его всё равно невозможно было взять. Проникнуть в Трою можно было не через стены, а через то повреждение в духе, которое несли в себе троянские герои. И, как уверенно говорит Минелай, Агамемнон и Посейдон, вот эта атастолия (причастность ате) нёс на себе весь троянский народ.
То есть, какое-то нечестие по роду аты, гордыня какая-то оскверняла помыслы жителей Трои. То есть, трояне именно ощущали себя, что они сверхчеловеки. Они были уверены в своём избранничестве, и убеждены, что они вполне достойны этого преимущества. Эмблемой такой невероятной гордости-дерзости был Лаомедон — отец Приама.
Неудержусь, прочитаю немножко из Гомера, потому что Гомером мы отдельно заниматься не будем. Вот я привлекаю ваше внимание, там на столике я выложил диски с Гомером, вот кто ещё не послушал мифологический материал, пожалуйста послушайте. Не мифы же мне вам рассказывать. Понятия — буду рассказывать, но не сами же мифы?
Вот, значит Лаомедон — отец Приама. Сейчас, немножко Гомера. Значит, за какую-то вину Посейдон и Аполлон — водитель муз — были отданы в наёмники человеку. Вот такое случалось в мире богов. В наёмники на один год. То есть, они за какую-то плату, и, вероятно, не маленькую, должны были какую-то работу делать в царстве Лаомедана. И Посейдон упрекает Аполлона, что тот Трою защищает. Посейдон как раз на стороне Ахейцев. И Посейдон говорит Аполлону: сколько же бед и трудов претерпели вокруг Иллиона мы от бессмертных одни, когда посланы были от Зевса здесь Лаомедану буйному мы за условную плату целый работали год, он команды давал до приказа. Я обитателям Трои широкие стены воздвигнул добрые. Стали они нерушимой для града защитой. Ты, Аполлон, пас волов круторогих и медленноногих, иды холмисты по сколнам лисистым и по лощинам. А вот когда нам условленной платы в желанные оры (оры это богиня времён года) срок принесли (год прошёл), Лаомедан — ужасный... Посейдон понимает, что такое ужасное, он землю колеблет, понимаете? «...Лаомедан-ужасный насильно присвоил нашу всю плату и нас из пределов с угрозами выслал. Он угрожал, что оковы положит на руки и ноги, в рабство продаст нас обоих на остров чужой и далёкий, и посулил нам обоим, что медью нам уши отрежет». Вот богоборец.
Мы говорим герои — богоборцы. Вот такой человек, ни с чем не считается, говорит — уши отрежу, не дам денег. Кому? Да хоть кому. Понимаете? Человек какого духа. «..Так удалились и мы, на него негодуя душою, злясь и за плату, которую хоть обещал, но не выдал». Чисто эллинская черта: и обидно, и жалко денег нет. Потому что заработали. Они же ценны-то чем? Что заработанные. Вот художественный мир, понимаете, не надо его путать с реальной жизнью, но в нём столько вот интересного.
И дальше страшно: «пусть пропадут сверх надменные эти Трояне, чтоб злобно всем им колена подсечь и стыдливым их женам и детям».
Всё. Кстати, так оно и будет. Один Приам останется живой, и то — чудом, из всех сыновей Лаомедана.
То есть, Трояне — сверхнадменные, вот это вот «гипервиалой», в буквальном значении — сверхсильные. То есть, они думают, что они сверхчеловеки.
Вот, эта сверхчеловеческая гордыня — вера в свою наследственную богоизбранность. Это была главная черта троянского народа. И это была та щель, через которую Ахейцы, замкнутые в коне, проникли в город.
Вот как трояне некогда приняли палладий, также они примут и коня, а конь это символ бессмертной героической славы.
Реклама: «Вы этого достойны.». Какой яд! Какая реклама, да? Вы этого достойны. И вы этого достойны. И человек постепенно... я достоин, я достоин, я — достоин. Вот эта мысль: у вас же палладий! Это или дар богов — это один тип благочестия - помнить, что это дар богов. Или «я этого достоин», так вот, тояне что сделали? «Мы этого достойны». Согласился троянский народ, когда увидел коня. И через этот помысел. Через помысел, а не через коня, через помысел в Трою пришла погибель.
С высока упала ата к людям, и если глубоко в них замела и пустила корень, а она глубоко засела и пустила корень. Ата пустила корень. Палладия они лишились, а ата глубоко проросла в них. Их помысел всегда сопричастен ате. Вот, то гибель роду тому.
То есть, человек принимает ату, нечестие павшее с неба в своё духовное устроение. И через какой-то особый порок гордыни и самости, после этого его царство, его дом обречён к погибели. Если народ принимает в себя этот помысел: «вы этого достойны», если он верит в свою наследственную богоизбранность, то этот город будет разрушен неизбежно, что и происходило с Иерусалимом дважды, если говорить о библейских временах.
Далее. Так, вы чувствуете, какое понятие? Как оно с разных сторон показывает свои грани.
Ещё раз, я ведь на чём остановился? Почему мы Эсхила перестали читать? Потому что мы не можем пройти мимо этого. Как только произнёс Эсхил понятие «ата», всякий образованный человек... вдруг всё вспомнилось, в частности как погиб Патрокл. Патрокл погиб от аты. В каком смысле — будем смотреть.
Вот. В одержимом состоянии погиб Патрокл. Это одержимое состояние называется «ата». Та самая ата. Как было дело? Вопреки запрещению Ахилеса, Патрокл устремился на штурм стены. Он трижды поднимался на нижний излом стены, и Аполлон трижды ладонью ударом в щит сбрасывал его на землю. Три раза это было. Когда он в четвёртый раз полез. Человек не в себе: «Гласом ужасным претительно Феб — дальновержец воскликнул: храбрый Патрокл, отступи: не тебе предназначено роком град горделивых троян копием разорить, ни Пелиду — сыну богини, который тебя несравненно сильнейший. Не подействовало ничего. Тогда Аполлон поражает героя ударом в спину: «встал позади и ударил в хребет и широкие плечи, и шлем покатился по земле, и пика в руках раздробилась и медные латы на нём разрешил Аполлон — небожитель. Ата на душу нашла. Отделились конечности как бы.». Вот в этом состоянии его будут убивать, всё. Безоружный он, фактически, стоит. Обморочное состояние. Душой Патрокла овладела ата. Вопрос: почему ата?
Патрокл так рвался в бой с Троянами, сказано за несколько стихов до отрывка, который я читал, что он велико безумствовал: «мек а асте», он безумствовал на манер «аты» - атски безумствовал. То есть, Патрокл сам начал: он в ату вошёл, она силу даёт, она даёт силу — герой неистовствовал. Вот хорошо знали это германские воины. В абсолютном неистовстве человек часто реально уподоблялся медведю, например, или волку. Реально совершенно. Скорость движения была невозможной, боли человек не чувствовал. Без всяких галлюциногенов человек мог входить в это состояние неистовства. Вот оно описано.
Вот, и он сам начал, в нём вот этот вот дух аты, дух безумия в нём проснулся, он его принял, усилил волей своей, и его настигла та сила, которая бросила в бой. То есть, безумие героя обернулось против него самого: ата закончилась атой. То есть, героическое переступение через черту, ата уже несёт в себе гибель — ату. Если это преступление, то оно уже есть наказание. Это чисто библейская мысль. Я много раз к ней возвращался: она трудная. Преступление уже есть наказание, грех уже есть страдание, хотя это до времени может быть не ясно грешащим. Чисто библейская мысль. Одним словом — словом «авон» в еврейском языке обозначается грех и наказание за грех.
Атски безумстсовал герой — Патрокл, и ата его взяла. «Вот ата на душу нашла», но это так переводят, чтобы ритм сохранить. Ата душу взяла, ата душой овладела. Преступление - уже есть наказание.
Далее... Вы не устали? Нет, эту мысль мы должны завершить. Я хочу, чтобы это понятие мы с вами рассмотрели как драгоценный камень — со всех сторон.
Далее. К понятию аты Гомер прибегает, как к средству художественной выразительности. Эпизод из Иллиады. Ахилес убил Гектора, проколол ему ноги, привязал его к колеснице, проволок перед всем войском. То есть, глумился над телом поверженного врага. Очень редкий случай, когда Гомер осуждает поведение героя. Ни в какие времена нельзя этого делать, а Ахилес так делал. И он это осквернённое тело притащил в свой лагерь... Ну, это ужас, что такое. Это же царский сын, это, кстати, первый сын Приама, его надо похоронить, как положено герою. Нельзя оставить тело сына на поругание. И что делать? Приам решается ехать сам, и приехал. Старый человек, хитрый человек, мудрый человек. И вошёл в шатёр, большую палатку, где находился Ахилес и соратники его.
И вот, поэту нужно передать изумление, которое всех охватывает. Вот, слушатель поэмы знает, что дело кончится хорошо, что Приама не убьют тут же на месте, посольство будет успешным, тело сына выдадут. И слушатель знает, что в поэме, которая посвящена гневу, произойдёт необыкновенное: произойдёт примирение двух страшных врагов: приама, у которого был сын убит Ахилесом, и Ахилес отречётся от своего гнева, который он испытывал по отношению к Агамемнону. Произойдёт вот это, вообще-то чудесное событие... Мы-то понимаем, у нас просто, у христиан: благодать, и всё. Сказали словечко и всё покрыли, словом «благодать», как будто это такая простая вещь. А тут примирение. Почему, кстати, это я между прочим? А потому что они друг-друга увидели. И что увидел, интересно, Приам в Ахилесе? Он увидел необыкновенно красивого юнушу? А что увидел Ахилес в Приаме? Необыкновенно прекрасного старца, у которого во внешности запечатлён его опыт и его мудрость. Он увидел образ человека, один увидел в другом. Приам образ человека увидел в Ахилесе, Ахилес образ человека-старца увидел в Приаме.
Понимаете, между ними произошло общение, прежде всего, на уровне чего? Нравственности или красоты? Красоты. Они увидели, что один красив и другой красив. Происходит это вот отречение от гнева. Вот, но это я отвлёкся, к ате это не имеет отношения.
Вот, надо передать изумление, которое возникло от появления Приама. Вообще, поступок, не просто рискованный, или, там, отчаянный? Безумный поступок. Приам — царь Трои. Он минует все посты тихонечко, как разведчик прокрадывается к Ахилесу в гости. Ужас.
Вот, картина. Муж, отмеченный атой, приходит к другому народу. Теперь слушайте внимательно. Текст не простой, его никто не анализирует. Считают, что это просто образ художественной. То есть, вообще, за Гомером как-то не предполагается глубокомыслие. Вот красоту в нём хотят увидеть, и вот, ну такое сюсюкание, или такой академизм, вот такая какая-то сухость филологическая. То есть, о чём поэма-то? Какой образ развивает он? Как он движется? Как его мысль идёт? Никто этим особо не интересуется.
Вот, опять-таки, я говорю, один Пушкин похоже, похоже прозрел там что-то, но не потому что изучал, хотя Гомера читали в лицее, и очень обстоятельно. Кюхельбеккер был особенный его почитатель.
Ата.
«Так, если мужа безвыходно ата постигла в отчизне, он человека убил, и к другому народу приходит в дом к богачу. Изумление всех обымает, кто смотрит. Так изумился Пилит боговидного старца увидев. Так изумилися все, и один на другого смотрели.».
Мужа безвыходно ата взяла. Значит, ата определяется прилагательным «пкине», который передаёт плотность, окутанность, сомкнутость, сплошную пригонку частей. То есть, убийца, которого вот, понимаете, ата постигла, ата постигла его со всех сторон, сплошной пригонкой частей. Всё, взяла она его. Ему буквально нет ходу, вот так она его взяла. Его обложили, обложили. Однако, он вырвался, пришёл к другому народу. Все смотрят: ата. Пришёл человек, отмеченный атой. На убийце знак какой-то, что вот пришёл человек с атой. Все изумляются, и в первый миг точно никто не знает, что с этим человеком делать.
Его положено или выдать назад, и там его порешат. Или принять, но тогда — очистить. Ритуальное очищение, я говорил вам, как проводили? То есть, на руках убийцы была кровь. Сколько бы он не мыл водой, любыми составами, для Эриний на его руках — кровь, потому что у них глаз нет, они в темноте живут, они нюхают, и кровь на руках они вынюхивают. И поэтому кровь можно было смыть только кровью, но не человеческой же? И смывали кровь кровью... Вот кто догадается? Это трудно догадаться даже современному человеку. Смывали кровью молодой свиньи. Почему? Потому что древние знали, что анатомия молодой свиньи и человека удивительно похожа. Вот они это знали. Молодой, именно, свиньи. Проводили обряд очищения.
Вот, что мы узнаём из описания аты у Гомера вот из этого маленького эпизода. Вот совершил человек грех, и на нём ата, как наказание. Всё. И люди тогда обладали способностью это видеть. То есть, опять-таки вот эта вот мысль, капитальная мысль библейского мировоззрения: грех, преступлени — уже есть страдание и наказание. Вот первым, кто высказал мысль, что преступление и кара совпадают — был Гомер.
Судьба и вина человека соотносятся и кладут отметку на человека. Судьба и вина соотносятся.
Следующий эпизод. Он не простой, но очень важный. Сходство судьбы Елены и судьбы Париса в том, что им обоим злые беды боги назначили, и буквально даже сказано: зевс положил злую судьбу «какон морон». Злую судьбу положил Зевс. А различие судьбы Елены и судьбы Париса существенное у Гомера, потому что Парис отмечен атой, о чём свидетельствует сама проницательная и очень мудрая у Гомера Елена.
Значит, они встречаются с Гектором: Елена, Парис-Александр (два имени у него, об этом сказать надо, почему два имени), и Гектор. Елена обращается к Гектору: «но как такие беды божества предназначили сами, были обязаны всё же супруге дать лучшего мужа». Она его любит очень, Париса, она всё видит, что он отмечен атой. Уж если человек атой, а он отмечен атой, то уж жена-то точно видит. «но как такие беды божества предназначили сами, были обязаны всё же супруге дать лучшего мужа, чтобы он чувствовал стыд и позор и упрёки людские. Сей и теперь не серъезен душой, и после не будет. Он, полагаю, за это достойным плодом насладится. Деверь, твою наиболее душу труды угнетают ради собаки,меня, также ради вины (аты) Александра злую судьбу положил нам Зевес, чтобы я и супруг мой в песнях воспеты остались для тех, кто нас после родится».
Какая речь! Сколько здесь слоёв смысла: это надо археологию производить, сейчас мы разделим её хотя бы на пласты, чтобы было понятно, сколько здесь интересного. Значит, Елена обладает одним качеством: она себя категорически осуждает. Её — никто, - боятся её. Вот сейчас говорят: Елена Прекрасная — Елена Прекрасная, ну, в учебниках по детской мифологии это допустимо, но у Гомера никогда никто её не назовёт прекрасной: она ужасно походит на бессмертную богиню. Когда её видят родственники, они ощетиниваются. Но лучше всего сказал Ахилес, который её никогда не видел, потому что это, вероятно, было словечко, которое о ней высказывали все: она ледянящая. То есть, это красота, которая не горячит, это красота, которая скорее несёт в себе элемент ужаса. Никакая она не прекрасная, этого близко даже нет. И она нигде своей … не то, что красотой своей не величается, а вот Елена её никто не может осудить. Ещё раз говорю, такая ли красота или не красота или что-то, что-то в ней было такое, что не подлежит осуждению с позиции героической нравственности, с позиции героического эпоса. Вот то, что в ней было, вот нечто такое, что у других женщин будет красотой, вот. Вот что-то в ней такое было, что не подлежит осуждению точно также как слава мужей.
Вот, Елена исповедует себя злодейкой. «Деверь мой! Псицы злокозненной..». Злокозненной значит коварной. Она говорит: я собака злокозненная. «жуткой до дрожи». Так она себя называет — жуткая до дрожи.
Но псица, сейчас представьте себе это слово. Не на высоком языке, а на разговорном. То есть, кем она себя называет, да? Не буду произносить. Вот этим словом она себя ругает, вообще-то, ругательным ругательством она себя ругает.
Вот, а у Париса ничего это нет. В нём нет ничего, вот тут написано, серьёзного, он не серьёзен. Это так по размеру стиха. В нём нет ничего вот такого, на что можно опереться, понимаете? Вот он человек без опоры. В нём нет того, что называется «немесис». Немесис это имя богини Немезиды. В нём нет стыда. Немесис это стыд. Немезида — немесис — это богиня справедливого возмездия. А Елена — дочь Немезиды по одному из мифов, самому глубокомысленному, она дочь Немезиды — богини справедливого воздаяния.
Так вот, она говорит, дочь Немезиды, что её супруг не знает Немезиды. То есть, Парис обязательно поплатится. Вина Париса, которую он знать не хочет — ата. И рок Париса — ата, а значит и рок Трои — ата. Вот эта мысл вычитывает у Гомера, и Елена знает. Так она говорит в буквальном переводе Гектору: «твою душу наиболее обступили труды ради меня, собаки, и ради аты — Александра».
То есть, у Гомера отчётливо намечена идея о совмещении преступления и рокового возмездия. То есть, ата Париса и Трои — неискупаемая.
Вот, у этого события больше об ате в прямую речи нет, но если мы исследуем понятие, мы должны знать контекст. Почему же Парис подвержен ате? Потому что в нём нет ничего стойкого, опорного на почву какую-то, какой-то серьёзности, вот этого в нём нет. Да, поэтому. А ещё был, помните, это относительно греховности Париса, он грешный человек. А где впервые проявилось, что он грешный человек? Ну это все знают: яблоко раздора, спор о небесной красоте. Опять перед нами проходит тема, что ата небесного происхождения, но она не названа здесь. Почему-то спорить о небесной красоте трёх богинь Геры, Афины, Афродиты поручили человеку. Это интересный эпизод мифологический, если вдумчиво только к нему отнестись. Ну можно как сказочку, которую детям в 6м классе расскажут. Ну мы взрослые люди, давайте посмотрим. Могли богини сами решить кто из них красивее? Очевидно что нет. Могли они кого-нибудь из богов попросить? Нашёлся бы кто-нибудь достаточно мудрый, что этот спор — нелепость, абсурд, хитрость, ловушка. Ну как можно устраивать конкурсы женской красоты? Скажите, пожалуйста!
Ну вот, смотрите, три женщины. Гера это красота исполнившегося супружества, волоокая, помните мы говорили, судя по всему — дородная, многих рожала, она старше Зевса, вообще-то. Зевс — младшенький, точно также как Крон был. То есть, это матрона. Красивая? Красивая.
Афина. Дева, девица. В принципе — девица, понимаете. Богиня мудрости. Ну совершенно другая женская красота. И Афродита. Она есть, её нет. Красивы очень? Вот как можно их сравнивать? Бред. Никак нельзя. Так вот, чтобы сравнивать женскую красоту, надо сначала выбрать девиц, которые похожи друг на друга как патроны в магазине, - подобрать, потом их выстроить, и какие-то делать процедуры. Это, понимаете, вот то, что называется безумие. Каждая женщина по-своему красива. А нам говорят: да нет, давайте-ка мы зададим стандарты, чтобы проверить, какие стандарты кому подходят.
Опять отвлёкся. Вот такой материал - он провоцирует.
Вот, ну не нашлось никого из богов, и сами они не прибегли ни к кому, чтобы этот спор кто-то разрешил. И дальше идёт интересный очень поворот в мифе: человек может судить о божественной красоте. Это серьезно, понимаете? Вот есть красота божественного мира, а мы живём в этом мире. Так между тем миром — божественным, и этим миром есть связь, и в чём она прежде всего? В красоте. Человек может судить о божественной красоте. То есть, человек через красоту может постигать, проникать в сферу божественного. Вот в Православии это вот никак нельзя забывать. Богослужение нельзя украсить: оно должно совершаться в красоте, и настоятель обязан за этим следить самым тщательным образом.
Вот это вот эстетическое начало, которое очень сильно в эллинской культуре, мы от греков же опять унаследовали и сами оказались, русская культура, чрезвычайно предрасположенной к тому, чтобы воспринять это эстетическое начало. Вот судьёй избрали, значит, царевича Париса, его откровенно пытались подкупить. Вообще говоря, они его искушали в божественной красоте, но факт остаётся фактом, что он польстился. Он польстился, он выбрал Афродиту, потому что та обещала ему любовь самой прекрасной из женщин.
Он, человек, в созерцании небесной красоты не устоял, он польстился на то, чтобы обладать красотой, как мужчина обладает женщиной: любовно, чувственно, плотски. Вот этот мотив, который как бы нам опять даёт нам представления о Парисе, каков он был человек, а во-вторых, вот то, что ата — небесного происхождения — пала именно вот на голову этого человека, здесь тоже есть. И, что очень важно, пожалуйста, вот на этом зафиксируйтесь: когда в рассуждение входит понятие рока, в любой форме — даже такого рока как ата, необходимо одновременно видеть вину героя и удерживаться от осуждения, иначе мы ничего понимать не будем. И миф как строится относительно Париса? Он даёт два мотива, чтобы избавить нас от осуждения: это обстоятельства рождения Париса и его злосчастная двуимённость. То есть, повинный ате родился под знаком злого рока, и осуждай его кто хочет. Вот я не буду. Вот Елена — может, он ей супруг, а нам нельзя осуждать даже такого человека, как Парис.
И, понимаете, миф это этногог, это учитель и водитель народа. Через миф эллины постигали смысл жизни. Мы, всё-таки, не будем забывать, что Новый Завет написан на греческом языке, вселенские соборы на греческом языке проходили, вся догматика дана на греческом языке, в первой своей форме.
Вот я расскажу этот миф, не поленюсь.
Значит, двуимённость. Начиная от Приама, два имени это очень нехороший знак. После того, как Лаомедан грозился богам уши отрезать, были некоторые события — все не буду рассказывать, но, в конечном счёте, Геракл завоевал Трою и перестрелял всех сыновей, включая Лаомедана самого. Чудом остался младший — Приам. Звали его тогда Подарк. Сестра выкупила его, и подарк получил второе имя — Приам, что означало «выкупленный». Первый сын у них родился — Гектор, а вот второй сын — всё пошло как-то не так. Когда у Гекубы должен был родиться второй ребёнок, ей представилось во сне, что она родила пылающий факел, который затем сжёг весь город. Предсказатель истолковал сон царицы так: что дитя, которое должно появиться на свет, принесёт гибель родине, и что его следует выбросить. То есть, не убить — ни в коем случае, потому что это смерть кровного родственника, никак нельзя убивать и проливать кровь, надо его чужими руками отнести куда-нибудь в абсолютно глухое место, где ребёнок с гарантией погибнет. Ребёнка отдали рабу, чтобы он отнёс его и оставил на склоне горы Иды, но брошенное дитя стала вскармливать медведица, и кормила его в течение 5 дней. Когда раб увидел, что ребёнок остался в живых, взял его и принёс к себе домой. Там он стал его воспитывать, как своего ребёнка, назвав мальчика Парис. Когда Парис вырос, он выдавался среди других юношей своей красотой и силой. За это его прозвали Александр, что значит «отражающий мужей», ибо он отбивал грабительские набеги и защищал стада овец. Недолгое время спустя нашёл он и своих истинных родителей.
Вот и осуждай его, кто хочет. Уже и сон был и предсказание было, и раб отнёс, но так складывались роковым образом события, что этот ребёнок выжил, прославился своим мужеством среди пастухов, и родителей своих нашёл, и дальше по писаному, как в мифе.
Вот, два имени у Париса: Парис и Александр. Сын Гектора Скамандрий невинное, точно, смотрите, точно невинное существо, а второе имя ему дали граждане Трои по отличительной черте асца, Астионакс — владыко народа. Так вот этот младенец — Астионакс — у Гомера дитя безмятежное, вовсе младенец, светленький, словно звезда прекрасная... его убьют сразу по взятии Трои.
Вот обстоятельства рождения и наследственная двуименность Париса говорят о том, что Парис-Александр также как и Елена идут по предназначенному пути. То есть, одновременно нужно видеть. Вот это называется искусство двойного зрения. Ему учатся годами, но этому учиться нужно, потому что в это - мудрость, всё остальное — уклонение. Двойное зрение: когда мы видим вину человека и судьбу человека, и видим одновременно. Вот на это настраивает нас миф и Гомер, на это настраивает нас Эсхил, и на это будет настраивать нас Софокл. Это искусство двойного зрения. То есть, Парис рождён на гибель Трои — это его судьба, и Парис очень-очень виновен. Одновременно нужно видеть два этих обстоятельства: его рок ата.
Вина и судьба, их соотношение — это трагическая тема, это тема трагической поэзии. Видеть судьбу и вину одновременно есть мудрость.
Судьба в той или другой форме это такое сцепление событий, волений на земле и в иных мирах, что она всегда останется загадкой. То есть, это то, что можно созерцать благоговейно. Нет в человеческом распоряжении понятий, чтобы синтезировать на уровне ума два этих рода явлений: вина и судьба. Это загадка, которую нужно разгадывать, и всё равно словами не скажешь, если только пропеть. Смотрите, не просто средствами искусства это сделать, а именно спеть, как говорит Елена: злую судьбу положил нам Зевес, чтобы я и супруг мой в песнях воспеты остались для тех, кто нас после родится.
То есть, изложение событий рока возможно только в художественном образе, желательно музыкальном, или имеющем музыкальное сопровождение. Только в художественном образе. Вот на это мы и назначены - говорит Елена Гектору. В косвенной форме, она просит прощения за себя и за своего непутёвого мужа. Вот, мы на то рождены, чтобы песни пели после нас. Гектор знает отлично, что его убьют, знает кто. Ахилес знает, что его убьют, и знает кто, кстати — Парис стрелой в грудь.
Все эти сказки про Ахилесову пяту, это, знаете, к мифу ещё приделывали всякие штучки, и вот эти штучки, они сразу себя выдают. Если ты такой неуязвимый, что у тебя только пяточка одна уязвима, где ж твоя доблесть-то? Ты уж иди как все воюют, ну вооружение у тебя, может быть, получше, но ты такой же человек как я, а иначе в чём же твоя слава, если ты неуязвимый?
И Гектор знает свою судьбу, и Ахилес знает свою судьбу, и они идут ей навстречу с безупречностью не бойца, а героя. Они знают, что судьба их — погибнуть в бою — это хорошая судьба, они от неё не бегут.
Вот скажу вам библейскую истину: человеку назначено пройти некоторый путь, каждому, вот сколько нас здесь есть, назначено пройти некоторый путь захочет он этого или не захочет. Иначе я могу сказать, пожалуйста: человек назначено нести свой Крест, захочет он этого или не захочет. Человек каждый имеет талант или множество талантов, он может их приумножить или закопать. Та же самая тематика: нечто нам дано, как последовательность событий промыслительно. Мы можем это угадать, если мы мудрые люди, или не угадать, если мы не учимся мудрости. Вот, и нет в распоряжении человека понятий, чтобы вот эту тонкую сцепку, всегда конкретную сцепку событий при помощи понятий разгадать, расшифровать, нет: это всё постигается только через образ. В этом величайшее оправдание внутреннее художественному творчеству, то есть умение работать с образом, оно называется «символическое мышление».
Вот вы спросили у меня, сколько лет я разгадывал, почему Троя погибла, я сказал, что лет 15, да, пожалуй побольше, получается лет 20. Ну, время от времени, ещё раз говорю, не всё же время я думал про это. Я всё время возвращался, я чувствовал, что не докопал, что там есть что-то, обязательно есть. Вот это чутьё меня не подвело, что я не бросил. Вот это чувство, что там есть. И вот способность, которую 20 лет я развивал себе, называется символическое мышление, мышление в образе, мышление в образах. Им обязан владеть архитектор, музыкант, поэт, литератор и просто человек, которого называют «умный». Вот есть умный, а есть дурак. Вот умный человек обладает символическим мышлением: он может через одно говорить о другом. Вы когда-нибудь разговаривали с так называемыми «простыми людьми» из народа? Вот он с тобой разговаривает, и как будто дурака валяет, и он смотрит: поймёшь ты его речь или не поймёшь? Вообще, с тобой стоит разговаривать или нет? И когда с ним говоришь, то невольно думаешь: так, кто здесь дурак? Понимаете, это речь простого человека, не учившегося, не образованного, она оказывается напряженно символичной. А он тебя испытывает ещё, кто ты такой есть.
Вот, так это умение работать с образом, есть классика. Нужно тщательнейшим образом подбирать произведения, с которыми нужно работать. То есть, наша школа, которой я приверженец, есть школа образца. То есть, мы отбираем совсем не много произведений, но работаем с ними для чего? Чтобы воспитывалась наша система образного мышления, символического мышления.
Вот, и я имел возможность 15 лет, уже могу сказать не 20, а 15, точно, наблюдать (потому что 15 лет существовала Православная классическая гимназия), что человек, не чувствительный к классике, практически не верующий человек, он лицемер, он ханжа, он пришёл в нашу школу православную, классическую, потому что здесь ему померещилась резервация, здесь ему померещилось, что просто его дитятку будут охранять от наркотиков и хулиганов. Вот, и вот это вот сочетание классическое и христианское, оно быстро-быстро проявляет: есть в человеке вера, или он только платочек носит, и больше ничего.
Ну, вы хотите о грустном. Я понял, что мне от этого не отойти.
Сейчас будет грустный вопрос.
- Вы обещали высказаться по поводу событий на Манежной площади.
- Во-первых, я не обещал, и даже, если вы заметили, не хотел, ссылаясь на то, что здесь необходимо экспертное мнение. Во-вторых, ну смотрите, уже в вопросе вашем заключена фальшь, которую вы восприняли из ящика. Это вы называете «событие на Манежной площади». Событие-то не на Манежной площади было, а было событие, что отпустили убийц. Вот-событие, которое необходимо было прикрыть чем-то. И как хорошо совпало, что вышла безумная совершенно молодёжь, и начали... ну, хулиганьё. Их вывели. Вот уже здесь фальшь, вы видите? Событие одно: отпустили убийц.
Я нашёл эксперта по этим вопросам. Я зачитаю вам его мнение, оно жесткое, терпите. Я чувствую, что здесь кто-то есть, кто не отстанет. Ладно. Это человек, который всю жизнь работал в правоохранительных органах, всю жизнь. Последние 15 лет в МВД. Вот его мнение:
«За последние 15 лет работы в органах МВД я наблюдал одну и ту же картину: милиция всегда становится на сторону и поддерживает этнические группы и этнические ОПГ. Это потому, что эти группы знают, что живут на чужой территории, и должны регулярно и хорошо платить. Русские думают, что они живут на своей земле, и поэтому они не так организованы и платят не так, как чужаки. Мы, русские, не понимаем, что живём уже на чужой земле. Нам надо это понять, и платить больше, чем инородцы».
Я только один вопрос задал: «это что? По всем областям?»
Он сказал: «Нет, картина везде разная, тенденция — железная».
Вот так. Всё, никаких комментариев больше. Больше не спрашивайте меня на эту тему.
Вот хороший вопрос:
Воинский дух это исповедничество?
Ну, вы знаете, воинский дух шире, чем исповедничество, но исповедничество это обязательно воинский этос. То есть, без воинского этоса исповедничество не возможно, а когда нужно исповедничество? Во времена обновленчества. Вот если придёт (в друг) такое явление как обновленчество, реформы, вот здесь понадобится то качество, которое называется «исповедничество», оно предполагает в себе воинский этос. О нём мы говорим на каждой нашей встрече. Если вы обратили внимание, я специально упираю на это качество, оно необходимо: у эллинов добродетель и доблесть это одно слово. Исповедничество это не значит, что вас будет кто-то распиливать или отпиливать вам конечности или уродовать. Нет, совсем нет, всё будет очень просто.
Вот расскажу вам одну историю. Совсем недавно, в одном из благочиний в Подмосковьи священники, знакомый мой протоиерей получает повестку от благочинного. Он должен расписаться, что осведомлён, и обязан явиться на курсы катехизации для священников. Он пошёл и к счастью своему опоздал на 5 минут, потому что когда он вошёл, он увидел, что священники сидят двумя концентрическими кругами взявшись за руки и раскачиваясь мерно в стороны, а в середине, как сказал мой знакомый батюшка, три Елены Бонор, которые говорят как батюшки должны дышать в это время, как держать спину и какие образы они должны иметь перед собой, чтобы их духовное устроение стало более прочным. Батюшка сел, прямо в стенку вжался, вот, смотрит: ещё два таких же бедняги сидят в ужасе, как он. Остальные, говорит, хоть бы кто понимал... Вот когда ты вне — ты видишь, а внутри, наверное, уже не видно. Вот они раскачиваются. Следующее упражнение: встаньте, отцы. Отцы встали. Возьмитесь за руки. Отцы взялись за руки. А теперь 5 минут один из вас говорит всё равно что: воспоминание из детства, что-нибудь из Св. Писания, стихотворение можно прочесть, а потом другой человек говорит, и так вот руки друг к другу вот так... Те сидят, троя. И, говорит, начался гвалт, шум начался. Подходит ко мне одна из Елен Бонор, и говорит: а почему вас не двое? Тот говорит: а Бог — Троица.
Вот, что там ещё было? Вот они перестали говорит, и тут батюшка встаёт, - а вот это называется воинский этос, - и говорит: «Отцы! Давайте прочтём молитву Иисусову». И начал её читать. Ни один! Ни один не повторил. Они уже, значит, в таком состоянии. А что им мешало? А они запуганные. Им велели по-начальству пройти курсы катохизации. Я проверю эту информацию. Якобы это из Свято-Тихоновского института. Могли соврать. Но якобы от Свято-Тихоновского института. Ни один. Ни один, понимаете, не повторил, из священства! Протоиереи, почтеннейшие люди, по 60 лет, понимаете! Ни один не повторил молитву Иисусову, в каком они находся состоянии.
Да, а потом подходит к ним уже какой-то дьякон, который обслуживал всё это мероприятие и говорит: ну, вам как-то здесь, наверное, нечего делать? И этот мой батюшка говорит: да, меня покойник ждёт. И ушёл.
Так. Хорошие вопросы, мне не хочется их пробалтывать, тем более, есть прямо на страницу, поэтому, знаете что, давайте мы всё-таки на этой комически-трагической ноте закончим, потому что я считаю, что это показатель, вообще, того общества, в котором мы живём. То, чем мы занимаемся с вами, когда мы говорим «классика», «образ», «воинский этос», умение видеть вину и рок и не осуждать, расти в мудрости, это абсолютно необходимые качества для духовной жизни. Мы здесь с вами не занимаемся изучением античной литературы.
Записка пришла в прошлый раз: «Евгений Андреевич, очень желательно, чтобы Вы время от времени напоминали чем мы занимаемся, когда проходим такой ваш жесткий курс «Богословское содержание светской литературы»».
Совершенно справедливо. Курс жесткий, мне очень трудно его читать, он насыщенный по смыслу, по понятиям. И справедливо, что нужно напоминать, чем мы занимаемся. Я скажу два слова, а в конце нашей беседы более пространно отвечу. Вот эти два слова такие: мы изучаем иной чем Священного Писания язык, на котором изложены те же истины, что в св. Писании Ветхого и Нового заветов. Если хотите, ответ такой: мы изучаем язык, на котором говорит светская культура, когда она достигает вершин смысла. А вершины смысла — только те, которые согласуются с истинами Откровения, других - просто нет. Изучаем язык. Поэтому, в терминах я буду скурпулёзно точен, и сейчас нам предстоит войти в содержание третьего стасима трагедии Эсхила «Агамемнон».
Если помните, стасим это стоячая песня. Хор стоит на архестре.
В предыдущем эпизодии мы могли видеть, что такое «мэнис» - злоба Клетемнестры. Она наслаждена злом, она искусна в слове, она не даёт мужу — верховному Полимарху Ахеян — коснуться родной земли. Так изобретательна она, что на на землю он вступает, а на драгоценный пурпур. Главное — она уверена, что на её стороне правда. В этом смысле она — трагическая героиня. Вот этим закончился предыдущий эпизодий.
Теперь стасим — стоячая песнь хора.
Из вечности хор погрузился во временность, но не утратил мудрости. И вот сейчас будет убит царь, хор во власти мрачных предчувствий, и переживает крайнее смятение и ужас. Что такое переживать ужас? Это значит переживать его на всех уровнях сердца. Вот коротенько, какие у нас есть уровни сердечной деятельности, которые символически соотносятся с органами человеческого тела: френ — умное сердце, кардиа — бьющееся сердце, тюмос — гневающееся сердце (душа), дальше диафрагма, дальше печень. Печенью мы чувствуем что? Боль, настоящее страдание. И, наконец, утроба. Это всё функции сердечной деятельности, когда они различаются, а когда они не различаются, это называется просто «кеар», просто сердце как таковое.
Так вот, великое смятение описывается так: сердце «кардиа» обложено ужасом, душа «фемос» отчаялась, лишилась надежд, сердце «кеар» закружено тревогами, а сердце «френ» обескуражено, лишилось отваги и разжено. И в этом состоянии дееспособной остаётся только одна часть души, которая располагается под диафрагмой: это брюшина, чревеса, утроба. Только утроба может сохранить сердце «френ» от безумия и преступления. Хочешь-не хочешь, а активизируй, зритель, свою утробу, чтобы пережить тот ужас, который сейчас пропоёт Кассандра.
Представляете, что делает Эсхил: он представляет такой ужас — в звуке представляет, в мифе аредставляет, что пережить его можно только если ты опираешься на утробу.
Что же это такое? Что это за сердце, которое ниже сердца?
Как только возникает трудный вопрос в богословии Эсхила, необходимо вернуться к его теодицеи. Теодицея это оправдание Бога — отдельная часть трагедии, хоровая партия внутри парода, когда хор стоял в вечности, был разумеющим, он пел о том, что такое Единый Бог. Вот, а сейчас хор стоит в бушующей жизни, ничего не разумеет — ни настоящего, ни грядущего, весь во власти самых мрачных предчувствий. И вот хор имеет глубину, опору в благочестии. Как надо молиться Единому? Разумно и … как ещё? Предразумно. Вот в чём тайна настоящей молитвы. Молящийся человек знает кому он молится? Знает. Но молитва должна быть горячая, заходящая за разум, за рассудок. Понимаете? И вот когда происходит совмещение вот этих двух начал - знания и предзнания — тогда человек через разумное сердце «френ» уподобляется источнику своего вдохновения, и тогда он получает приращение своего бытия в ином веке.
Вот, так было с хором, и он свидетельствует, что он умеет так делать. Хорошо, ты это умеешь делать, а вот теперь начинаются беды, а вот сейчас начнётся ужас, а вот сейчас ты не знаешь, что будет в следующий момент, хотя предчувствуешь самое страшное. И что станет с тобой, мудрый человек, умел ты молиться или нет? Научен ты бедами и ужасам жизни или нет? Как ты себя поведёшь? Что от тебя осталось, от прежнего, когда ты в тишине, хочется сказать деревенской тишине, или в тишине храма, молился, трудился, что-то делал, а вот сейчас пришла жизнь, ворвалась, и что от тебя осталось?
Если человек действительно пророс в вечность, пророс в вечность человек — через молитву он прорастает в вечность — то он с ней навсегда связан такой глубиной сердца, которая основательнее, чем сердце «френ».
Через утробу человек прорастает окончательно в вечность. То есть, восхождение в молитве есть одновременно вхождение в глубину сердца, которая сопряжена с телесностью. Это чисто христианская мысль. Восхождение в молитве есть одновременное вхождение в сердце глубину, которая сопряжена с телесностью, с жизнью, с животом. Жизнь — живот — утроба.
Вот, как человек восходит, так он и нисходит. А нужно разумно и смело, разумно и сврехразумно, убеждённо и уверенно. Чем ближе к Единому — тем глубже в утробу. Чисто христианская мысль. Чудо из чудес, что Бог воплотился. Вот какой Он благоутробный.
Вот, вера не смущается, и утроба не ошибается, если вера до неё достигла.
То есть, Эсхил предельно близко подошёл к понятию благоутробия. Вот, так это понятие и будет названо, но это уже понятие христианской эры.
А теперь послушаем. Буду пальцами показывать, какие сердца включаются по мере того, как идёт изложение хоровой песни:
«Почему же против сердца (кардиа) вещего так стойко ужас у меня осады встал внезапно. Что не прошеная песня без ответа прорицает? Или верная отвага не сидит на троне сердца (френ), чтобы выплюнуть тревогу, как дурное сновидение, что нельзя истолковать»
То есть, незванно, непрошено в душе звучит какая-то песня. Вот помните, как Бог учит человека разуму? Через пафос, через страдания. Это пафос трагедии. Но человек не хочет пафоса, не хочет трагедии, тогда ему даётся что? Забота. Забота просачивается до какого сердца? До сердца «кардиа». То есть, сейчас хор заново воспринимает: а как это такое, что до самого нашего трепещущего сердца просачивается вот эта вот забота?
Сейчас ужас подступил. Была забота — заботой хор научен. А сейчас проверяется, а ужас это сердце выдержит или нет? Вот, а отвага покинула седалище сердца «френ». И дальше звучит какая-то спонтанная, безответная песня в душе.
«Сам свидетель возвращения (героев из под Трои), я его глазами видел, но душа (фемос) сама собою изнутри научена, тянет гимн, поёт безлирный плач Эриний».
Ничего страшнее, чем вот этот образ Эриний представить сейчас на этом этапе изложения трагедий нельзя, потому что лира не может подстроиться под ту песню, которую поют Эринии. Вот Эринии поют песню, гимн в жанре «плач», они поют песню, но ни один музыкант не сможет лирой эту песню сопровождать.
Вот, песня, которую не может сопровождать лира, как она может звучать? Она никак не может звучать. Песня, понимаете, не мелодия а песня, которую не может сопровождать лира, звучать не может, но она звучит. Это не безумие, это хуже: это песня, выводящая за ум. То есть, плач Эриний это гимн безлирный, это то, что сейчас будет кричать Кассандра: напев непеваемый, устав неуставной, абсолютная антиномия. Но хор пока слышит его изнутри. Это адская песня, это песня из Преисподней.
Так, ещё раз.
«Почему же против сердца вещего так стойко ужас у меня осадой встал внезапно? Что непрошеная песня без ответа прорицает? Или верная отвага, что не сидит на троне сердца, чтобы выплюнуть тревогу, как дурное сновидение, что нельзя истолковать. Сам свидетель возвращенья я его глазами видел, но душа (фемос) сама собою изнутри научена тянет гимн, поёт безлирный плач Эриний. И совсем она лишилась дерзновения надежды. Но утроба не обманывается отнюдь, когда сердце (кеар) закружилось в вихрях, верных помыслах роковых свершеньях».
И дальше необходимый комментарий, чтобы был понятен последний отрыков.
В распоряжении Эсихла было около десятка терминов, которые обозначают судьбу. Судьба «потмас» бьёт прямо, а вот судьба «мойра» это клубок, потому что у каждого своя «мойра». И одна доля одного человека ограничивает, сдерживает другую долю, не давая ей нести больше, чем назначено богами. То есть, мы друг-другу не даём полной воли. У каждого — своя «мойра», и получается такой вот клубок. И сердце хочет разгадать, распутать этот клубок, понять что происходит вокруг, и не может. Вот, а если бы сердце смогло это сделать, оно бы излилось в слезах, и это было бы облегченьем, но ничего этого нет.
«Доля (мойра) сдерживает долю, чтобы ей нести не больше, чем богами нам дано. Если бы не так то было, сердце (кардиа) бы опередив слова всё излила. А сейчас во тьме бушует огорченная душа. Что же ныне происходит? И на что иметь надежду, если сердце (френ) распалилось, мне клубка не разгадать»
Вот такой стасим. Первый раз вы слышите, как он прочитывается? Стасим вот этот вот. Хоровая песнь очеловеческом сердце, которое готовится ко встрече с ужасом, потому что его обычно переводят очень далеко от оригинала.
За стасимом идёт что? Эпизодий.
Из темы безумия третьего стасима вырастает сцена безумия Кассандры. Вот эпизодий 4 начинается. Клетемнестра возвращается к дверям. Зачем? Во-первых, она боится Кассандру: она знает, что Кассандра — пророчица. Во-вторых, Клетемнестре-то нужно её убить вместе с Агамемноном, как она потом скажет — вы услышите «это лакомство». Агамемнон — это по правде, а это — лакомство убить эту пророчицу, знаменитейшую пророчицу. И Клетемнестра её побаивается. Значит, с одной стороны нужно избавиться от опасности пророческого свидетельства, а с другой стороны надо её привести внутрь дома, чтобы там уже вместе с мужем её убить.
Клетемнестра: «Зевс положил незлобиво, чтобы всем домашним соучаствовать в священных омовениях»
Вот, кто не знает, что она затеяла, так понимает «в священных омовениях». Второй перевод: «в заупокойном излиянии».
«...А значит и тебе стоять с рабынями другими у алтаря Зевеса»
И дальше Клетемнестра и Корифей, я не буду всё читать, говорят Кассандре, (кому говорят!), что такова её судьба. Уж Кассандра-то судьбы все видит яснее ясного. Ей никто не верит — да, но она видит всё. Клетемнестра: «уж если неизбежность случая...»
Это греческие такие обороты. Ананка случая. Неизбежность случая. Так неизбежность или случая? «...неизбежность случая потянет вниз — рабу большая милость, когда владыка издревле богат».
Ну да, действительно, те, кто недавно разбогател — не жестоки, а когда человек давно богат — он нормальный.
Кассандра молчит. Клетемнестра: «Не ли знаком ей только звук неясный, как ласточка щебечет речью варварской.» Может быть она вообще не понимает по-эллински? Как хорошо было бы для Клетемнестры!
«Я говорила с ней от сердца к сердцу, убеждая словом».
Кассандра молчит.
«Мне не до сук. Уже при очаге срединном стоят готовые к закланью овцы»
Кассандра молчит.
Клетемнестра. Она безумствует и слышит злые мысли. Вот это эллинская речь. «Слышит злые мысли».
Корифей жалеет Кассандру: «Покорствуй року, обнови ярмо»
Кассандра молчит. Клетемнестра уходит во дворец.
Внутри или за эпизодием начинается отдельная часть трагедии — во всякой трагедии она присутствует — называется «комос». Комос — от глагола «копто» - бить. Биение, имеется в виду, себя в грудь. Это жест, который помогает претерпеть мучительную боль. То есть, когда человеку очень скорбно, и у него всё разрывается, он делает вот так: он забивает назад свою боль с тем, чтобы пережить этот момент. Но этот образ восходит к Гомеру. Там Одиссей говорит у него: в грудь я ударил себя и сказал огорченному сердцу: сердце, смирись! Ты гнуснейшее вытерпеть силу имела.
Вот это значение жеста комос. Это скорбная песнь хора или, как здесь, совместная партия хора и персонажа.
Будет беседовать Корифей и Кассандра.
Нам предстоит вникнуть в диалог двух мудрых от Бога людей. Хор имеет мудрость, человеческую мудрость, достигнутую мудрость, он стоик, он имеет благосердие на глубине утробы, но в настоящем он может только стоять, он не разумеет грядущего, потому что он только человек, а Кассандра — пророчица; она пророчит, только её никто не понимает. То есть, хор вникал в вечное и растерян в настоящем, а Кассандра видит грядущее. То есть, хор и Кассандра говорят из разных времён, и они никак не могут встретиться, а когда встречаются, мы это тоже увидим, это ещё страшнее.
Кассандра: «О-тотототой ой попой даа опполон опполон».
Вот её вопль. Совершенно очевидно, что весь его смысл состоит исключительно в звуковой подаче. Хору послышалось имя «Аполлон», он говорит, что таким плачем Бога не приручить, ему никак не подобает предстоять в рыданиях.
Кассандра - Она знает, где она находится, она находится под кровом Атридов: «Род-богоненавистник, свидетель многих злых с рассеченьем родичеубийств»
Славнейший род Атридов это образец героических злодеяний, прежде всего богоборчество и родичеубийство. То есть, злодеяния века героев это, прежде всего богоборчество и убийство родичей. То есть, герой это, прежде всего, богоненавистник (месотеос) и родичеубийца (аутофонос). И последнее понятие (аутофонос) имеет второй смысл: самоубийца. То есть, герой это тот, кого выносит за предел. А за пределом оон делает что? Он убивает самых близких и себя самого и начинает бороться с богами. Этим он точно удостоверяет героическую природу своей души.
«род богоненавистник, свидетель многих злых с рассеченьем родичеубийств»
Хор: «собака, чужеземка нюхом чует»
Дальше Кассандра видит пир Фиеста, как отец ест своих детей, ему подсунул брат убитых детей — знаменитый пир Фиеста. Хор: «Уж слава о твоих гаданиях до нас дошла, но никаких пророков мы не ищем».
А Кассандра уже о Клетемнестре: «Ио! Куражница, что совершаешь?»
Увидила, как убивает Клетемнестра мужа. Помните, глагол «тленай» имеет два противоположных смысла: терпеть и дерзать. То есть, с одной стороны выносить что-то, а с другой стороны — решаться. Так вот, по тексту мы видим, что Кассандра и Клетемнетра обе «талайна»: одна, Кассандра, терпеливица (талайна), драгая — Клетемнестра «талайна», можно перевести куражница. То есть, жертва и палач нашли друг-друга. Обе талайна сошлись они в одной точке времени: палач и жертва.
«Ио, куражница, что совершаешь? Сеть супруга, совиновница убийства! Толпа, от рода ненасытная (Эринии) заголоси над жертвою каменования». То есть, пусть Эринии побьют Клетемнестру камнями. Клетемнестра должна быть побита камнями за свои преступления, и Эринии должны заголосить в этот момент.
Хор: «Какую в дом зовёшь вопить Эринию! Не радует слово, прихлынула к сердцу кровь, от ужаса пожелтевшая».
Вот, когда ужас-то! Не в помыслах, а тогда, когда кровь теряет свой черный, клубящийся цвет. Вот так видели цвет крови греки. Кровь клубится как черная туча. Они видели, что кровь черная, наподобие грозовой тучи, и вдруг это всё становится, эта тёмная, клубящаяся жизненосная влага, она становится желтой и прихлынула к сердцу.
«Прихлынула к сердцу кровь, от ужаса пожелтевшая, быстрая ата идёт»
Кассандра: «А! А! Вот, вот! Гоните от быка корову. В пеплосов капкан устроив она его бодает черным рогом свалился в полную водой лохань, я говорю тебе о случае, о бане гибельной».
Следующая реплика хора, чтобы её понять ещё раз вспоминаем: умудряется человек через пафос, через заботу и через страх, и в этом смысл пророческого искусства, считает хор. То есть, он услышал вот это вот, непонятные ему, совершенно, слова. Никто не понимает, что говорит Кассандра, когда она пророчествует.
Хор: «Кто извещающих от Бога весть добрую для смертных передал? Никто. Посредством зол и бед многоречивые искусства боговещие нам страх несут, чтоб смыслу научить»
Кассандра: «Ио! Ио! Судьбы все обернулись злом у страдалицы. Я кричу, изливаю страданье своё»
Следующая реплика хора. Он видит, что Кассандра «френоманес». То есть, её сердце «френ» захвачено манией. Мания пророческая это безумие особого рода. Пророк либо не знает, о чём пророчит — такова будет роль Аполлона в 3й Трагедии. Пророк не знает, о чём пророчит. Ну, также на знали о чём пророчат кто? Пророки Ветхого Завета. Пророчили, но не знали о чём.
Вот, либо пророк знает о чём пророчит — редчайший случай, но его никто не понимает. Это Кассандра. И вот, хор с очевидностью видит, что Кассандра не в себе, захвачена манией. И она о себе выкликает какой-то... я термины время от времени буду применять специфические, особенно музыкантам это интересно — аномический ном. Применительно к музыке «ном» это определённый настрой, устав, напев. Так вот, хор услышал от Кассандры напев непеваемый — номос аномос, устав неуставной. Это, опять-таки, невозможная вещь, но звучит. Это что-то подобно безлирному гимну. В чём искусство было актёра? Какое бремя музыкальной задачи возложил на него Эсхил? Спой напев непеваемый.
Вот хор говорит: слышу душой (тюмос) адскую песнь, безлирную песню слышу.
Ну, хорошо, ты слышишь, а теперь спой. Сделай невозможное. Вот, в чём суть трагической музыки, вот её исходное, если хотите. Вот если этого звука нет, — нет в музыке трагического элемента. Почему такое редко встречается в музыке, и исполнители мало понимают, что это такое.
«Безумная сердцем(френоменес. Мания сердечная у тебя), Богом объятая»
С одной стороны, это, конечно, безумное сердце, но ясно, что тебя, буквально, от Бога несёт. Да, мания на лицо, но тебя от Бога несёт.
«Безумная (сердцем), Богом объятая, о себе выкликает напев непеваемый, как соловей серый ненасытно, увы, от мыслей жалостных зовёт итис-итис, стенает от жизни, изобильной бедами».
Кассандра: «Доля соловья — сладкий агон. Мне же остаётся рассеченье двуострым оружием»
Следующая реплика хора. Я остановлюсь. Сначала прокомментирую, потом — прочитаю.
Это для тех, кто хочет себе представить звучание античной музыки, что это такое. Значит, в устах Кассандры какая-то новая музыка. Эсхил был прежде всего гениальный музыкант. Это я берусь доказать по тому, что мы сейчас с вами прочтём. Во-первых, что слышит от Кассандры хор? Это клик. Клик. А Бога мы что? Кличим. В молитве вот есть этот элемент. Мы Бога кличим. Идеал молитвы это воронов птенец в св. Писании. Как воронов птенец, когда хочет пищи, как он кричит! Это клик, он зовёт. Во-вторых, и это вот сложно. Это «дюсфатос». Это такой какой-то крик невысказываемый. Это вопль о несказанном. Это может быть беспредметный гул, нечленораздельный вопль, неосказанный клич, когда не до слов кричания. Вот не знаешь, как перевести это, уникальный совершенно оборот: «дюсфатос». Ну, понятно, не членораздельный, но кланга, а кланга это вопль, призыв, крик.
И в-третьих, вот этот вот невысказываемый клич звучит как высокая песнь. А кто, помните, исполнил высокую песнь на корме корабля? Как звали этого поэта? Орион. Орион спел высокую песню и бросился в пучину. Это предмет знаменитой легенды. Ну кто ещё осмеливается пропеть как Орион? Эсхил. Больше никто. То есть, актёр, который играл Кассандру, возможно это был сам Эсхил, хотя ему в это время было много лет, но он точно знал, чего он добивался от актёра.
То есть, возможно сопоставить пение и личность Ориона и Кассандры: оба пропели предсмертную высокую песнь трагического строя, и это предъявил Эсхил.
Хор: «Откуда напористые богоносные пришли к тебе беды не муку напрасную? О страшном мелодически стройно поёшь ты криком нечленораздельным вместе с высоким напевом.»
Ну, и дальше ещё одна музыкальная проблема. Дело в том, что каждый музыкальный «ном» имеет внутри себя свои пределы, свои пропорции. Это предельные соотношения настройки инструмента голоса, высоты, долготы, темпа, громкости, интонаций. Вот, всё это ещё зависит от рода поэзии поэтического жанра. И вот безумная пророчица как-то блюдёт эти внутренние размеры. То есть, она, конечно, в мании, её, конечно, несёт, но пропорции-то она все чётко соблюдает. Понимаете? То есть, вот это и ужасает. Видно, что её несёт, и видно, что сердце «френ» манией захвачено, но все внутренние пропорции, всю настройку голоса, лада, громкости, интонации, звучности, чего только нет в человеческом голосе, в песне она это всё соблюдает. И вот тут хор спрашивает: ну как это ты можешь делать?
«Откуда, скажи, у тебя размеры зловещей песни в боговдохновенном потоке»
Кассандра вот в такой музыке... вот в такой музыке Кассандра, она не слушает хора, она говорит о своём: «Ио! Свадьба, свадьба Париса, любимых погибель, Ио! Скамандра, родная влага, сейчас на берегах Ахеронта (река мертвых) я буду петь пророческую песню»
Хор только что сказал в предыдущем стасиме, что такое свадьба Париса: это похороны, если помните.
Хор: «что это? Слишком ясное слово сказала! Младенец бы понял. Я сражен как укусом смертельным девы, стенающей жалобно. Судьбою прискорбной слушаю в рану себе»
Кассандра: «Ио! Муки муки города, совсем погиб. А я — горячая умом сейчас паду на землю»
Хор сходится. «С преждним то, что сказала. Что за демон тяжкий замысленный вторгшись тебя покорил, чтобы искуссно воспеть страдание (пафос) скорбное, смертоносное. Недоумеваю о конце»
Это конец «теормо», это тот самый конец, за которым закончится роковое действие злой правды.
Хор сказал: «правда всё до конца доводит» - в предыдущем стасиме, а теперь говорит: «недоумеваю о конце». Вот так.
Это было комос. Следующая часть — эпизодий 5й.
По временам безумие отступает от Кассандры, тогда Пророчица и хор встречаются во времени, начинают понимать друг-друга, возможным становится их действительный диалог, а там где диалог там эпизодий.
Кассандра, вот после всех вот этих вот её музыкальных (не знаю как сказать) криков, она вдруг говорит: «Теперь разумно не в загадках буду говорить. Кров этот никогда не покидает хор Эриний созвучный и неблагогласный». Хотите, представьте, что это такое. Вот как Эринии поют. Вот в чём тайна трагического элемента в музыкальности: «созвучный и неблагогласный, он доброго не говорит».
Очень интересное предложение. Слово «элегия» (эолегей) — это «говорить доброе», вот так говорят о мёртвых. Так в звуках хора Эриний нет ничего элегического: это в чистом виде трагический строй.
«Кров этот никогда не покидает хор созвучный и неблагогласный, он доброго не говорит. Упившись человечьей кровью, чтобы наглеть сильнее засела в доме и не выгнать, ватага шумна сестёр Эриний. Пируют в доме и поют свой изначальный гимн».
Знаете, что они поют, какой гимн? «Пируют в доме и поют свой изначальный гимн — ату». То есть ату можно пропеть. То есть, Эринии поют вину, рок, ату. То есть, пение Эриний и есть ата, когда она постигает преступника. То есть, кара приходит через слух. Самая сильная пытка. Кара — песня, которая приходит через слух, это песня атская, выводящая за ум. Вот, из св. Писания мы знаем, что богообщение преимущественно происходит через какое чувство? Через слух. То есть, Эринии терзают душу.
Вот, мы имели с вами возможность увидеть, что Эсхил — он исследователь, он, в частности, на наших глазах исследует в чём самая последняя, первоначальная суть трагической поэзии, её нельзя ни с чем смешать, не из чего вывести, ни чем растворить, ни откуда она не выросла, ни с чем не сочетается, и ничему не служит, строго говоря, потому что она сама ценна как правда. Гимн так гимн, безлирный гимн, аномический «ном» созвучный и неблагогласный, первоначальный гимн это сама ата.
Вот, Эринии пьют взысканную кровь преступника и наглеют тем больше, чем больше пьют. Наглеют. Как звать демона погибели, который поселяется в доме преступника? Фрас. Да, это по-гречески, а по-русски? Нагльством. Так вот, они наглеют в доме. То есть, чем больше человек грешит, тем больше наглеют, упившись человечьей кровью, эта ватага пьяниц, которая сидит в доме — её никто не видит, она там сидит.
Вот, Кассандра слышит гимн аты и знает, почему ата постигает сейчас дом Атридов.
«...Поют свой изначальный гимн - ату — и в очередь (т. е. по-очереди) безумницы плюют на вора ложе брата осквернившего»
То есть, дикая вражда между братьями-Атридами Атреем и Фиестом возникла от прелюбодеяния жены Атрея и Фиеста.
Хор: «Дивлюсь, за морем выросла, а говорит, как будто здесь была»
Кассандра признаётся, что её пророческий дар от Аполлона.
Вот, здесь пример того, как работает трагический поэт с мифологическим сюжетом. Обычный мифический сюжет в том, что Аполлон домогался любви Кассандры, она его отвергла, и тогда он придумал ей такую кару. Он наделил её даром пророчества вместе с наказанием, что никто не будет её пророчествам верить.
Хор хочет решить этот вопрос: «уже ль и Бог был поражен влечением?» Кассандра: «со мною он совсем был как борец, дыша любовью»
Вот. Слово «любовь» по-гречески «харис». Это желание облагодетельствовать, оказать милость, одарить. То есть «харис» это, в обычном переводе на русский язык, это благодать. Вот он дышал желанием деть благодать, дать милость, одарить, дать радость. И мы понимаем, почему бог был так расположен к этой женщине, потому что зритель уже потрясен был речами Кассандры. То есть, очевидно, что Кассандра это тот сосуд, который был готов вместить пророческое слово. То есть, у Эсхила нет места Аполлону, который бы воспылал эротическим влечением к женщине, потому что Аполлон у Эсхила это то, что называется «дети божьи». Аполлон у Эсхила это пророк Зевса. С Кассандрой он был как борец, это была борьба, в которой пророк Зевса искал человека на пророческое служение. Он искал того человека, который смог бы это всё понести. Кассандра признаётся, что она приняла дар, но обманула Аполлона. То есть, она в каком-то смысле, оказалась недостойна его дара.
Вот, и тогда её настиг гнев Аполлона. Это обратная сторона отвергнутой любви и попраной милости. Наказание было суровым и соразмерным преступлению: бог не отнял свои дары, но Кассандре, как она сама говорит, никогда ни в чём не верили.
И вот только-только, когда между хором и Кассандрой устанавливается взаимопонимание, и они по-человечески разговаривают и начинают друг-друга понимать, мы понимаем, что этот диалог двух вменяемых людей сейчас будет пресечён.
Новый приступ пророческой мании. Кассандра опять впадает в это состояние.
Вообще, какие задачи для актёров — это потрясающе! То есть, она снова входит вот в эту музыку свою. То есть, актёр должен был показать, что на него накатывает, и всем голосом своим, всем строем своей звукоподачей он должен был выразить, что снова находит пророческая мания.
«Иу! Иу! Зло, зло. Опять ужасная забота прорицанья верного меня от низу крутит и мутит зачином предстоящих зол. Лев бессильный в постели крутится (это любовник Клетемнестры Эгисф) домашний лев.».
Дальше о Клетемнестре. Ну, это мы понимаем. Что о Клетемнестре.
«Язык мерзкий, ухо навострено как у суки. Сказала и убила, воспользуется злым случаем сокрытой аты. Как тебя назвать, зверюга бесчувственная! Змеёй, что может двигаться хвостом вперёд, а головой назад».
Ну, это условный перевод. Это было представление о страшном существе. Это змея, которая может ползти и хвостом вперёд и головой вперёд. Вообще, жутковато, да?
«...Так тебя назвать? А может скиллой или аида повидухой, той, что Аресом дышит на своих»
И дальше Кассандра вдруг слышит, как завопила Клетемнестра. Это крик, решающий крик, когда обращают врагов в бегство. Вот есть такой технический термин. Это уж так крикнуть, что после этого бегут.
Кстати, русское слово воин откуда происходит? Выть.
Вот, Кассандра услышала этот крик, и восскорбев (хору она говорит) ты скоро назовёшь моё вещание слишком истинным. Я говорю тебе, что смерть увидишь Агамемнона.
Ужас. То есть, прямыми словами она говорит. Уже не пророчит, понимаете? А прямыми словами говорит. Я говорю тебе, что смерть увидишь Агамемнона.
Хор: «кто ж из мужей такое зло готовит?»
Кассандра: «да ты совсем смешался от моих пророчеств, ведь я вполне владею эллинскою речью»
Хор: «как Пифия вещает неудобопонимаем»
То есть, Кассандра... ну что, я уж тебе по-эллински сказала, иными словами.
Всё равно её не понимают.
Новый приступ мании пророческой.
«Па-пе! какой огонь находит на меня! О-то-той! Ликийский Аполлон, увы мне, мне, двуногая львица, лежавшая с волком, сама убьёт меня, страдалицу»
Вот ещё один тон в той муке, что несёт обманувшая Бога пророчица. Это мука, конечно, знать час и обстоятельства своей смерти.
Дальше, Кассандра, как пророчица... Кстати, удивительно, что никто её не понимал и не верил, но все признавали в ней пророчицу, и она носила на себе скипетр, пророческие повязки, вроде бы на шее и, вероятно, особый наряд.
Кассандра говорит об этих знаках своего пророческого служения: «сама я прежде разорю вас, чем моя мойра (чем моя смерть). Идите в пропад. Опали вы, так я за вами следом. И вместо злой моей судьбы (аты) обогощайте чью-нибудь другую»
Вот так всё становится на свои места. Елена — жрица аты, а Кассандра — пророчица аты. Она перед смертью говорит: «кому я послужила? Только злому року, больше — никому.»
«Вот Аполлон с меня срывает сам (она сама срывает, конечно) теперь одежду предсказательницы. Он бог-пророк, соделавший пророчицей меня привёл в смертельный обступ этих обстоятельств. Однако неотмщёнными без чести от богов мы не умрём. Другой опять придёт за нас отмститель расток, убийца матери, каратель за отца, беглец, бродяга на чужбину изгнанный. Он возвращается. Вину для близких роковую он довершая завершит.»
То есть, совершит вину и завершит вину. То есть, это преступление это будет верх преступности... ну, убийство матери это что? Это верх преступности. Это предел, мера злодеяния исполнится и действие злого рока каким-то образом завершится.
Кассандра об Оресте: «Великой клятвой боги поклялись: он справит память об отце, лежащем навзничь»
Трагическая проблема Орестеи: «зло наказывается злом, которое наказывается злом, которое наказывается злом». Где конец этой цепи злодеяний? Кто может положить конец? Бог не может почему? Потому что человек свободен. А человек не может почему? Потому что он греховен. Вот. Однако боги поклялись, говорит Кассандра, что придёт человек и это совершится.
То есть, хор недоумевал о конце. Мы недоумеваем о конце, а Кассандра пророчит, что этот конец будет, как завершение роковой цепи злодеяний. И вот это можно назвать «богословская интрига». Подобная ей это только Ветхий Завет, только загадка о Мессии в Ветхом завете подобно тому, что загадал Эсхил. Конечно Эсхил подобен тому, что есть в Ветхом Завете, но мы должны понять, что это вот то самое: Бог не может и человек не может, но это точно будет. Да как? А как на сердце не приходит. Ну как? Будет.
Дальше. Кассандра: «Иду..»
Её ж позвали, она же знает. Её никто за ручку не потащит. Она должна переступить порог дома Атридов, она должна сама пойти на свою погибель.
«Иду, чтоб совершить погибель.»
Смотрите, какая! Совершить погибель. «Смерть претерплю».
Другой перевод: «Решаюсь умереть»
«Врата аида эти призываю. Молюсь, чтоб точным пал удар, а я б без судорог глаза закрыла от лёгкой смерти при потери крови»
Хор: «о много претерпевшая и многомудрая жена...»
Мудрость только через терпение и через страдание.
Хор: «о много претерпевшая и многомудрая жена, если ты подлинно смерть свою видишь, то как же ты словно телица, гонимая Богом, как к Алтарю так с благою отвагой идёшь?»
Кассандра: «счастливым слов таких не говорят. Для смертных радость умереть со славой.»
Радость это «харис». То есть, Кассандра попрала божественную милость «харис», теперь ей радость «харис» умереть со славой. Такая смерть и наказание Божие и вечная слава у людей. Вот это самочувствие героев героического века. Кассандра шагает, пытается переступить порог.
Кассандра: «Дом дышит обильно кровавым убийством.»
- «Как? Нет. То запах жертв при очаге.»
Кассандра: «Такие испарения идут из гроба»
Вот духовное обоняние — мука. Она нюхом чувствала преступление рода Атридов, и теперь она нюхом чувствует что происходит там за порогом. Не может переступить порог.
Хор: «То запах от сирийских благовоний»
Кассандра: «Я буду плакать о своей и Агамемнона судьбе (мойра). Довольно жить. Умершей мне вы будьте во свидетели, когда за женщину меня жена умрёт (Клетемнестра) и муж (Эгисф) падёт за мужа несупружного».
Несупружный это Агамемнон. У него нет супруги, потому что Клетемнестра это бесчувственная зверюга. Понятно, да? Когда за женщину меня жена умрёт и муж падёт за мужа несупружного.
«Такой как гость я нахожу у вас приют умершая»
Хор: «О страдание. Жалею тебя о твоей провидческой доле.»
Кассандра: «Хочу сказать ещё одно лишь слово. Плачь о себе самой»
Потому что ни её ни Агамемнона - никто оплакивать не будет. Она сама должна это сделать до смерти своей.
«Хочу сказать ещё одно лишь слово. Плач о себе самой. Последний Солнца свет, к тебе молюсь, чтоб мстители мои с врагами за моё убийство расплатились здесь же (так и будет) и взяли бы такую ж как меня, рабыню, легкую добычу. Ио, жизнь смертных. Счастье. Тень затмит его несчастье. Махом губка влажная стирает весь рисунок жизни. Вот об этом я больше гораздо, чем о тех своих бедах скорблю».
Кассандра уходит во дворец.
Вот сейчас, в этот момент времени обрушатся смертоносные удары в доме Агамемнона. Вот у Эсхила течение времени имеет способность заостряться и собираться в точку, то что называется у ап. Павла «атом времени». Есть два типа трагического мышления: Эсхил, Достоевский — с одной стороны и Софокл, Пушкин — с другой. От у Эсхила и у Достоевского есть эта способность (у Достоевского это ещё было обусловлено его болезнью — священная болезнь, называли эпилепсию древние), когда время собирается в одну точку. И вот Эсхил сейчас эту точку времени, когда, наконец, совершится это злодеяние, эту точку обозначает. И он сейчас будет говорить не больше не меньше, как о природе человека и о коренной порче, которая присутствует в природе человека.
Мне кажется, ничего более интересного нет, чем узнать, почему же мы, собственно, умираем, и в чём такая коренная порча нашей природы? Почему вдруг хор берёт такую тему? А очень просто: пока он говорил с Кассандрой, он прошёл через пафос, он прошёл через страдания, а там, где человек прошёл через страдания, там он умудрился. Хор умудрился, и поэтому берёт тяжелейшую тему.
Диалог хора и Кассандры был прохождением через такой пафос, что хор дерзает говорить о коренной природе человеческой природе, в чём она состоит. Есть такой греческий глагол «прассо», однокоренное «практика». Прассо это значит делать. «тоэупрассейн» - («эу» это значит хорошо), это с одной стороны значит желание быть счастливым, а с другой стороны это способность добиваться успеха. То есть, желание счастья и способность добиваться успеха это в глубине одно и то же, имеет к деятельному началу нашей природы. Вот это вот желание счастья и способность к успеху, они не изначально у человека были, они когда-то возникли. Это желание счастья или способность к успеху - это одно, оно родилось у всех смертных, и, что самое главное, когда оно родилось, оно было (ключевое слово) ненасытным.
Желание счастья и в труде успеха возникло ненасытным у каждого смертным. Вот и всё. Такова порода, природа нашего желания счастья и успеха, поскольку это желание всем присуще. То есть, природа человека несёт в себе внутреннюю порчу, и, в конечном результате, неизбежную смерть.
Вот человеку христианской эры это рассуждение Эсхила понять очень просто, потому что греховное состояние человека не изначально — оно возникло, когда человек вкусил от Древа познания. Его желание познавать и творить, и об этом мы подробно говорили в прошлом году, желание познавать и творить у человека ненасытно, ничем остановлено быть не может, никаким запретом - у человечества. Человек лично может что-то с собой поделать, но человек, как историческое существо, ничего поделать не сможет, потому что вот эта способность творчества и познания у человека ненасытно, пределов — не имеет. А что значит пределов не имеет? Умение ставить себе пределы или признавать данные границы своей деятельности — будь то от Бога, будь то от обычая — называется нравственной способностью. То есть, когда мы имеем пределы своей деятельности это нравственность, а когда пределов нет, а есть ненасытность, то это как раз наша способность творить и познавать. Вот в чём суть грехопадения: человек стал разорванное существо. В нём есть два начала: познавательное, творческое — с одной стороны, и религиозно-нравственное — с другой. В отдельной личности они могут совпадать, а в человеке они независимы друг от друга абсолютно. Могут совпадать? Могут. Могут не совпадать? Могут не совпадать. Но чем больше человек познаёт, тем более страшными будут результаты его познавательной деятельности.
Вот. Мы понимаем, что следствие вот этой вот разорванности человека на две части автономных, разорванное существо не может жить вечно. Вот это следствие разорванности человеческой природы и есть смерть.
Так вот, у Эсхила трагические события таковы... А сейчас трагическое событие, мы к нему подошли, наконец-то. Они каждого заставляют оборотиться на себя и задуматься об изначальной повреждённости своей природы. И вот эта неизбежность помыслить о своей собственной внутренней порче и о своей личной неизбежной смерти это есть трагический пафос у Эсхила. И вот это тоже нужно просострадать, порчу свою, смертность свою, чтобы стать участником культового действия трагедии. В отличие от любой формы искусства или мышления или философии трагедия серьезно относится к смерти.
Вот здесь вопрос был, что у Эврипида: согласно Эврипиду, Ифигения перед жертвоприношением оказалась спасённой Артемидой, и впоследствии стала жрицей в её храме: вместо Ифигении в жертве принесли лань, и т. д., дальше не буду читать.
- Вот поэтому я и не перевожу Эврипида, что у него нет серьезного отношения к смерти. Ифигению убили и всё. Умирает человек однажды, Ифигению убили всерьёз, потому что рок начал действовать из-за того, что было реально совершено необратимое нечто, необратимый поступок. Серьёзное отношение к смерти.
И вот теперь 12 строчек — перевод с греческого языка.
«Желание счастья и в труде успеха возникло ненасытно у каждого смертного. Когда на дом показывают пальцем, то ведь никто, закрывши двери, не запретит прибытку и не скажет в голос...» Т.е. на дом показывают пальцем: о, какой дом хороший! Так вот, смотри, человек, вот твоя природа. «... когда на дом показывают пальцем, то ведь никто, закрывши двери, не запретит прибытку и не скажет в голос: не входи уже. А тот, кому блаженные сгубить Приамов город дали дома достиг почитаем как бог. Но если он ныне заплатит за первую кровь (Ифигении), и если он для тех, кто умер своею смертию сейчас дополнит выкуп за другие смерти (царская вина, один Агамемнон за всех сейчас отвечает), кто ж из людей, про то услышав, похвалится, что он возрос неповреждённый духом?».
Коренная порча человеческой природы в том, что человек не остановится в своей деятельности, когда он добивается успеха, а потом — ещё большего успеха, потом ещё большего успеха, когда он познаёт — потом ещё больше познаёт, потом ещё больше познаёт, когда он творит — потом ещё больше творит, и остановиться не может: он ненасытный, он — прорва. Это вот его деятельное начало его природы его остановить, ограничить, опредЕлить, сделать нравственным — нельзя. То есть, жизнь в ненасытных желаниях поглощается ненасытной смертью.
Агамемнон кричит из дворца: «Оо! Мой! Сражён в нутро ударом точным»
Помните, я вам говорил: слово «кайрос» сущ. Срок. «кайрион» - это удар точный, поражающий жизненно важные органы, то есть, удар смертельный. То есть, Клетемнестра отвела мужа в баню, закутала его в пеплосы и ударила точным, выверенным ударом, чтобы с первого удара, не дай Бог не убить его, и таким ударом, чтобы он успел оценить и понять, что он ранен насмерить. А Агамемнон смог это сделать: он воин, он понимал, что он насмерть поражён.
Вот у современного мистика встречается красивый образ, чем отличается воин от другого человека: воин перед смертью танцует танец, а смерть стоит и смотрит. То есть, Агамемнону дано было понять, что вот сейчас он уже убит. Это первый крик из дворца.
Второй крик уже не членораздельный.
Корифей: «дело сделано»
И дальше хор распадается на отдельные голоса, из 12, 12 реплик. В чём смысл этого художественного приёма? Хор говорил всё время вместе, и вдруг раз — он распался на отдельные голоса. Почему? Царь убит, и уже началась смута. Уже растерянность началась. Выходит Клетемнестра. Она целиком под обаянием совершённого убийства. Клетемнестра: «По обстоятельствам я прежде говорила, теперь наперекор сказать — непостыжусь. Меня давно по ненависти давней агон заботил этот. Вот он пришёл, со временем, конечно, я это сделала — не отрицаюсь. Вот я обмётываю сеть кругом, как рыболовную, сеть без концов, покрывало, богатое злом. Я бью его дважды, он дважды стонет и члены отпускает. Лежачьему я наддаю по третьему обеда ради богам подземным аиду мертвых душ спасителю. Упав он свой выталкивает дух и выдувает тонкую кровавую струю и в меня попадает черным дождиком капля багряная. Я радуюсь не меньше, чем от небесной влаги из почки только что пробившийся росток. Вот каковы дела почтенные, коль можете — порадуйтесь, а я — хвалюсь. И если б было принято над мёртвым возлиянье совершать, над этим трупом это было б справедливо? Сверх справедливо. Да, такую чашу зол гибельных для дома он наполнил, потом вернувшись сам её испил.»
Хор: «дивит язык твой». Ну, это из Ветхого Завета мы знаем: в момент решительного развращения человечества Бог не смотрит на дела, Он смотрит только на помыслы. Дела можно исправить, а сердце и помыслы — нет. Вот так и хор мудрый. Он не на дела смотрит: дело понятное, он смотрит: вот это язык, вот это сердце. Вот какое надо иметь сердце, какие мысли, чтобы так говорить.
«Дивит язык твой. Ты, нагло-речивая, над мужем ты, таким ты словом хвалишься»
Нагло-речивая опять-таки подверженная в речи внушениям демона Фраса, и при этом как изысканно, как изящно она в слове, ритмична, какие ударения, какие слова подбирает, как это всё энергично и очень красиво.
Вот. Комментарий небольшой. Убила мужа третьим ударом в честь Аида — спасителя мертвецов. То есть, Аид — спаситель мертвецов в каком смысле? То есть, он принимает к себе мёртвые души. Вот, Аида также называли преисподним Зевсом, а Зевсу — спасителю Сотеру на пирах возливали из третьей чаши. Вот тогда на мужских людных трапезах призывали Ифигению, чтобы она спела пеан в честь отца. Так вот, из упоминания вот этой третьей чаши возникли три ритуальных удара Клетемнестры. Вот как Ифигению перед убийством закутали в пеплосы, так и Агамемнона. То есть, поведение Клетемнестры совершенно логично, но хор трагедии «Агамемнон» он сердцеведец, он не обманывается о Клетемнестре, он видит безумие на его глубине.
Клетемнестра: «Пытаете меня как безрассудную, я ж с не дрожащем сердцем (то сердце, которое дрожит, у неё не дрожит), я с не дрожащим сердцем говорю вам вот это: Агамемнон мой супруг, он мёртв от этой вот десницы, что дело правое по-мастерски вело вот так».
Хор: «О, женщинаа! Какой травой земля кормила тебя! Злой, ядовитой. Какая волна поила тебя солёная, из моря текущая, что ты изобрела такую жертву всенародно проклятую. Ты сама себя отвергла, отрезала, останешься без Родины со гражданами мощно ненавидима».
То есть, чувствуете, хор перешёл на другой размер, это как бы размер уже следующей части трагедии, а Клетемнестра — нет, её не собъёшь, она остаётся в своей ритмике.
Клетемнестра: «Ты присуждаешь мне бежать из города и ненавистью граждан всенародно быть проклятою, но не имеешь ничего ты против мужа, который в жертву как овечку принёс своё дитя, мою любимую, плод муки родовой, чтоб утишить веянья фракийские. Так не его ль во искупленье скверны надлежало из страны изгнать? Нет, ты делам моим престрастный и суровый судия»
Хор: «Высокомерна как! Кричишь надменно, потому что ум (френ) твой кровоточащею судьбою обуял. У тебя на ресницах капля крови сверкает»
Клетемнестра: «Ты слышишь то, что надлежит, и право».
Появляется очень важный термин в нравственной философии трагической, это «фемис». Фемис это то, что должно, дозволено, законно, правосудно, священно, освящено богами и обычаем, т. е. со всех сторон дозволено, законно. «Фемис» — Фемида это та самая богиня правосудия. Так вот, Агамемнон в своё время сказал, когда он решался принести в жертву дочь, он сказал: «жертвенной девичьей крови желать «фемис» законно». А теперь Клетемнестра говорит: «ты слышишь то, что надлежит и право с моими клятвами».
Клетемнестра: «Богами, с кем заклала мужа, богами, кто совершенно отомстил за дочь мою, правда, ата, Эриния, вами клянусь, что ожиданье страха не войдёт в мой дом, пока на очаге моём огонь зажигает Эгисф. Он, как и прежде, мой благоразумный (имеющий благое сердце), он бо таков, и такова не малая для нас защита фраса» - того самого демона нагльства.
То есть, Клетемнестра полагает коварного Эгисфа благоразумным, а себя — благочестивой, и она думает, что демон нагльства — Фрас - может быть защитой, а послужив злому року ате можно потом рока избегнуть. То есть, избегнуть неизбежного. Вот это есть чистое безумие. Вот это и есть безумие. Хотя поведение логично, речь изящна, воля непреклонна, удары были точны, мужество её безупречно, и всё это чистое безумие.
Любуется она убитыми.
Клетемнестра: «лежит, жену свою опозоривший, утеха дочек хрисовых под Троей. А вот копьём добытая гадальщица, наложница его, пророчица, верна и здесь, в одной постели с ним, на кормовых скамьях досужились. Вот он, а вот лежит его любовница. Пропела смертные послания, последние рыданья словно лебедь. Он для меня её привёл как роскошь. Он её мне подал как лакомство на ложе.»
Это был эпизодий.
Стасим 4.
Стасим необычный. Хор поёт, Клетемнестра отвечает. Хор скорбит о царе и называет его «благомысленный», причём даже в превосходной степени: благомысленнейший.
Третья трагедия Трилогии называется «евмениды», что значит «благомысленные». Надо теперь ответить, почему Агамемнон, повинный року, может быть назван благомысленным. В каком смысле?
Он убит, он перешёл в разряд героев, которые могут подавать помощь из иного мира. Благомысленный (евменес) это тот, кто может хранить страну при жизни и после смерти из иного мира. Он понёс свою вину до конца, до смерти, это была царская вина, и по мысли хора после смерти Агамемнон переходит в разряд героев-хранителей родной земли.
Хор: «что же скорее на смерть, только без мук и без пролежней, вечные вам не придти ко мне, Мойры, несущие сон бесконечный. Если убит сторож страны благомысленнейший, много страдавшего из-за жены, жена его жизни лишила. Ио-ио, Елена безумная! Многих одна, о сколь многих одна ты души сгубила под Троей! Ныне ты, наконец, расцветила себя несмываемой памятной кровью. Ты тогда, как Эрида засела в дому, горе для мужа.»
Реплика Клетемнестры, её смысл в том, что, собственно, хватит воевать и считаться. Что сейчас нужно Клетемнестре? Примирения. Вот, она просит не обращать праведного гнева на Елену.
Хор: «Демон, ты рухнул на дом Танталидов (т. е. Агамемнона и Минилая) двоих. Ты державу от женщин, союзниц, приняв, ей владеешь, кусая мне сердце. Ты над телом, как ворон и ворог стоишь, мерно гимн распевая, хвалясь надо мной. Ио, Ио! Елена безумная. Многих одна, о сколь многих одна ты душ изгубила под Троей. Ныне ты, наеонец расцветил себя неспеваемой памятной кровью. Ты тогда, как Эрида засела в дому, горе для мужа.»
Клетемнестра: «Ныне правильным словом ты называешь трижды жирного демона рода»
Мысль понятна: чем страшнее демон, тем менее виновна Клетемнестра.
То есть, в трёх поколениях шли родичеубийства в роду Атридов. И дальше она нгнетает, описывает, наверное имела она его вид или образ или дело с ним имела. Она говорит каком этот демон: Его эрос (это в широком смысле страсть), его эрос это жажда крови. То есть, это кроволижущий эрос. Вот этот Эрот-кроволиз, насыщается, питается на уровне даже не живота, а самого животного низа — подбрюшья. Вот такой предварительный комментарий. И вот, теперь, она про демона что говорит:
«ныне правильным словом ты называешь. Трижды жирного демона рода. Это демона страсть — эрот-кроволиз, нижним брюхом питается. А в роду, прежде чем старая боль престаёт, новая язва открыта». А мысль: я не виновна.
Хор: «ты хвалишь великого и тяжко злобного демона рода? Увы, увы! Ненасытная, злая хвала гибельной участи»
Ненасытность человеческой природы! Ты хвалишься ненасытно своим злодейством — вот ты кто.
И дальше хор на что-то должен опереться. Вот этот отрывочек, который я сейчас прочту... давайте сейчас прервёмся от всех наших трагических переживаний, потому что этот отрывочек, конечно, загадка из загадок.
Записка была:
- Меня смущает, что в ваших лекциях такая мысль: отождествление Зевса с Богом в понимании Эсхила, в частности.
Так только в понимании Эсхила не в частности, а вообще Зевса можно отождествить с Богом, это его собственное имя, Бога-Единого. Об этом я говорил. Я больше часа говорил, что Эсхил и Софокл верят в Единого Бога, имени Его не знают. Проблема имени Божьего для них стояла очень остро. Открыто им было, что существует Единый личный Бог. Вот это я признаю легко. Это просто ну вершина, которой может достичь народный гений, религиозный народный гений в лице лучших своих, самых тонких и самых трагичных своих поэтов. Но дальше-то ещё дальше идёт его мысль. Я только прокомментирую, потому что мне кажется это невероятным. Если бы я не читал своими глазами по-гречески, вот я бы не поверил, что это может быть. Вот послушайте: «Иэ, Иэ! Вседеятельный через Зевса, который причина всего». Значит, вседеятельный и всепричиняющий — это синонимы, это два имени Единого Бога. По смыслу они тождественны. Оба термина встречаются только у Эсхила. И не тождественны, поскольку Вседеятельный действует через Зевса, Всепричиняющией. То есть, Единый имеет внутри Себя различия. Я не представляю, как это может быть! Потому что это вершина откровения христианской эры. Речь идёт о Едином Боге, и оказывается ,что внутри Него устанавливается то различие, с которого начинается Евангелие от Иоанна. Единый имеет в себе различие. И вот теперь я возвращаюсь уже памятью своей к теодицее Эсхила, где Единый назван Триактер. Три — актер, это наше «три». «Триактер» - условно - имеющий тройственное достояние.
Но вот как это, мне вот каким нужно умом допустить, что в Едином он ещё видел три? Может это быть или нет? Как хотите думайте, я вот вам текст привёл.
И, конечно, Эсхил думал: ну почему же Зевса зовут Зевс? Он думал над этимологией имени «Зевс». Почему Зевсу или «дию» любо называться так? Потому что всё происходит через Зевса: «Диай диос». Вот почему он называется «диос». Диос это генетив от «Зевса». Диос, потому что через него всё начало быть, что начало быть, и без него ничто не начало быть, что начало быть. Вот почему он Зевс или «дий», потому что через него всё. Ну, вот текст я вам привёл, прокомментировал. Дальше пусть уже ваша собственная мысль работает, насколько это вообще можно представить, применительно...
«Иэ, иэ! Вседеятельный через Зевса, который есть причина всего, ибо что для смертных без Зевса совершается? Что из всего не богоуправлено есть?»
И припев: «Ио, Ио! Басилес Басилес, как оплачу тебя, что скажу от любви и от сердца. В тканях ты поучи их и бесчестно убитый лежишь, жизнь испуская. О мой, мой, постель несвободы, льстивною пагубною ты сражен от руки двуострой секиры»
Клетемнестра: «Что моё это дело ты дерзко кричишь, но женой Агамемнона больше меня не зови! Принял призрачный образ жены мертвеца древний демон свирепый Аластр за Атрея, за люто затеянный пир он заклал Агамемнона в жертву»
Хор: «Ты ж не виновна в убийстве? Кто твой свидетель? Кто? Кто? Уж не твой ли пособник Аластр?»
Простая мысль: вина Клетемнестры не уменьшается от того, что он приняла демоническое внушение.
«Ио, ио, Басилевс, Басилевс! Как оплачу тебя, что скажу от любви и от сердца? В тканях ты поучих и бесчестно убитый лежишь, жизнь испуская! О мой, мой, постель неспободы! Льстивой пагубой ты сражен от руки двуострой секиры»
Клетемнестра: «А не сам ли он в дом коварную ату привёл? Равно достойно вершил — равнодостойно страдает. Да не величается в аиде»
Из второй трагедии мы узнаем как Клетемнестра, что она ему устроила, чтобы он не смог в аид попасть. Она будет мстить ему после смерти, магические процедуры определённые она совершала. «...да не величается в аиде»
Хор, замечательная реплика: «лишён мыслей»
То есть, помните, хор умел прогонять ненужные думы, а теперь он всяких мыслей лишён: его сознание пусто.
Вот такова трагическая проблема Арестеи: она не мыслительная. Сколько бы мы ни думали, ни мыслили, мы ничего не придумаем. То есть, проблема трагическая, когда с ней человек сталкивается не в мыслях, а в жизни.
Хор: «куда ни обращусь, всякой мысли лишён. Дом падает. Недоумеваю о хитро-искусной заботе, но на иное пагубное дело побуждает правду из иных побуждений мойра»
То есть, правда, говорит хор, сейчас снова будет действовать во вред. Он уже понимает. Эта вот цепь злодеяний, она не закончилась.
Припев: «О земля, земля! Если б ты принялм меня до того, как увижу, что царь в сребростенном гробу лёг на ложе своё земляное! Кто схоронит его, кто оплачет его?»
А действительно, кто?
«Или ты это сделать решишься? Ты же мужа убила, его ж и оплачешь сама? И не правидно подвиги этой души увенчаешь неласковой лаской? О божественном муже надгробную песнь кто начнёт со слезами, что б истинно духом томиться»
Клетемнестра: «не тебе подобает пещися о том. Пал и нами убит. Погребём его мы. Но домашние плакать не будут. Ифигения, дочь, как положено встретит радушно у той переправы скорбной быстропроходной отца, и руками обвив поцелует»
Ясно, что Ифигения никого не встретит, и переправу эту, Клетемнестра во всяком случае сделает всё, чтобы царь этой переправы не миновал.
Хор: «Порицание на порицание»
Дальше гениально: «Суд недоступен»
Что-нибудь вам это напоминает? «Суд недоступен. Бьют бьющего, убийца платит, пребывает, как Зевс пребывает на троне, «сделал — страдай» — закон. Кто из дома семья проклятия вырвет?». А действительно, кто? «Род прилепился к ате»
Прилепился это тот самый библейский глагол: «Род прилепился к ате».
Значит, в св. Писании это самая близкая связь мужа и жены, души и Бога — прилипление. Род прилепился к ате. Кто из дома семя проклятия вырвет?
Клетемнестра: «Ты начал истину пророчить. Я хочу положить клятву с демоном рода»
То есть, она хочет заключить договор. Вот, она понимает, демон, он тут, он опасен, она с его помощью работала, но он — опасность, с ним надо договариваться. А в клятвенном договоре две стороны: со своей стороны что, говорит Клетемнестра, готова? Она, говорит, готова смириться.
Хм.. какой ход!
«Я хочу полюбить то, что было, хоть оно нестерпимо».
Я хочу полюбить. «Хочу» - опять вот это героическое... Я хочу полюбить... То есть, это вообще безумие, полюбить нестерпимое. Попробуй! Она говорит: хочу. Так ведь то же самое, аналогично говорил муж: хочу. За его решением стояло: хочу. Я хочу пожелать. Клетемнестра говорит: «хочу возлюбить нестерпимое».
То есть, понимаете, она говорит: «я буду довольствоваться», но мы-то знаем, что чтобы довольствоваться, человек должен иметь здесь (в сердце) всё чистое. И вот на этом уровне уже начинается умение довольствоваться. То есть, когда вот здесь побеждено вот наши желания, наш гнев, наш разум в порядке, «эупропидес» вот на уровне диафрагмы начинается умение довольствоваться. Ей, конечно, это вот довольство недоступно: у неё другое нутро.
«Я избавлю дом от мании взаимоубийства»
Мы подходим к самому концу. Эта конечная часть трагедии называется «Эксод». Эксод значит исход.
Исход — надо увести хор с оркестра. Вот хор стоит на архестре, да? Сначала он пришёл на архестру, теперь надо его увести с архестры, значит какие-то должны быть слова сказано, какое-то действие, какой-то должен быть смысл. Эсхил всё так просто ничего не делает, здесь мы можем ожидать, что здесь тоже будет какой-то интересный ход. Да, этот интересный ход, он обнаружится в самом конце. Я не буду пересказывать содержание Эксода. Тут появляется Эгисф, любовник Клетемнестры, естественно он радуется тому, что совершилась правда, он разделяет это убеждение. «Меня вскормила правда и обратно привела. Во вне был, за дверями, а напал на этого. Всю заговора хитрость я сопряг, коль я врага в силках увидел правды, то для меня теперь и смерть красна».
Хор: «Эгисф! Я наглости злых дел не чту...»
Начинается жесточайшая, интересная по языку перепелка между Эгисфом и хором: кончается тем, что хор обнажает мечи. Вот это да!
В начале они говорили: мы трёхногие старцы, мы бредём, подобные тени... Ничего себе, тени! В нужный момент это вооруженный отряд, потому что основное качество хора, а хор у Эсхила и Софокла это действующее лицо трагедии. У Эврипида это уже так не будет. Хор — действующее лицо. И оказывается его главное личное качество это стойкость. Даже когда вот, мы с этого начали, его мучили страшные предчувствия, хор стоял. И когда нужно встать лицом к лицу с врагом, он стоит, и старики вытаскивают мечи.
Опять перепалка, перепалка, перепалка, Клетемнестра вспоминает, что она всё-таки женщина. Ей-то нужно это всё закончить, она всё сделала. Всё, больше не надо ничего. «Демона тяжелые лапы мы злощастно сражены. Если б муки завершились, мы б стерпели те, что есть. Таково, коль внять, способно слово женское моё».
Уводит Эгисфа, и вот дальше вот находка Эсхила: судя по всему, актёры и хор покидают архестру. Как? Молча.
То есть, ничего ещё не начиналось. Да, трагедия закончилась. Но всё ещё, всё впереди. Это только проблему мы поставили. И то даже не до конца. Ещё во второй трагедии мы будем её ставить, трагическую проблему жизни, когда зло порождает зло, и нужно прервать эту цепь. Всё ещё только начинается.
Мы прочли с вами трагедию Агамемнон.
Есть у меня вопрос, он настолько... он догнал меня.
Я не знаю, сейчас говорить, или оставить, всё-таки?
Пусть устоится впечатление от Трагедии, это вопрос по Достоевскому, я обязуюсь на него ответить в слудеющий раз.
В прошлый раз Вы коснулись философского пути Ницше, и подчеркнули закономерность его сумасшествия, называя это неким достижением, поскольку он не испугался увиденного и пошёл до конца. Но разве сумасшествие не является индикатором отклонения от истинного пути, от божественного замыла о человеке?
- Мы живём в мире, где живут другие люди. Вот, с чего надо отвечать на подобного рода вопрос. Вот другие люди живут, которым доступна некоторая область, совершенно в которой нет необходимости в жизни нашей обычной. Эта область мышления специфическая. Она называется «философия». Вот давайте начнём с простого. Вот каждый из нас имеет представления о том, в каком доме он хотел бы жить. Что такое жилище желаемое для человека? Вот некоторые знают, что такое усадьба — пусть в скромном виде. Что такое деревенский дом. Кому-то открыто что такое парфенон или что такое, скажем, романский стиль. Вот мало кто понимает готику: любят многие, понимают и чувствуют, но мало кто знает, что такое романский стиль. Кто-то знает и чувствует, что такое византийский храм. Почти здесь присутствующие каким-то образом знают, что такое храм русской архитектуры. Вот всё, что я перечислил, сфера вот этого всего называется архитектура. Вот это мы как-то знаем, каждый из нас это представляет.
Каждый из нас знает, что такое песня. Кто-то знает, что такое симфония или сонатно-симфоническая форма. Кто-то из нас знает хотя бы с детства, что такое стихи, стишки. Вот это всё мы знаем: это сфера искусства, которой мы как-то причастны. Вот, а есть сфера жизни, которая называется философия. Там есть одна особенность: никто не знает, что это такое, потому что каждый новый философ приносит с собой своё понимание того, что такое философия. Нет вот умного человека, который бы сказал, что это такое «философия». Но у философии есть одна черта: настоящий философ жизнью отвечает за тот предмет, который он называет «философия». Вот в античности это очень хорошо видно, и большие философы таковы, что они жизнью отвечают. Вот это я желаю каждому христианину, вот этого-то как раз-то нам и не хватает, чтобы мы жизнью отвечали за свою веру так как философ отвечает жизнью за свои убеждения. И в этом смысле я сказал, что путь Ницше замечателен по своей последовательности. Я совсем не являюсь сторонников его взглядов, ни в чём не разделяю. Я просто сказал, что есть две талантливых работы: это «Рождение трагедии из духа музыки» и, уже у зрелого Ницше, одна ясная работа: «Генеология морали» - ясная, хорошо написанная работа. Дошёл человек до конца, прошёл свой жизненный путь, как философ, и это я желаю всем, присутствующим здесь, если вы причастны вере христианской.
Дальше.
- На прошлой лекции Вы сказали о своих переводах, что переводите с греческого слово в слово. Известно, что церковно-славянский перевод это тоже калька с греческого, но почему-то эта калька лучше любых самых талантливых литературных переводов. В чём на Ваш взгляд причина того, что такие переводы оказываются лучшими? Особенность греческого языка, особенность русского языка, требования терминологической точности и т. д.?
- Родство греческого и русского языков для нас стало каким-то органическим после того, как был создан церковно-славянский язык, специально как икона. Церковно-славянский язык это икона, это святыня некая, которую у нас хотят отнять люди, которые или не обладают тем, что называется «символическим мышлением», ну или просто враги. Это икона. И поэтому через эту икону видно очень хорошо сродство греческого и русского языков, грамматический строй очень похож. Совпало так. У нас великолепная в русском языке система приставок, у нас подвижное ударение, у нас свободный порядок слов, у нас возможность управлять ритмом. Между двумя языками существует внутреннее сродство и в том, что на предельной глубине простой точный перевод с языка на язык вводит нас в ту сферу, где мы и должны пребывать, если мы хотим быть образованными в своей вере людьми. Это в сфере слова.
Там, где Священное Писание и язык Предания и язык богослужения и язык светской литературе сходятся, они там существуют свободно. Вот именно в эту сферу я пытаюсь вас... И мне это очень трудно делать, поверьте, доказывать вам, что в этой сфере существует та свобода слова, ради которой и осуществляется процесс образования. Вот она есть.
Сезон мы с вами говорили о св. Писании, и сезон принципиально будем говорить исключительно о светской литературе. И мне очень хочется вам показать, что вот есть такая область словесности, такая область вот умного творчества, где духовное и светское богословское содержание свободно себя проявляет в различных формах. Вот, и в этом причина того, что греческих трагиков надо переводить также как св. Писание. Единственно, что я себе позволял это переставлять слова с места на место. Почему? Потому что должен быть поэтический ритм. Я должен намекать вам, что за этим ещё стоял ритм, что это была всё-таки поэзия ритмическая.
Так.
- В личной беседе Вы упоминал, что именно на эти лекции Вы бы хотели привлечь священников. Почему?
- А потому что мы сейчас входим в среду, где необходимо исповедничество. Вот, судя по всему, это вот так. А исповедничество, это сложная вещь прежде всего для иереев. У нас-то побольше вариантов поведения, а у них совсем нет вариантов.
А трагическое чувство жизни это христианское чувство, исходное. Оно может быть мощным подспорьем в решении трудных жизненных проблем. Поэтому именно на этом цикле, где мы говорим о началах трагической поэзии, мы стараемся проникнуться трагическим чувством жизни. Оно может быть реальным подспорьем.
- Евгений Андреевич, а почему у Вас о государстве душа болит, а у государственных мужей — нет?
- Вот хороший, ритмический вопрос, то есть, у человека есть внутреннее чувство ритма. Почему в вас о государстве душа болит, а у государственных мужей — нет? Хороший ритм-вопрос.
Значит, болит душа о государстве у тех, кто народ, и не болит у тех, кто себя относит к первому разряду, а остальных — к быдлу или ко второму разряду. Вот у тех душа не болит. А у всякого человека, кто народ, кто не причисляет себя к первому разряду, и вообще, на разряды людей не делит, вот у такого человека душа болит.
- Вы говорили, что есть три эксперта абсолютного качества. Вы сами являетесь таким экспертом?
- По св. Писанию экспертов нет. Ни одна личность, ни один человек никакой святости не может высказать конечное мнение по какому-то вопросу, которое связано с толкованием св. Писания. Толкование св. Писания, его правильное понимание принадлежит области Предания. Что касается античной культуры. Дело в том, что я не получил правильного образования. Правильное образование это когда в школе изучают греческий и латынь так, чтобы можно было читать. А потом уже приобретают какое-то, скажем, гуманитарное образование: историческое, философское, филологическое и т. д. Я такого образования не получил.
Что я хорошо понимаю? Я хорошо понимаю, что такое идеология гибельная для нашей страны. Я это хорошо понимаю, потому что я вижу связь идеологических течений нашего времени с теми категориями, которые отражены в св. Писании.
Вот вопрос, который заставил меня призадуматься.
То есть, 10 уже, по-моему, у нас прошло бесед, и я всё время говорил о том, что есть связь судьбы и вины, рока и виновности, и вот, кажется, человек начал это понимать и говорит:
«Есть ли связь судьбы и вины? Не является ли вина первопричиной судьбы?»
Вот такая постановка вопроса, она тревожная. Потому что, вот как отвечать на неё? Не является ли вина первопричиной судьбы? О первопричинах забудьте, особенно когда мы входим в изучение таких явлений как рок. Эсхил и Софокл они одновременно уразумели, одновременно созерцали вину (виновность) и судьбу в той или другой форме человека. Вот вам пример: твоей маме сон приснился плохой, тебя выкинули чужими руками в дикую чащобу, тебя медведица подобрала и пять дней кормила вместо мамы, потом тебя пожалели пастухи, и ты вырос с ними, и вырос храбрым и боевитым юношей, и за это прозвали тебя как? Александр. А потом ты нашёл своих родителей, которые тебя выкинули, и ты имя получил Парис. Вот как вот в этом всём разобраться? Под каким знаком родился вот этот двуименный герой? Александр, он же Парис? Под знаком злой судьбы он родился.
Агамемнон. Вся вина всех героев на тебе сошлась. Что, я виноватее всех, что на мне вся вина героев всех сошлась? Может быть, Агамемнон был благороднее всех, потому что готов был пожертвовать своим ради правды и ради общего.
Вот, и поэтому когда мы созерцаем, что такое судьба и рок, мы входим в собственную область художественного творчества. Собственная область художественного словесного творчества, его колыбель в данном случае это трагическая поэзия. Ни в какую формулу вы не вместите соотношение судьбы и вины. Ни в какую формулу. Миф вам даёт материал, трагический поэт его обрабатывает и предъявляет своему народу, чтобы тот учился мудрости. Вот, что происходит. Каждый раз это конкретное сцепление событий. Никакого логического обобщения здесь не будет. Вот так происходит, через сострадание происходит научение мудрости.
Если вы говорите, не является ли вина первопричиной судьбы, то за этим стоит может стоять очень неприятный симптом, который называется «осуждение»: ты же сам виноват, что тебя судьба побила, что тебя судьба постигла, ты же сам виноват! Всё. Как только вот этот помысел возникает, всё, заканчивается всякое постижение художественного творчества, это грех Елифаза-феманитянина, если вы знаете, о чём идёт речь, который страдающему Иову сказал примерно следующее: ты страдаешь, следовательно ты согрешил. Этот грех Елифаза -феманитянина, это грех к смерти. Господь сказал: Я убил бы тебя, если бы не Иов.
То есть, там, где мы рассматриваем соотношение судьбы и вины, и у нас появляется момент осуждения, там заканчивается понимание художественного творчества. Вот я специально эту записку оставил на потом, потому что мы входим сейчас в Эсхила, где нам может показаться, что он выносит крайне решительное осуждение двух виновников троянской трагедии это Елены и Париса. Всё, переходим к Эсхилу.
Мы закончили на том, что изучили по Гомеру, что такое ата. Форма самого злого рока, форма небесной вины, вины и греха, если хотите, который зародился в небесах. Говорили, что ата есть безумие, обморок, первопричина геройского порыва, ата есть судьба Париса в отличие от судьбы Елены и многое-многое мы говорили. Не буду обобщать. Но вот Эсхил, наконец, он приберегал этот удар решительный, приберегал, чтобы предъявить его в той части трагедии, которая называется «стасим». Что такое стасим? Стоячая песня. То есть, хор не движется на архестре: хор встал и поёт стоячую песню, песнь в стоячем состоянии.
«На Трою пало великое рабство, сеть всезахватной аты»
Что это значит? Народ Трои пребывал в заблуждении (заблуждение это ата), предавшись гордыне и нечестивым помыслам (это ата), теперь его настиг смертный обморок (это ата), это как, павшая с небес (это ата), и сродная самому первому ураническому мировому злу (это ата). Вот всё это ата. Вот одно слово сказал Эсхил и подвёл нравственно-религиозный итог великой войны: врага постигла ата. Если ата, помимо прочего, есть рок, то здесь обязательно должна присутствовать также личная вина. Чтобы навлечь на целый народ ату, должен быть кто-то персонально виновен. Это особая царская вина. Мы говорили об этом понятии «царская вина», когда или за всех наказан один (это царь), это царская вина, это Агамемнон: за всех наказан один. Но тогда он будет ритуально убит. Если царская вина на одного падает, на царя, то он должен быть ритуально убит. Мысль интересная, да? Вот, или наоборот: за грех одного царя наказаны все. И в этом различие царской вины Агамемнона и царской вины Париса, что они повинны року разному. Агамемнон повинен року, который называется как? Мы напоминаем на каждом богослужении — ананка, нужда, необходимость. Он попал, благородный герой, совершил этот страшный грех - принёс в жертву девочку, дочку свою, вот, но это был поступок благородного человека, и он навлёк на себя, на своё царство навлёк рок- «ананку», а Парис повинен року, который называется «ата».
Вот это всё, что я вам говорил, зрители трагедии должны были успеть продумать, когда прозвучало всего только несколько строк. Вот это называется жестокий гений Эсхила. Дохнуть не даёт. Ты должен уметь не просто думать, потому что так быстро думать невозможно. Вот я сейчас посмотрел на часы: я в течение 10 минут вам рассказывал о том, что прозвучало всего в двух строчках. Думать так быстро нельзя: надо быть внутри. Вот также, как мы хотим быть внутри богослужения, а не просто там размышлять: вот интересно как там антифон какой, антифоны какие замечательные! А вот есть такие, которые так вот ходят. Мы же хотим быть внутри богослужения, в духе сначала надо быть. Так вот, точно также, только в духе можно было проходить, продираться через те сложности, которые предъявляет трагический поэт, жестокий этот гений.
Корифей продолжает:
«Зевс на Александра древле лук напряг, чтобы до срока и выше звёзд не метнулась стрела понапрасну»
По человеческим понятиям возмездие приходит поздно. Это мысль, которую Эсхил повторяет много раз. По нашим понятиям поздно приходит возмездие. Вот, но не до срока.
Вот, вообще, понятие «срок» в трагической поэзии очень важно. Срок это «кайрос», это случай. Кстати, в Эрмитаже есть статую, это божок небольшого расточка, это такой пузатенький человечек, у него чуб спереди, а сзади он лысый. Это было реальное божество у эллинов. Значит, когда идёт на тебя случай, ты хватаешь его за чуб, но когда он проходит, срок проходит, - всё, ты его никак не вернёшь. Ты его будешь хватать, а сзади он лысый. Это комическая фигурка, за которой стоит очень важный для трагиков смысл: приходит срок. Вот мудрый человек тот, который знает нутром: возмездие приходит поздно, но не до срока.
Вот приходит срок, и в греческом языке однокоренное слово «кайрос» это «кайриос». Вот одно из значений это удар в жизненно важный центр, удар смертельный, понимаете? То есть, удар такой, что ты будешь убит. Вот именно таким ударом, первым ударом поразила Клетемнестра своего мужа. Он воин, он оценил, что он уже убит, он сказал: кайриос. Удар смертельный.
Далее начинается строфа. Хор уже движется по архестре или не движится? Нет, хор не движется по архестре: хор стоит.
У нас обычно как ставится вопрос: кто виноват и что делать? Это хорошая постановка вопроса, не надо от неё бегать, не надо считать, что это какое-то пошлое место или общее место. Именно: кто виноват и что делать. Вот, и хор себе задаёт вопрос: как жить? Как жить? И отвечает: уметь довольствоваться.
То есть, героическое дерзание это всегда выход за предел, где героя ждёт помешательство и гибель. Вот хор, он сопределен страданиям героев, но сам не переходит предела. Хор умеет довольствоваться. Чем? Героическое преступное дерзание исходит из сердца какого? Каким сердцем согрешил Агамемнон? Исходит из сердца «френ». Вот. А хор просит, чтобы ему достался в удел благое сердце на уровне... каком? Как вы думаете? Кардиа? Нет, это слишком дерзновенно. На уровне диафрагмы. Вот он говорит: пусть у меня будет благая диафрагма, пусть у меня вот здесь будет благое. То есть, это вот благое сердце на уровне диафрагмы, оно располагается ниже, чем «кардиа», и выше, чем печень. Вот этого достаточно, чтобы довольствоваться. Вот если человеку выпало иметь такое нутро, такое сердце, это тоже случай надо привлечь, это не просто так, это не заслужишь. Нужно привлечь случай, чтобы выпало такое. Случай. То человека не настигает беда героического безумия. Вот послушайте:
«Да не будет беды, и довольно тому, кто улучил благосердие»
Вот это «да не будет беды», это очень знеменательная, очень интересная здесь заключается мысль, что преступление есть одновременно беда. Преступление есть одновременно проявление свободы и беда, которая человека постигает. То есть, когда мы рассматриваем большие, крупные события, в частности исторические, мы должны видеть и вину и беду, которая постигает человека. Самый простой пример — я с детьми его обсуждаю подробно — это революция 1917 года. Это и беда и вина. Для того, чтобы видеть и то и другое, нужно обладать способностью, которое называется двойное зрение: когда мы видим одно и одновременно видим другое.
Вот, таким двойным зрением практически никто не обладает, потому, что в работах, которые я читал о Русской революции, я не могу сказать, что я все прочитал, или с главными даже знаком, но всё время крен идёт то в одну сторону, то в другую, встречаются и крайности. Первое: что это вина. То есть, русские себе такое устроили, сами себя перерезали, хамьё, рабы, бунт русский бессмысленный и беспощадный.
Второе значит, что революция 17 года это беда, её сделали чужие, инородцы, заговорщики, финансисты мировые. Одни говорят, что революция русская, другие говорят, что революция — не русская. А вот увидеть, что это была одновременно и вина и беда, для того, чтобы это увидеть, нужно тренировать двойное зрение, когда мы в крупном преступном деянии или трагическом мировом событии мы можем увидеть сочетание вот этих двух начал.
Следующая мысль, которая содержится в этом стасиме.
Что будет дальше делать хор? Он будет внедряться в изучение вины. Вот если вы помните, кто присутствовал на занятии прошлого года, мы говорили о грехопадении. И уж как мы с вами вокруг этого момента, извините за выражение, крутились: и с одной стороны посмотрели и с другой стороны посмотрели. Я вас предупреждал: «грехопадение кто разумеет»? Это слова св. Писания. Грехопадение это такая же тайна, как Сотворение мира. Никогда её разумом при помощи рассудка не понять. И даже на уровне интуиции она остаётся непостижимой. Св. Писание предъявляет нам его, понять его трудно. Так вот, Эсхил это знает, поэтому он вокруг этой проблемы человеческой вины... сегодня трудное занятие будет, потому что вокруг человеческой вины мы сейчас будем крутиться. То есть, он внедряется, внедряется, внедряется и внедряется до тех пор, пока не достигнет материка. Поэтому он с разных сторон будет домать о том, что такое человеческая вина, мы бы сказали «грех», ну, вот скажем, в такой специфической форме.
Значит, глубина человеческого сердца, она границ не имеет, но вот одна из глубин его называется «пейто», это убеждение. Мы бы сказали примерно, что это вера, убеждение. Убеждение это какая-то такая вот особая область свободы, которая может повернуться в правильную сторону, и тогда она приносит необыкновенное, и может повернуться строго в обратную сторону, и тогда тоже происходит необыкновенное.
Вот, когда «пейто» убеждение оборачивается в противоположную сторону? Когда на глубине убеждения человек схвачен страстью, тогда возникает страстное убеждение. Это произошло с Парисом. Страстное убеждение происходит, это открытие Эсхила. Вот мы сейчас говорим на языке античной антропологии... мы говорим на языке античной антропологии о проблемах грехопадения. Так вот, это страстное убеждение происходит от аты, от безумия аты. И с языка антропологии мы можем, в данном случае, легко перейти на язык мифологии. Ата — богиня безумия, злого рока и гибели, а страстные убеждения — дитя аты.
Ещё раз. Трудно, трудно.
Итак, есть в нас, в нашем устроении душевном такая вот глубина, которая может быть направлена в одну сторону и в диаметрально противоположную. Если в одну сторону, то это плоды веры; в другую сторону, это полное падение. Когда происходит поворот в противоположную сторону? Когда на уровне вот этой вот веры «пейто» происходит захват страстью. Захват страстью, и возникает страстное убеждение, но оно не само по себе возникает, а оно возникает от совета, который исходит от аты. Вот две строки текста, пожалуйста:
«Осиливает убеждение страстное, невыносимое дитя совета аты»
Две строчки. Если вы не внутри, - ничего понять не успевает человек. Ещё раз.
«Осиливает убеждение страстное, невыносимое дитя совета аты, тогда всякое средство тщета». То есть, гибель полная: всякое средство, ничто не поможет.
«...тогда всякое средство тщета. Не скроешь: блескает свет зловещий - погибель, как дурной медяк касались его, терли его...». Медная монета, когда в хождении, она какой имеет цвет? Блестящий. «...касались его, терли его — черен стал, по достоинству оценён».
Так вот, таков Парис. То есть, Парис это преступник не трагического склада. Парис — не трагический герой у Эсхила. Он как всякий преступник безумен, но преступая, он, в отличие от Агамемнона и Клетемнестры желал ни правды ни добра — он желал Елены, он был просто осилен страстью.
Следующая строфа о Елене. Напоминаю, у Гомера Елена трагический персонаж: она знает свою судьбу, свою вину, и она говорит: Парис повинен ате. А себе она так не говорит. Парис повинен ате.
У Гомера Елена — образ, у Эсхила — эмблема только. Это не полемика двух поэтов, это вообще не полемика: это сопоставление двух мировоззрений в рамках одной мифологии. Одно мировоззрение — Гомер, эпическая поэзия, другое мировоззрение — классика, трагическая поэзия.
Вот. У Эсхила Елена — эмблема, и безумие Елены Эсхил описал в двух словах, я об этом говорил. Глагол «тленай» имеет два значения: терпеть и дерзать. Замечательно, два противоположных значения есть у одного глагола. Эту языковую особенность фиксирует Эсхил, и у него «атлата-тласа», что можно перевести только двумя способами на русский язык: «Елена решилась на то, на что невозможно решиться» — это один перевод «атлата-тласа», другой перевод — «она невыносимое вынесла». Это общая черта всякого безумия: в преступном безумии страдное состояние (страдательное) и дерзновение-решимость совпадают. Вот это точка безумия. Дальше мы не можем ничего описать. Вот два значения: дерзать и терпеть сошлись в одном глаголе, и вот также в душе одного человека страдательное состояние и дерзновение-решимость совпадают, и не так, что сначала одно, а потом — другое, нет: страдание и дерзновение, и то и другое разом. Вот как у Эсхила:
«Елена вместо приданого принесла в Эллион погибель, легкой походкой из ворот вышла, дерзнула на что невозможно дерзнуть» - первый перевод, второй: «невыносимое вынесла».
«А горе тех, кто вместо мужа получил пепел в сосуде (дальше у меня не буквальный перевод) ,такое горе доходит до печени (до печени касается)». Вот, что она сделала. Легкой походкой пришла, безумие вошло в город, ата с ней пришла. А ата это погибель, это погибель для троян полное, а сколько ахейцев вместо мужа сколько жен получили пепел в сосуде? Это такое горе, которое касается сердца, которое называется «печень». Вот функция печени это функция сердечной деятельности, это способность испытывать очень сильные страдания. Очень сильные страдания мы испытываем не грудью, не умом, а мы испытываем нутром, а именно конкретно печенью.
«Арес, меняло золото на трупы, держит весы в бою. Гибнут за жену чужую, об этом глухо робщут, из этого горя выползает вражда к атридам, вступившимся за правду. Со временем Эринии мрачные того, кто по случаю правду попрал...». Смотрите как: правду попрал — преступник? Преступник. Но ты преступник ещё.. в это преступление обязательно входит ещё и случай. Понимаете, когда мы понимаем, что в преступление входит случай, это избавляет нас от осуждения.
«Со временем Эринии мрачные того, кто по случаю правду попрал, снова по случаю, но уже с отъятием жизни во тьму погрузят. Слава безмерно таки тяжела. Вот пред глазами брошена молния Зевса, избираю благое, которому зависти нет».
Необходим комментарий. Это термин «олбос». Это такое состояние, какое неподвластно никакому року вообще «олбос», то есть ни ананке ни ате. Это то самое, что называется «блажен муж». Вот «блажен муж» это тот, кто не подвластен року — ни ананке ни ате.
«...избираю благое, которому зависти нет. Мне бы грады не рушить, но и самому жизни не знать в плену у чужих»
И заключение стасима: «молва проворная от благовестного огня прошла по городу. Верна ли?».
Опять сомнение, потому что хор знает о том, что Троя пала только потому что Клетемнестра сказала.
«Или это хитрость Божья, кто столь ребячлив или сбивчив разумом, чтобы от сигналов юных огненных воспламениться сердцем (кардиа), а затем от перемены вести изнемочь, то свойство власти женской. Милость восхвалять богов до времени, пока она окажется».
Стасим закончился, и начинается какая часть трагедии? Как она должна называться? При вхождении как по-гречески сказать? Эпизодий. За стасимом идёт вставка, эпизодий.
Эпизодий второй. Появляется отнюдь не Агамемнон, нет, потому что хор ещё не всё сказал про вину. Появляется Вестник. То есть, пение хора в стасиме покрыло время, необходимое для того, чтобы Вестник прибыл и подтвердил правоту Клетемнестры. Любопытный ход делает Эсхил: вестник — простой солдат, его речь, она такая... величественная, красивая речь, но это речь простого солдата в том смысле, что понятия-то все он слышал, те, которые мы сейчас употребляем, понятие он слышал, но значение слов он не знает, и поэтому те понятия, которые употреблял Эсхил, некоторые из них употребляет этот простой солдат, но в неверном значении. Таким образом, мы можем откорректировать правильное понимание.
Значит, что он делает? Прежде всего, он поминает Бога с именем «юпатос» - Всевышний. Под именем «Всевышний» Эсхил и Софокл понимают это совершенно точно, хотя филологи этого не замечают, потому что они о другом думают, вот, они упоминают Единого Бога — Юпатос, всевышний, это для этих двух трагических поэтов это имя Единого Бога, а для простого солдата это просто Зевс.
Вот, в его речи есть один интересный момент: он вспоминает богов, богов, богов, и героев, пославших рать под Трою. Вот кто догадается, что это за герои, которые послали рать на Трою? Все герои на Трою уплыли. Кто же их посылал из героев? Что же за герои, которые сами дома остались? Это кто? Какие жены? Нет, Клетемнестра — героиня точно, она всё сделает как положено, вообще-то не жены имеются в виду, но догадываетесь...Нет, не боги. Это мёртвые. Это мёртвые. То есть, заполучить останки мертвого героя... Пусть он был даже невиданный злодей — неважно, но получить останки мертвого героя, это было для любого города великим благом, это было то, что у нас называется «мощи». Вот. То есть, эти мертвые предки посылали Агамемнона в бой. Вот ещё причина, почему он принёс в жертву дочь: его и мертвые посылали под Трою — он не мог предать мертвых.
И вот, теперь, как солдат видит, он же участник того действия дерзкого, которое называется словом «мэнис», это помните, злоба Ахилеса, это злоба Клетемнестры, это злоба тех, кто беспощадно уничтожал Трою. Вот солдат, он из тех, кто делал вот этот «мэнис».
Вот, как он это всё видит? Он считает, что Агамемнон всё очень хорошо сделал. Он осуществил волю Зевса — правдоносца или, в другом переводе, мстителя.
«Мотыгой Зевса — правдоносца (мстителя) он (Агамемнон) почву обработал.»
Страшный образ вот идёт такой, и всё крушит — будет ровное поле. Он почву обработал, «город скрыл, все алтари» -с наслаждением говорит - «богов жилища низведены в безвестность, и семя уничтожено по всей земле».
Вот оно, знамение с зайчихой. Семя, то есть, всё живое — живое и не рождённое истреблено по всей троянской земле, то есть свершилось то, чего притворно опасалась Клетемнестра. Ахейцы уничтожили святыни Трои. Они своей жестокостью показали, что значит терзание нерождённого плода.
Вот такое ярмо накинул Агамемнон на вражий город.
Вестник: «ниже Парис ни город, соплательщик дани, не похвалятся, что преступления больше чем страдания».
Надо пояснять. Формула «сделал — страдай» - сделал преступление — получи отмщение, и наоборот: сделал — этот глагол того же корня, что наше слово «драма», а страдай — того же корня, что наше слово «пафос». То есть, драма соответствует пафосу. В данном случае велико было преступление, смертью оно было и уничтожением, оно было покарано. Офтахтонный отеческий род приамидов смертью скошен весь.»
Второй монолог Вестника:
«Были и несчастья, но без беды живут лишь боги...»
Вот хор так не думает. Хор говорит: «пусть не будет беды, которая идёт вместе с преступлением»
Вот смотрите, ещё раз. Когда есть преступление, мы видим: вот преступление, всё, осуждение — получи срок. Вот трагик так не мыслит, он говорит: произошло преступление, и это беда. Произошло преступление и здесь ещё присутствует случай. То есть, когда мы видим преступника, мы обязательно должны избавиться от момент, сопряженного с осуждением. Вот здесь есть два пути, Эсхил отмечает, это понять, что преступление есть беда, случившаяся с человеком. Преступление, героическое преступление, в него обязательно входит случай.
«Так вот, без беды живут лишь боги»,- говорит этот простой солдат.
Вот, то есть бедственное геройское дерзновение, оно просто неотмыслимо от человека-героя. Вот это стихи.
«Но кто же, разве боги, беды не знает во весь век? Что нужды нам о том печалиться? Забота уж проходит.»
Может пройти забота? Вспоминаем. Мудрость приобретается только через страдания, человек страдать не хочет... Вот не хочет человек смотреть трагедию, понимаете, потому что идёшь смотреть трагедию — надо мучиться, мучиться с состраданием, пафосом, надо мучиться. А человек не хочет пафоса, человек хочет развлекаться, понимаете? Вот сейчас вот главная забота человека это развлечь себя. На пафос никто не хочет идти. Также было и в древности... примерно так, конечно не так как сейчас, безобразно, но тоже была такая тенденция, он бегает пафоса. Тогда Бог ему что даёт? Заботу, от которой человек не может избавиться: она во сне будет просачиваться до какого сердца? До сердца «кардиа».
Так вот, от заботы, это вот когда Бог даёт человеку заботу, он через волю человека переступая насильно дарит ему милость, потому что через заботу человек научается мудрости, когда он не хочет нести страдание.
«Но кто же, разве боги, беды не знает во весь век»
То есть, мы, герои, ну, что, беда, бедствие, что ж теперь делать?
«Что нужды нам о том печалиться? Забота уж проходит. Нам, проносящимся по морю и земле, хвалиться подобает перед светом Солнца. И совершившая такое милость Зевса будет почтена.»
То есть, Вестник полагает, что милость Зевса в победе над Троей, а забота уже прошла. То есть, смысл событий ему совершенно не ясен. Смыслом владеет только кто в трагедии? Только хор.
Входит Клетемнестра. Она открыто живёт с Эгисфом, с любовником, но, вы знаете, такое обрисовано состояние общественности, которое хорошо знакомо нам по нашей недавней истории. Я ещё застал те времена, когда